Ю Несбё - Охотники за головами
– В данном случае довольно спокойно, – сказал Клас Греве и заложил руки за голову. – Для Суринама. Когда мы взяли штурмом дом, он, положив на стол оружие, помогал любовнице крутить мясо через мясорубку.
Председатель захохотал и глянул на руководителя службы информации, и тот покорно поддержал шефа противным боязливым смешком. Потом дуэт превратился в трио, когда к нему добавился высокий писклявый смех Фердинанда. А я разглядывал их бессмысленные лица, думая, что вот бы мне теперь ручную гранату.
После того как Фердинанд закруглил собеседование, я отправился проводить Класа Греве, пока остальные трое взяли паузу для подведения итогов.
Я довел Греве до лифта и нажал на кнопку.
– Более чем убедительно, – сказал я, сложив руки на животе и глядя на табло с высвечивающимися цифрами этажей. – Как соблазнитель ты делаешь успехи.
– Соблазн соблазну рознь. Надеюсь, Роджер, ты не считаешь нечестным стремление продать себя подороже?
– Нет, конечно. На твоем месте я сделал бы то же самое.
– Спасибо. Когда будет подписано назначение?
– Сегодня вечером.
– Прекрасно.
Двери лифта распахнулись, мы вошли в него, стояли и ждали.
– Я просто подумал, – сказал я. – Этот человек, которого вы преследовали…
– Да?
– Это, случайно, не тот же самый, который пытал тебя в подвале?
Греве улыбнулся:
– Как ты догадался?
– Просто предположил.
Двери снова закрылись.
– И ты удовлетворился простым задержанием?
Греве поднял одну бровь:
– Тебе в это трудно поверить?
Я пожал плечами. Лифт поехал вниз.
– План был – отнять у него жизнь, – сказал Греве.
– Значит, было за что отомстить?
– Да.
– А какая ответственность бывает в нидерландской армии за умышленное убийство?
– Всегда есть способ сделать, что никто ничего не узнает. Курацит.
– Яд? Которым смазывают стрелы?
– Им пользуются охотники за головами в нашей части света.
Намеренная двусмысленность, понял я.
– Раствор курацита в каучуковой капсуле размером с виноградину с острой, почти невидимой иглой. Помещается в матрас объекта. Когда объект ложится, игла вонзается в тело, которое своей тяжестью выдавливает яд из резиновой капсулы.
– Но он ведь был в доме, – сказал я. – И к тому же имел свидетеля в лице этой девушки.
– Именно.
– Так как ты его заставил выдать своих?
– Я предложил ему сделку. Велел моему товарищу держать его, а сам засунул его руки в мясорубку и сказал, что мы провернем их и скормим фарш собаке у него на глазах. Тут он и заговорил.
Я молча кивнул, представив себе эту сцену. Двери лифта открылись, и мы пошли к выходу. Я распахнул перед Греве входную дверь.
– А что было потом, когда он все сказал?
– В каком смысле? – сказал Греве, щурясь на небо.
– Ты-то выполнил свою часть сделки?
– Я-то… – ответил Греве, достал из нагрудного кармана темные очки «Мауи-Джим-Титаниум» и надел их. – Я всегда выполняю свою часть сделки.
– Значит, простой арест? Стоило ради этого два месяца охотиться за этим типом, да еще рискуя жизнью?
Греве тихо рассмеялся:
– Ты не понимаешь, Роджер. Для таких, как я, прекратить охоту – это невозможно. Я, как и моя собака, – результат селекции и дрессировки. Риска для нас просто не существует. Я как запущенная ракета с тепловым наведением – ее не остановишь, она сама, в силу своего устройства, стремится к саморазрушению. Вот тебе случай проверить свои познания в психологии. – Он взял меня за локоть, улыбнулся тонкой улыбкой и прошептал: – Только этот диагноз держи при себе.
Я продолжал стоять, придерживая дверь.
– А девушка? Ее ты как заставил заговорить?
– Ей было четырнадцать лет.
– И?
– А сам как думаешь?
– Я не знаю.
Греве глубоко вздохнул.
– Я не понимаю, почему у тебя сложилось такое мнение обо мне, Роджер. Я не допрашиваю несовершеннолетних девочек. Я взял ее с собой в Парамарибо, купил ей билет на самолет из собственного солдатского жалованья и первым же рейсом отправил домой к родителям, пока суринамская полиция не успела вонзить в нее свои когти.
Я смотрел ему вслед, пока он шел быстрым шагом к серебристому «лексусу-GS430» на парковке.
Этот осенний день был ослепительно прекрасен. А в день моей свадьбы шел дождь.
10. Порок сердца
Я в третий раз нажал на кнопку Лотте Мадсен на щитке домофона. Правда, таблички с именем рядом не было, но я уже столько раз в жизни звонил в эту дверь на Эйлерт-Сундтс-гате, что вряд ли мог перепутать.
Стемнело и похолодало рано и резко. Я поежился. Лотте долго медлила, когда я позвонил ей с работы после обеденного перерыва и спросил, можно ли к ней зайти после восьми. Когда же она наконец довольно односложно удостоила меня аудиенции, я понял, что это было, видимо, нарушение данной самой себе клятвы: никогда больше не иметь дела с человеком, который ее так безжалостно бросил.
Домофон закурлыкал, и я рванул на себя дверь подъезда, словно боясь упустить единственный шанс. И пошел по лестнице, не воспользовавшись лифтом, чтобы не столкнуться с каким-нибудь любопытным соседом, который запросто начнет разглядывать, опознает и сделает выводы.
Лотте чуть приоткрыла дверь, и я смог разглядеть ее бледное лицо.
И шагнул внутрь, закрывая за собой дверь:
– Вот и я.
Он не ответила. Как обычно.
– Ну как поживаешь? – спросил я.
Лотте Мадсен пожала плечами. Вид у нее был такой же, как в первый раз, когда я ее увидел, – испуганный щенок, маленький, взъерошенный, с растерянными карими глазами. Сальные волосы, свисающие вдоль лица, сутулые плечи, бесформенная одежда неопределенного цвета, оставляющая впечатление, что эта женщина скорее стремится спрятать, чем продемонстрировать свое тело. Для чего у нее не было никаких оснований. Лотте была стройная, прекрасно сложенная, с чистой великолепной кожей. Но излучала покорность, как, видимо, все женщины определенного типа, которых вечно бьют, вечно бросают и которые никогда не получают то, чего заслуживают. Наверное, этим она и пробудила во мне то, о существовании чего я и сам не догадывался: покровительственный инстинкт. В довесок к почти платоническим чувствам, давшим начало нашей непродолжительной связи. Или интрижке. Интрижке, да. Связь – это настоящее время, интрижка – прошедшее. Я впервые увидел Лотте Мадсен на вернисаже у Дианы прошлым летом. Она стояла в другом конце зала, не сводя с меня взгляда, и спохватилась слишком поздно. Застать женщину на месте преступления всегда приятно, а так как я не был уверен, что ее взгляд снова обратится ко мне, то сам устремился к той картине, которую она разглядывала, и представился. Скорее из любопытства, разумеется, поскольку все еще был – в силу моей натуры – патологически верен Диане. Злые языки, возможно, утверждали, что это был результат оценки рисков, а не любви. Ведь я знал: в том, что касается привлекательности, Диана – игрок более высокого дивизиона, чем я, а значит, я не могу воспользоваться подобными шансами, не рискуя угодить в дивизион ниже.
Все может быть. Но Лотте Мадсен была из моего дивизиона.
У нее был вид чудаковатой художницы, и я по инерции решил, что так оно и есть, – либо она любовница чудаковатого художника. Никак иначе не объяснить того, что эти растянутые коричневые вельветовые брюки и скучный тесный серый свитерок пропустили на вернисаж. Но она оказалась покупательницей. Не за собственный счет, естественно, а для одной датской фирмы, которая обставляла свой новый офис в Оденсе. Лотте была переводчиком-фрилансером, переводила с норвежского и испанского: брошюры, статьи, инструкции, фильмы и кое-какую профессиональную литературу. Датская фирма была одним из ее постоянных заказчиков.
Разговаривала Лотте тихо и с неуверенной, робкой улыбкой, словно не понимала, как кто-то может тратить свое время на беседу с ней. Я тут же увлекся Лотте Мадсен. Да, пожалуй, «увлекся» – точное слово. Она была очаровательная. И маленькая. Метр пятьдесят девять. И спрашивать было незачем – у меня на рост неплохой глазомер. По выходе с вернисажа в тот вечер я уже имел ее телефонный номер – чтобы передать ей фотографии других работ выставлявшихся там художников. В тот момент я, видимо, еще полагал, что действую искренне.
В следующий раз мы с ней встретились попить кофе в «Суши & Кофе». Я объяснил, что не намерен показывать ей никаких снимков, а тем более присылать по электронной почте, потому что картинки на экране, как и я сам, лгут. Быстренько проскочив тему картин, я поведал ей, что несчастлив в браке, но связан чувством долга по причине безграничной любви ко мне моей жены. Старейший в мире штамп для расклада «женатый мужчина – незамужняя женщина» и наоборот, но у меня сложилось впечатление, что она его раньше не слышала. Я, в общем-то, тоже на тот момент, но, по крайней мере, слышал о нем и предположил, что он должен сработать. Она взглянула на часы и сказала, что ей пора идти, а я спросил, нельзя ли мне как-нибудь заскочить к ней вечерком и показать другого художника, который, на мой взгляд, представляет больший инвестиционный интерес для ее заказчика в Оденсе. Она, поколебавшись, согласилась.
