Джон Коннолли - Любовники смерти
На второй день его родители и друзья начали неофициальный опрос в районе и близлежащих кварталах, но безрезультатно. Когда начало темнеть, мать и отец вернулись домой, но уснуть в ту ночь не смогли, как и в предыдущую. Мать лежала в постели, повернув лицо к окну, прислушиваясь, не раздадутся ли приближающиеся шаги, знакомая походка ее единственного сына, наконец, возвращающегося к ней. Она лишь слегка пошевелилась, услышав, что муж встал и надел халат.
– Что случилось? – спросила она.
– Ничего, – ответил он. – Я хочу заварить чай и посидеть немного. – Он помолчал. – Хочешь чаю?
Но она знала, что он спрашивает только из вежливости, а на самом деле предпочел бы, чтобы она не вставала. Ему не хотелось сидеть с ней, молча, за кухонным столом, вместе, но каждый сам по себе, питая своим страхом страх другого. Ему хотелось остаться одному. И потому она отпустила его, а когда дверь спальни закрылась за ним, заплакала.
На третий день официально начались розыски.
Множество золотистых колосков двинулись как один, бесчисленные фигурки послушно нагнулись в унисон от легкого касания позднего зимнего ветерка, как паства в церкви согласованно кланяется во время службы, ожидая момента освящения Святых Даров.
Колосья шептались между собой мягким, тихим шепотом, напоминавшим прибой далеких волн, и этот шум было странно слышать здесь, в этом удаленном от моря месте. Их бледность нарушалась пятнышками маленьких цветочков, красных, оранжевых и синих, – горсточкой лепестков, рассеянных в океане семян и стеблей.
Колосья пережили жатву и выросли высокими, слишком высокими, а их верхушки сгнили. Сезонное зерно пропало зря, поскольку старик, на чьей земле оно росло, умер прошлым летом, а его родственники дрались за право продажи собственности и спорили о том, как будет поделена выручка. Пока они конфликтовали, колосья вытянулись к небу – море тусклого золота посреди зимы, – приглушенно разговаривая между собой о том, что лежало рядом, скрытое и обдуваемое ветром.
И все же нива казалась умиротворенной.
Внезапно ветер на мгновение стих, и колосья выпрямились, словно обеспокоенные этой переменой, чувствуя, что все уже не так, как было. А потом ветер поднялся снова, сильнее, переходя в небольшие рассредоточенные порывы, покрывавшие поле рябью и водоворотами, и их ласка была уже не такой нежной. Умиротворение сменилось смятением. Солнце выхватывало разрозненные участки еще стоящих колосьев, пока они не упали на землю. Шепот стал громче и заглушил тревожный крик одинокой птицы, возвещавшей о чьем-то приближении.
Какая-то темная фигура появилась на горизонте, как огромное насекомое, парящее над колосьями. Она росла, становилась выше, вот появилась голова, плечи и наконец все тело человека, идущего между стеблями пшеницы, а впереди него пробиралась фигурка поменьше, принюхиваясь и тявкая на бегу, – первые, кто появился здесь, с тех пор как умер старик.
Потом показалась вторая фигура, более крупная, чем первая. Этот человек словно боролся с пространством и страдал от непривычных усилий, к которым его вынудило участие в поисках. На расстоянии от себя, к востоку, эти двое могли видеть других участников. Так получилось, что они отбились от основной группы, да и сама она с течением дня уменьшилась. Уже смеркалось. Скоро настанет время прекратить поиски, а в следующие дни соберется еще меньше людей.
Они начали утром, сразу же после воскресной службы. Участники поисков были прихожанами католической церкви Св. Фаддея, поскольку у нее был самый большой внутренний двор и, что любопытно, самая малочисленная паства – этого парадокса Пейтон Кармайкл, человек с собакой, никак не мог до конца понять. Возможно, думал он, когда-то в будущем следовало ожидать массового обращения в католичество, что, в свою очередь, заставляло его задуматься, не являются ли католики просто более оптимистичными, чем другие люди.
Начальник полиции и его люди разделили район на участки, а жителей района – на группы и каждой группе поручили определенный участок. Близлежащие церкви обеспечили их бутербродами, картофельными чипсами и газированными напитками, сложив все это в коричневые мешки, хотя большинство участников поисков на всякий случай принесли еду и воду с собой. В нарушение воскресной традиции никто не нарядился по-праздничному. Вместо этого они надели просторные рубахи, старые штаны и стоптанные башмаки или удобные кеды. Некоторые взяли палки, другие садовые грабли, чтобы шарить в кустах. Несмотря на поставленную перед ними задачу, среди собравшихся царила возбужденная атмосфера ожидания. Они расселись по машинам и выехали на назначенные участки. Когда один участок был прочесан и ничего не обнаружено, их посылали на другой – или это делали копы, координировавшие наземные действия, или они сами связывались со штабом операции, расположившимся в помещении за церковью.
Когда начинали, было не по сезону тепло – необычная и недолгая фальшивая оттепель, – и хождение по раскисшей земле и талому снегу поубавило энтузиазм многих, а в полвторого они устроили перерыв на обед. На этом этапе некоторые люди постарше вернулись по домам, удовлетворенные тем, что сделали что-то для Фарадеев, но остальные продолжали поиски. В конце концов, завтра уже понедельник, и придется идти на работу, обязанности нужно выполнять. А сегодня единственный день, который можно провести в поисках парня, и этот день нужно использовать полностью. Но постепенно смеркалось, к тому же становилось холоднее, и Пейтон был рад, что не оставил свою теплую непромокаемую куртку в машине, а обвязал ее вокруг пояса, пока не понадобится.
Он свистнул своему псу, трехгодовалому спаниелю по имени Молли, и в очередной раз подождал, пока товарищ его догонит. Арти Хойт – из всех людей, именно он попался ему в напарники. В последний год или даже больше отношения между ними были прохладными – с тех пор как Арти поймал Пейтона на том, что тот пялился на задницу его дочери. Для Арти не имело значения, что он увидел не совсем то, что ему показалось. Да, Пейтон смотрел на задницу его дочери, но вовсе не с похотью или вожделением. Не то чтобы он был выше таких низменных чувств, а просто временами проповеди пастора были такими нудными, и, чтобы не заснуть, Пейтону оставалось только любоваться гибкими женскими формами, прикрытыми праздничными воскресными одеждами. Пейтон давно миновал тот возраст, когда его бессмертной душе могли грозить потенциальные последствия от таких плотских мыслей в церкви. Он заключил, что у Бога есть дела посерьезнее, чем беспокоиться о том, что Пейтон Кармайкл, шестидесятичетырехлетний вдовец, обращает больше внимания на предметы женской красоты, чем на старого хвастуна на кафедре – человека, в котором, по мнению Пейтона, было меньше христианского милосердия, чем у среднестатистического аллигатора. Как любил говорить ему его врач, живи вином, женщинами и песней, – все в меру, но всегда соответствующей марки. Жена Пейтона умерла три года назад от рака груди, и хотя в районе было множество женщин нужной марки, которые могли бы обеспечить ему некоторое утешение зимними вечерами, они его просто не интересовали. Он любил свою жену. Порой он чувствовал себя одиноким, хотя и реже, чем раньше, но это чувство одиночества было конкретным, а не обобщенным: он тосковал по своей жене, а не по женскому обществу, и рассматривал случайную радость от какой-нибудь попавшейся на глаза миловидной женщины просто как знак, что он еще не совсем омертвел ниже пояса. Бог, забрав у него жену, мог позволить ему такую маленькую вольность. Если же Бог собирался раздуть из этого большое дело, то, что ж, Пейтон бы тоже нашел, что ему предъявить, когда они, в конце концов, встретятся.
Проблема дочери Арти Хойта заключалась в том, что, несмотря на свою юность, она вовсе не была хорошенькой. Как и гибкой. По сути, совсем наоборот, а если подумать, то это можно было сказать и о ее легкости. В ней никогда не было такого, что бы можно было назвать стройностью; к тому же она уезжала из Нью-Йорка, чтобы пожить в Балтиморе, а к тому времени, когда вернулась, накопила еще немало фунтов. Теперь, когда она входила в церковь, Пейтон мог поклясться, что ощущает легкое содрогание пола от ее шагов. Будь она еще чуть побольше, ей бы пришлось входить боком или понадобилось бы расширить проходы между скамьями в церкви.
И вот, в первое воскресенье после ее возвращения в отчий дом, она вошла в церковь со своими мамой и папой, и Пейтон поймал себя на том, что потрясенно уставился на ее задницу, колыхавшуюся под красно-белым цветастым платьем, как землетрясение в цветнике роз. Возможно, его челюсть оставалась отвисшей, когда он обернулся и увидел, что Арти Хойт сердито смотрит на него, а после этого, как бы это сказать помягче, отношения между ними уже стали не совсем такими, как были раньше. Пейтон с Арти и до того не были так уж близки, но, по крайней мере, вели себя вежливо, когда их пути пересекались. А теперь редко обменивались даже кивками и не разговаривали друг с другом. И надо же – исчезновение парня Фарадея свело их вместе. Они входили в группу из восьми человек, которая начала свои поиски утром и быстро сократилась до шестерых, когда старик Блэкуэлл и его жена, похоже, почувствовали себя неважно и неохотно вернулись домой. Потом в группе осталось пятеро, потом четверо, трое – и вот теперь они с Арти остались вдвоем.
