Смерть дня (День смерти) - Райх Кэти

Кровь текла, когда ребенок лежал на левом боку. Правый рукав пижамы тоже забрызган, но левая сторона просто пропиталась кровью, на фланели остались разводы от темно-красного до коричневого. Распашонка и свитер запачканы точно так же.

– Три слоя, – сказала я, ни к кому в особенности не обращаясь. – И носки.

Бертран подошел к моему столу.

– Кто-то позаботился, чтобы ребенок не мерз.

– Да, наверное, – согласился Бертран.

Райан присоединился к нам и тоже посмотрел на одежду. В каждой вещи одинаковые дыры с неровными краями, окруженные россыпью маленьких разрезов, как и на теле ребенка. Первым заговорил Райан:

– Парнишка был в одежде.

– Да, – отозвался Бертран. – Похоже, одежда зверскому ритуалу не помешала.

Я промолчала.

– Темперанс, – позвал Ламанш. – Принеси, пожалуйста, увеличительное стекло и иди сюда. Я кое-что нашел.

Мы собрались вокруг патологоанатома. Он показал на мелкое обесцвеченное пятно слева и снизу от отверстия в груди младенца. Я отдала Ламаншу увеличительное стекло, он наклонился ближе, изучил рану и вернул мне лупу.

Когда настала моя очередь, я едва не лишилась дара речи. Пятно не походило на беспорядочный рисунок обычного повреждения. Под увеличением я рассмотрела на детской коже четкую картинку: крест с петлей с одной стороны – похоже на египетский анк или мальтийский крест в зазубренном прямоугольнике. Я передала лупу Райану и вопросительно взглянула на Ламанша.

– Явно какое-то клеймо, Темперанс. Рисунок надо сохранить. Доктора Бержерона сегодня нет, поэтому не могла бы ты мне помочь?

Марк Бержерон, одонтолог ЛСМ, разработал технику удаления и сохранения повреждений мягких тканей. Первоначально он собирался применять ее для извлечения следов от укусов из тел жертв жестокого изнасилования. Потом метод приспособили для сохранения татуировок и клейм на коже. Я сотни раз видела, как работает Марк, и ассистировала в нескольких случаях.

Я принесла инструменты Бержерона из ящика в первом кабинете для аутопсии и разложила все необходимое на тележке из нержавеющей стали. Когда надела перчатки, фотограф уже закончил и Ламанш был готов. Он кивнул мне. Райан и Бертран приготовились наблюдать.

Я отмерила пять ложек розового порошка из пластиковой бутылки и положила его в стеклянный флакон, добавила двадцать кубических сантиметров чистого жидкого мономера. Перемешала, за минуту раствор загустел и стал похож на розовый пластилин. Я слепила кольцо и положила его на крошечную грудь, охватив клеймо целиком. Акрил обжигал пальцы, пока я прилаживала его на место.

Чтобы ускорить процесс затвердевания, я положила на кольцо влажную материю, потом отошла. Через десять минут акрил охладился. Я взяла тюбик и стала выдавливать прозрачную жидкость по краю кольца.

– Что это? – спросил Райан.

– Цианокрилат.

– Пахнет как клей.

– Так оно и есть.

Решив, что клей высох, я легонько потянула кольцо. Добавила еще пару капель, подождала, пока прочно схватится кольцо. Написала на нем дату, номер дела и морга, пометила верх, низ, левую и правую стороны относительно груди ребенка.

– Готово, – сказала я и отошла.

Ламанш вскрыл скальпелем кожу вокруг акриловой баранки, достаточно глубоко, чтобы задействовать и подкожный жировой слой. Когда патолог наконец вырезал кольцо, поврежденная кожа прочно сидела на месте, как миниатюра в круглой розовой рамке. Ламанш опустил образец в прозрачную жидкость в пробирке, которую я держала наготове.

– Что это? – снова спросил Райан.

– Раствор десятипроцентного нейтрального формалина. Через десять – двенадцать часов ткань застынет. Из-за кольца кожа не деформируется, позже если мы найдем оружие, то сможем сравнить его с раной и посмотреть, совпадает ли рисунок. И конечно, будут еще фотографии.

– Почему бы не использовать только фотографии?

– Тогда мы не сможем сделать диафаноскопию.

– Диафаноскопию?

Мне не хотелось читать научную лекцию, и я объяснила простым языком:

– Ткани можно просветить и посмотреть, что происходит под кожей. Обычно появляются детали, которых не заметно на поверхности.

– Чем, ты думаешь, нанесли рану?

Бертран.

– Не знаю, – ответила я, запечатала пробирку и отдала ее Лизе.

Перед уходом я не смогла побороть эмоции и подняла крошечную ручку. На ощупь она оказалась мягкой и холодной. Я повернула квадратики вокруг запястья. М-А-Т-И-А-С.

"Мне так жаль, Матиас".

Я подняла глаза и наткнулась на взгляд Ламанша. Он, похоже, испытывал то же отчаяние, что и я. Я шагнула в сторону, и патолог начал внутренний анализ. Он извлечет и отправит наверх обломки всех костей, поврежденных убийцей, но я не надеялась на удачу. Хотя я никогда не искала отпечатки орудия убийства на маленьких жертвах, скорее всего ребра младенца такие крошечные, что ничего невозможно разобрать.

Я стянула перчатки и повернулась к Райану, когда Лиза делала У-образный разрез на груди младенца.

– Фотографии с места преступления здесь?

– Только дополнительные копии.

Он протянул мне большой коричневый конверт с полароидными снимками. Я положила их на стол следователя.

На первом – самое большое здание около шале в Сен-Жовите. Построено в том же альпийском стиле, что и дом. Следующую фотографию сделали внутри, с лестницы. Проход узкий и темный, по обе стороны – стены, на стенах – перила, с обоих концов ступеней – горы мусора.

Несколько снимков подвала с разных ракурсов. Полутемное помещение, свет проникает только из маленьких прямоугольных окошек ближе к потолку. На полу линолеум. Сучковатые сосновые стены. Бочки. Водонагреватель. Снова мусор.

Несколько фотографий водонагревателя, потом пространства между ним и стеной. Ниша заполнена чем-то похожим на старые ковры и пластиковые пакеты. На следующих снимках все уже разложено на линолеуме, вначале запечатанное, затем рядом с содержимым.

Взрослых закатали в большие куски прозрачного целлофана и ковры, а потом засунули под водонагреватель. Несмотря на вздувшуюся брюшную часть и сморщенную кожу, тела неплохо сохранились.

Райан встал рядом со мной.

– Наверное, водонагреватель не работал, – предположила я, передавая ему фотографии. – В противном случае они больше пострадали бы от жара.

– Кажется, постройкой вовсе не пользовались.

– Что там было?

Он пожал плечами.

Я вернулась к полароидным снимкам.

Мужчина и женщина полностью одеты, хотя и босы. Кровь из перерезанного горла залила одежду и запачкала целлофановые саваны. Мужчина лежал раскинув руки, я заметила порезы на ладони. Раны самозащиты. Он пытался спастись. Спасти семью.

О Боже! Я закрыла глаза.

Младенцев упаковать гораздо проще. Их положили в пакеты, потом в мусорные мешки и запихнули поверх взрослых.

Я посмотрела на маленькие ручки, ямочки на суставах. Бертран прав. Ран самозащиты на младенцах не будет. Страдание смешалось с гневом.

– Я хочу, чтобы этого мерзавца поймали.

Я посмотрела Райану в глаза.

– Хорошо.

– Я хочу, чтобы ты достал его, Райан. Правда. Именно его. Прежде чем нам попадется еще один выпотрошенный младенец. Зачем мы вообще нужны, если не можем остановить таких ублюдков?

Электрическая голубизна полыхнула в ответ.

– Мы возьмем его, Бреннан. Даже не сомневайся.

Оставшуюся часть дня я ездила на лифте от кабинета до комнаты для аутопсии и обратно. Вскрытие займет не меньше двух дней, поскольку Ламанш занимался всеми четырьмя жертвами.

Стандартная процедура в делах об убийстве – один патологоанатом обеспечивает последовательность расследования и основательность показаний, если дело доходит до суда.

Когда я заглянула около часа, Матиаса уже отвезли в холодильник, шло вскрытие второго ребенка. Второй дубль сыгранной утром сцены. Те же актеры. Те же декорации. Та же жертва. Только на сей раз на браслете написано "Малахия".

В полпятого живот Малахии зашили, крошечный скальп вернули на место вместе с лицом. Если не обращать внимания на У-образные разрезы и увечья на груди, младенцы готовы к погребению. Только никто пока не знал, где оно произойдет. Или кто его устроит.