Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)
«Странно, – думал я, – что молодой Нейл Линдсей, собиравшийся порвать с традициями семьи и начать новую жизнь в чужой стране, по-прежнему так одержим старыми распрями между Линдсеями и Гатри». Но еще более странным казалось мне, что Гатри, человек большой учености и в прошлом сам поэт, которому надлежало предаваться высоким помыслам о течении времени, о переменах в мире и о природе вещей, продолжал смотреть в прошлое и питал узколобую ненависть к Линдсеям. Я мог понять, почему даже в наши дни Линдсеи, ставшие обедневшими фермерами, могли считать Рэналда Гатри одним из тех богатых паразитов, из-за которых продолжает нищать простой люд Шотландии, и это подогревало в них застарелую неприязнь к его роду. Но что с того для самого Гатри? Обеспеченный человек, окруженный комфортом. Ему-то зачем питать те же чувства к каким-то жалким беднякам? Впрочем, разве лорд не отнесся к притязаниям Нейла Линдсея, как любой человек благородных кровей, гордый историей своих предков и богатством, накопленным ими, отнесся бы к желанию обычного фермера взять в жены ту, что жила как родная дочь под его кровом?
Но еще больше бередило мне душу, что Кристин считала теперь своего дядю умалишенным или близким к помешательству, то есть разделяла мнение, давно распространенное по всему Кинкейгу. Но если Кинкейг был готов поверить в любую чепуху и распустить ее в виде сплетни, добавив смачных подробностей, то Кристин обладала здравым смыслом и рассудительностью, а миссис Мензис и сам Гатри научили ее точно облекать свои мысли в словесную форму. Она говорила о лорде именно то, что думала и чувствовала, и хотя ей не хватало доводов, чтобы подтвердить свои ощущения, моя тревога от этого нисколько не ослабевала.
И внезапно меня осенило, что я напрасно не спросил ее, не слышно ли чего в последнее время об американских Гатри. Не они ли послужили причиной того, что лорд сделался сам не свой? Быть может, красотка, появившаяся тем вечером в «Гербе», принадлежала к их племени? Потому что мне стало совершенно ясно: странное поведение Рэналда Гатри в последние месяцы не могло объясняться только связью между Кристин и Нейлом Линдсеем. Изгнание Гэмли, заказы из Эдинбурга, все, что видела и слышала Айза Мердок при открытии запертых помещений дома и позже, спрятавшись на галерее, – это произошло до того, как Гатри узнал, кто стал избранником Кристин, и что у нее вообще появился ухажер. Я подумал о медицинских книгах, которые штудировал лорд, и о новом его увлечении головоломками, вырезанными из кусочков картона. И мне представилось, как он в ярости расхаживал по своей давно заброшенной галерее, как стоял почти над головой Айзы, но видел только озеро Кайли вдали. В ушах моих вновь зазвучал голос Кристин, говорившей так, словно ей угрожала смертельная опасность, и назвавшей своего дядю сумасшедшим. А потом, ища между всем этим какую-то связующую нить, мне будто почудился голос самого лорда, нараспев читающего латинский рефрен из стихов древнего шотландского поэта, одолеваемого страхом смерти… Нет, Смерти с большой буквы!
Подумав об этом, я встал, разыскал на полке книгу, сдул пыль с обложки и открыл в нужном месте.
«Плач о мертвых поэтах, написанный, когда автор сильно хворал».
И я прочитал все сто строк этой панихиды по умершим шотландским поэтам до самого конца.
Когда ж замолкнет звук последних лир,
Бог наградит тех, кто талантлив был,
Нас кущами небесными маня.
Но Смерти страх преследует меня.
Зима выдалась на редкость суровая. И, бросая взгляд назад в своем описании событий, предшествовавших бедствию, обрушившемуся на Эркани, я снова вспоминаю ту великую бурю, которая застала в долине школьную начальницу. В память отчетливо врезались изломанные ветви замерзших, лишенных листьев деревьев, тянущиеся к звездам долгими ночами во время «черного мороза», лишь временами покрывавшиеся снегом. Когда наш Великий Мыслитель ухитрялся все же получать газеты, несмотря на непогоду, он приносил их в «Герб» и читал нам то, что досужие репортеры с Флит-стрит[22] писали о Шотландии, которая якобы по самые крыши ушла под снег, чего не бывало никогда прежде. В конце концов начальник станции так надоел всем этим враньем, что Уилл Сондерс однажды в сердцах обозвал его старым граммофоном с заезженной пластинкой и пожелал, чтобы у него скорее кончились иглы или лопнула пружина.
В тот самый день, когда меня навестила Кристин, свинцовые небеса разверзлись, и действительно пошел небывало обильный снег, который падал несколько дней подряд, укрывая поля и холмы толстым белым одеялом, таким чистым, как те мраморные полы, которыми Создатель, как считают некоторые, выстлал дорогу в рай. Дни текли быстро, приближалось Рождество, призрачно белое и тихое, но я все чаще задумывался, что происходило в это время в долине Эркани. Новостей ждать не приходилось. Слой снега был так глубок, что никто не сумел бы пробраться оттуда в город, разве что Таммас, которому молва приписывала необычайную силу, сравнимую лишь с силой героев легенд. Я и сам в молодости преодолевал многие мили по глубокому снегу, когда каждую неделю и зимой, и летом ходил пешком на занятия в институт Дануна. Но едва ли сумел бы я сейчас проделать такой трудный путь, какой пролег между Кинкейгом и Эркани, а потому несказанно удивился, когда это действительно удалось сделать Таммасу.
Но и ему подвиг дался нелегко, и выглядел он, добравшись до города, если не как пришелец из другого мира, то уж точно как Сатана, пробившийся сквозь вселенский хаос. Днем раньше – двадцать второго декабря – из Дануна сумели проехать две машины с радостными известиями об усилиях, которые предпринимались по ту сторону заносов. Десятки снегоочистителей уже направили к нам поездами. Слухи быстро увеличили их число до сотен. Но минуло двадцать третье декабря, а помощь не прибыла, что породило сомнения в правдивости сообщений. Кинкейг оставался все так же отрезан от остального мира, как Эркани от Кинкейга. И только Таммас неожиданно возник на моем пороге, выбившись из сил, часто дыша и испуская из слюнявого рта облака пара, словно сказочный дракон пламя.
Но даже у мифического дракона осталось бы больше здравого смысла, чем у этого дурачка после столь тяжкого пути. Он не мог вымолвить ничего членораздельного. Только что-то мычал, не ответил на мое приглашение войти, а быстро сунул мне в руки письмо и уже двинулся назад по дороге, прежде чем я смог снова открыть рот. Письмо оказалось от Кристин. Как только я это понял, меня перестали занимать мысли о полоумном Таммасе. Вскрыв конверт, я сел у огня, чтобы прочитать ее послание.
ДОРОГОЙ ДЯДЮШКА ЭВАН БЕЛЛ!
Какой же дурочкой я оказалась в своих бредовых фантазиях. Надеюсь, вы простите меня. Все хорошо – теперь я уверена, что все хорошо, хотя и немного странно. Но мне осталось лишь дождаться Рождества!
Сегодня утром ко мне пришел дядя, пребывавший в редкостно благодушном настроении. Он встал у небольшого камина, который растопила для меня миссис Хардкасл, и сказал: «Я только что справился с самой большой из головоломок». Но затем, должно быть, заметил, что мои мысли заняты чем-то совершенно иным, поскольку совершенно внезапно тихо спросил: «Неужели ты так сильно хочешь связать свою жизнь с ним, Кристин?» Я лишь ответила коротким «да», ибо уже не раз говорила ему о своих желаниях и о том, что мои чувства крепки и неизменны. «Тогда уезжайте вместе», – сказал он.
Сама не знаю почему, но я вся задрожала и лишилась дара речи. Причиной, видимо, стало то, что в своих надуманных фантазиях последнего времени я и представить себе не могла такого. Вот мне и показалось, что он несет бессмыслицу, порожденную воспаленным умом. Но он повторил: «Вам надо уехать вместе». А потом заговорил хрипло и сбивчиво, сказал что-то о позоре, о том, что если мы уедем, то назад пути не будет, но все равно мы должны уехать. Он приготовил для меня деньги. Пусть Нейл придет за мной в Рождество и увезет в Канаду. Но только он не потерпит никакой свадьбы в этих краях. Даже слуха не должно пойти, что мы поженились, потому что… Впрочем, к чему мне повторять его слова, о которых у меня скоро будет шанс забыть навсегда?
Поэтому письмо мое – прощальное. Я вас всегда буду помнить, дядюшка Эван Белл. Я так счастлива, до невозможности счастлива, хотя все еще боюсь чего-то. Иногда я испытываю настоящий страх, хотя это так глупо! Если я чего-то не понимаю, то какая мне разница, ведь я скоро уеду отсюда с Нейлом, верно?
Очень кстати Таммаса отправляют в город. Вероятно, за почтой, хотя снег как никогда глубок. Надеюсь, он доберется до вас без большого вреда для здоровья. Ведь это мой единственный шанс доставить вам весточку. В противном случае вы могли бы узнать о том, что произошло, только когда я была бы уже далеко отсюда, и каких только сплетен обо мне вы бы не успели к тому времени наслушаться в Кинкейге! Прощайте. Я люблю вас, дорогой мой Эван Белл.
