Энн Перри - Покойник с площади Бедфорд
– У него были амбиции? – Питт постарался поставить вопрос так, чтобы получить на него откровенный ответ, а не тот, который будет определяться уровнем лояльности врача по отношению к своему капитану.
– По-своему, думаю, да. Но в нем это было не так заметно, как в некоторых других людях, – ответил Роулинсон после небольших раздумий. – Он не хотел казаться лучшим, он хотел стать им. В нем была гордость и жажда не слыть, а быть. – Хирург быстро взглянул на полицейского, чтобы убедиться, что тот следит за разговором. – Иногда из-за этого… – Врач замялся, пытаясь найти правильные слова. – Он казался отчужденным. Некоторые считали его очень хитрым, но я думаю, что он был просто сложной натурой, непохожей на других. Он сам был своим самым беспощадным критиком. Корнуоллис был захвачен делом, которому он служил, а не желанием кому-то угодить или произвести на кого-нибудь приятное впечатление.
Какое-то время Питт шел рядом с врачом в молчании, надеясь, что его спутник продолжит говорить. Так оно и произошло.
– Понимаете, он потерял отца, будучи еще ребенком, лет одиннадцати-двенадцати. Это тот возраст, когда мальчик уже помнит отца, но еще не успел в нем разочароваться, – сказал хирург.
– Его отец тоже был моряком?
– Нет-нет! – быстро помотал головой Роулинсон. – Он был священником-сектантом, человеком глубоко верующим и имеющим мужество проповедовать и молиться.
– А вы знаете о Корнуоллисе гораздо больше, чем можно было подумать с первого раза.
– Возможно, – хирург пожал плечами. – Знаете, мы провели вместе всего одну ночь. Была очень тяжелая стычка с работорговцами. Нам удалось взять их корабль на абордаж, но он был сделан из тика и горел. – Врач взглянул на Питта. – Вижу, что вам это ничего не говорит. Да и откуда вам знать?.. Горящие тиковые щепки очень коварны, не то что дубовые. Несколько человек были ранены, а один из них, первый офицер – хороший человек, к которому мистер Корнуоллис испытывал теплые чувства, – был в очень плохом состоянии. Капитан помог мне извлечь щепки из его тела и как-то облегчить страдания бедняги. Но у офицера началась лихорадка, и мы вдвоем с капитаном провели у койки этого несчастного почти двое суток.
Они дошли до галечной дорожки и повернули вверх по склону. Питт старался не отставать.
– Вы можете сказать, что капитан не должен ухаживать за ранеными, и будете абсолютно правы. Но мы шли далеко в открытом море, а с кораблем работорговцев было покончено. Корнуоллис проводил одну вахту на палубе, а следующую – рядом со мною. – Хирург крепко сжал губы. – Одному Богу известно, когда он спал. Но Лансфилда мы вытащили. Он отделался ампутацией всего одного пальца. Вот тогда-то мы и разговорились. Такое случается во время ночных вахт, когда людей накрывает отчаяние от того, что они ничем не могут помочь своему товарищу. А после этого я видел капитана, только когда это было необходимо по службе. Думаю, что навсегда запомнил Корнуоллиса таким, каким он был в ту ночь. Желтое от света фонаря лицо, изможденное беспокойством за Лансфилда, злое и беспомощное, – он был таким усталым, что с трудом держал голову прямо.
Суперинтендант не стал спрашивать, мог бы Джон приписать себе подвиг другого человека – в этом не было никакого смысла. Он поблагодарил Роулинсона, и тот отправился к своим пациентам. Томас же начал спускаться к причалу, намереваясь сесть на паром, который шел в Блэкфрайерз через Дептфорд, Лаймхаус и Уоппинг, мимо Тауэра и под Лондонским и Южным мостами.
Теперь полицейский знал о своем шефе гораздо больше и укрепился в своем желании помочь ему, чего бы это ни стоило. Однако он все еще не мог понять, кто мог написать то письмо. Одно было ясно – ни один человек, служивший под началом Корнуоллиса, в написанное никогда бы не поверил.
Питт вспомнил, как было составлено письмо – его грамматическую безукоризненность, не говоря уже о правописании и выборе слов. Его сочинил явно не простой моряк или кто-нибудь из его близких, таких как, например, сестра или жена. Если же это был сын простого моряка, то, несомненно, он должен был очень многого достичь и значительно изменить свое социальное положение.
Когда Томас подошел к реке, запах соли и мокрой древесины, плеск волн, влажный воздух и чайки, легко кружащиеся высоко в воздухе, сказали ему о том, что впереди ему предстоит еще очень длинный путь.
В то утро Шарлотта обнаружила в первой утренней почте письмо, написанное почерком, который мгновенно заставил ее забыть о прожитых годах. Даже еще не открыв его, она знала, что оно от генерала Балантайна.
Само письмо было очень коротким:
Дорогая миссис Питт,
С Вашей стороны было очень благородно высказать озабоченность тем, что происходит сейчас со мной, а также еще раз предложить мне Вашу дружбу в эти малоприятные времена.
Сегодня утром я планирую прогуляться по Британскому музею. Я буду находиться в залах Египетской экспозиции около половины двенадцатого. Если у Вас будет свободное время и появится желание прогуляться в этом направлении, то я буду счастлив увидеться с Вами.
Остаюсь Вашим покорным слугой,
Брэндон Балантайн.Это был чопорный и крайне формальный способ сказать, что генералу очень нужна ее дружба. А то, что письмо вообще было написано, не оставляло в этом никаких сомнений.
Шарлотта быстро встала из-за стола, сложила письмо и бросила его в печку. Языки пламени немедленно охватили бумагу, и генеральское послание исчезло.
– Сегодня утром я, пожалуй, прогуляюсь, – сказала она Грейси. – Хочется посмотреть Египетскую коллекцию в Британском музее. Когда вернусь – не знаю.
Служанка бросила на нее взгляд, полный любопытства, но от вопросов воздержалась.
– Конечно, мэм, – сказала она, широко раскрыв глаза. – Я с усем управлюсь.
Миссис Питт поднялась в спальню и достала свое второе лучшее платье для утренних визитов – не бледно-желтое, которое было самым лучшим и которое она уже надевала для встречи с Балантайном, – а бело-розовое, из муслина, которое ей подарила Эмили.
До Британского музея можно было без труда дойти пешком, и именно поэтому генерал, по-видимому, выбрал его. Шарлота вышла в 11:10, чтобы быть в музее в половине двенадцатого. Это была дружеская встреча, а не любовное свидание или протокольный визит, где опоздание выглядело бы или стильной деталью, или завуалированным способом высказать свое неудовольствие.
В музее она появилась в 11:25 и сразу же увидела генерала: тот стоял прямо, со сложенными за спиной руками, и солнечные лучи освещали его начавшие седеть светлые волосы. Балантайн выглядел невыносимо одиноким, как будто все проходившие мимо него принадлежали к обществу, которое исторгло его из себя. Может быть, это было связано с его неподвижностью? Было очевидно, что этот мужчина кого-то ждет, потому что его взгляд не двигался так, как должен был бы двигаться, если б генерал рассматривал мумии на стендах или изучал резьбу и золото саркофагов.
Шарлотта подошла к нему, но поначалу он ее не заметил.
– Генерал Балантайн… – тихо позвала женщина.
Старый военный быстро повернулся, и на лице его сначала появилась улыбка, а затем замешательство – эмоции явно переполняли его.
– Миссис Питт… как мило, что вы смогли прийти, – пробормотал он неуверенно. – Надеюсь, что я не позволил себе… Я…
– Ну конечно же, нет, – успокоила его Шарлотта. – Я всегда мечтала посмотреть Египетскую коллекцию, но никто из моих знакомых этим совсем не интересуется. А ведь вы согласитесь, что если б я пришла смотреть на эту коллекцию в одиночестве, то привлекла бы к себе совсем ненужное внимание.
– Ах, вот как! – Скорее всего, генералу не пришло в голову такое объяснение. Будучи мужчиной, он пользовался большей свободой, которую воспринимал как нечто естественное. – Да, конечно… Ну что же, тогда давайте смотреть.
Несомненно, миссис Питт могла спокойно посмотреть на эту коллекцию с Эмили, тетушкой Веспасией или, на худой конец, с Грейси. Но сейчас она просто пыталась отвлечь генерала от грустных мыслей, превратив все в шутку.
– А вы когда-нибудь были в Египте? – спросила Шарлотта, рассматривая саркофаг.
– Нет. Один раз, проездом… – Балантайн заколебался, а затем, приняв, видимо, окончательное решение, продолжил: – Я был в Абиссинии.
– Правда? А зачем? Я хочу сказать, вас интересовала сама страна или вас туда послали по службе? – взглянула на него миссис Питт. – Я не знала, что мы воевали в Абиссинии.
– Моя дорогая, мы воевали практически везде. Вам будет трудно назвать место на земле, где бы мы не защищали свои интересы, – улыбнулся генерал.
– Ну, и что же нам надо было в Абиссинии? – спросила его собеседница. Ей действительно стало интересно, а кроме того, она хотела заставить Балантайна говорить о чем-то, что по-настоящему интересовало его самого.
