Агата Кристи - Смерть в облаках
– Вы видели кого-нибудь из клиентов мадам, приходивших сюда?
– Нет, месье, никогда. Они всегда поднимались на второй этаж, к тому же приходили затемно.
– Мадам находилась в Париже, перед тем как отправилась в Англию?
– Она вернулась в Париж только за день до этого.
– И где же она была?
– Она уезжала на две недели в Довиль, Ле-Пине, Пари-Пляж и Вимрё. Это ее обычный сентябрьский маршрут.
– А теперь вспомните, мадемуазель, не говорила ли она что-нибудь, что могло бы быть полезным для нашего расследования?
Поразмыслив несколько секунд, Элиза покачала головой:
– Нет, месье. Не могу припомнить ничего такого. Мадам пребывала в хорошем настроении. Дела, по ее словам, шли хорошо. Ее поездка оказалась весьма удачной. Она поручила мне позвонить в «Юниверсал эйрлайнс» и забронировать билет в Англию на следующий день. На утренний рейс все билеты были проданы, и я забронировала билет на двенадцатичасовой рейс.
– Она говорила, зачем едет в Англию? В этой поездке была какая-то срочная необходимость?
– О нет, месье. Мадам ездила в Англию довольно часто. Обычно она извещала меня об отъезде за день.
– В тот вечер к ней приходил кто-нибудь из клиентов?
– Кажется, один клиент приходил, месье, но я не уверена… Возможно, Жорж скажет вам точнее. Мне мадам ничего не говорила.
Фурнье достал из кармана несколько фотографий – главным образом снимки свидетелей, покидающих зал коронерского суда, сделанные репортерами.
– Узнаете кого-нибудь из них, мадемуазель?
Внимательно изучив фотографии, Элиза покачала головой.
– Нет, месье.
– Нужно показать их также и Жоржу.
– Конечно, месье. Правда, у Жоржа, к сожалению, не очень хорошее зрение.
Фурнье поднялся с кресла.
– Хорошо, мадемуазель, разрешите откланяться. Подумайте, все ли вы сказали нам, не упустили ли что-нибудь из вида.
– А что я могла упустить из вида? – Элиза выглядела откровенно расстроенной.
– Все понятно. Пойдемте, месье Пуаро… Прошу прощения, вы что-то ищете?
Маленький бельгиец действительно расхаживал по комнате, глядя по сторонам.
– Да, – ответил он. – Я ищу то, чего не вижу.
– Что именно?
– Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизель, членов ее семьи.
Элиза покачала головой:
– У мадам не было семьи. И вообще никого на целом свете.
– У нее была дочь, – неожиданно сказал Пуаро.
– Да, это так. У нее была дочь. – Элиза вздохнула.
– Но здесь нет ее фотографии, – не унимался Пуаро.
– Месье не понимает. Мадам действительно имела дочь, но это было давно. По-моему, в последний раз она видела ее, когда та была младенцем.
– Как такое могло быть? – удивленно спросил Фурнье.
Элиза беспомощно развела руками:
– Не знаю. Мадам была тогда молода. Я слышала, в молодости она была красивой. Красивой и бедной. Неизвестно, была она замужем или нет. Я думаю, нет. Судьба ее дочери была каким-то образом устроена. Что касается мадам, она переболела оспой и едва не умерла. Когда она выздоровела, вместе с болезнью ушла и ее красота. Больше в ее жизни не было ни безумств, ни романтических увлечений. Мадам стала деловой женщиной.
– Но она оставила деньги дочери?
– И правильно сделала. Кому еще оставлять деньги, как не собственной кровиночке? Кровь гуще воды, а мадам не имела даже друзей. Она всегда была одна. Ее страстью стали деньги. Но тратила она очень мало. Роскошь ее совсем не прельщала.
– Она оставила вам наследство. Вы знаете об этом?
– Да. Мне сообщили об этом. Мадам всегда отличалась щедростью. Каждый год выдавала мне, помимо зарплаты, очень приличную сумму… Я чрезвычайно благодарна ей.
– Хорошо, – сказал Фурнье. – Мы уходим. По пути я еще переговорю с Жоржем.
– Вы не станете возражать, друг мой, если я присоединюсь к вам через пять минут? – спросил Пуаро.
– Как вам будет угодно.
Фурнье вышел за дверь.
Сыщик еще раз обошел комнату, затем сел в кресло и посмотрел на Элизу. Под его пронзительным взглядом горничная беспокойно зашевелилась.
– Месье желает знать что-то еще?
– Мадемуазель Грандье, – медленно произнес Пуаро, – вы знаете, кто убил вашу хозяйку.
– Нет, месье. Клянусь Богом.
Ее слова звучали искренне. Посмотрев на нее испытующе, Пуаро наклонил голову.
– Bien. Допустим. Но знать – одно, а подозревать – другое. У вас есть какое-либо предположение – только предположение, – кто мог сделать это?
– Ни малейшего представления, месье. Я уже говорила об этом полицейскому инспектору.
– Вы могли сказать ему одно, а мне – другое.
– Почему вы так решили, месье? Зачем мне это нужно?
– Потому, что отвечать на вопросы полицейского инспектора – одно, а на вопросы частного лица – другое.
– Да, – согласилась Элиза. – Это правда.
По ее лицу пробежала тень сомнения. Судя по всему, она о чем-то напряженно думала. Пристально глядя на нее, Пуаро подался вперед.
– Сказать вам кое-что, мадемуазель Грандье? Это часть моей работы – не верить ничему, что мне говорят. Ничему, что не подтверждено доказательствами. Я не подозреваю сначала одного человека, потом другого. Я подозреваю всех. Любой, кто имеет то или иное отношение к преступлению, рассматривается мною в качестве потенциального преступника до того самого момента, когда я получаю доказательство его невиновности.
Элиза Грандье гневно воззрилась на него.
– Вы хотите сказать, что подозреваете меня… в убийстве мадам? Это уже слишком! Как вам только могла прийти в голову столь чудовищная мысль?
Она задыхалась от возмущения. Ее объемистая грудь ритмично вздымалась и опускалась.
– Нет-нет, мадемуазель Элиза, я вовсе не подозреваю вас. Убийца мадам находится среди пассажиров самолета. Стало быть, вы к этому непричастны. Но вы могли быть пособником преступника. Вы могли сообщить кому-то подробности путешествия мадам.
– Клянусь вам, ничего подобного я не делала!
Некоторое время Пуаро смотрел на нее, не произнося ни слова, затем наконец кивнул.
– Я верю вам. Но вы все-таки что-то скрываете. Да-да, скрываете! Послушайте, что я вам скажу. Расследуя уголовные дела, я постоянно сталкиваюсь с одним и тем же феноменом: каждый свидетель что-нибудь утаивает. Иногда – довольно часто – это что-нибудь совершенно невинное, никак не связанное с преступлением. И все равно, я повторяю, что-нибудь, да утаивает. То же самое и с вами. Не отрицайте! Я – Эркюль Пуаро и знаю, что говорю. Когда мой друг месье Фурнье спросил, уверены ли вы, что ничего не упустили из вида, вас это явно обеспокоило. Вы ответили машинально, уклончиво. И опять, когда я сказал, что вы могли бы сообщить мне сведения, которые не пожелали сообщать полиции, повторилось то же самое. Вы встревожились и задумались. Стало быть, вам что-то известно. Мне необходимо знать, что именно.
– Это не имеет никакого значения.
– Возможно. И тем не менее скажите мне, пожалуйста. – Увидев, что горничная колеблется, Пуаро поспешил добавить: – Не забывайте, я не из полиции.
– Месье, – сказала Элиза наконец, – я нахожусь в затруднительном положении, поскольку не знаю, как к этому отнеслась бы мадам.
– Вспомните поговорку: «Один ум хорошо, а два лучше». Не хотите посоветоваться со мною? Давайте вместе поразмыслим над этим.
С лица женщины не сходило выражение сомнения.
– Я все понимаю, Элиза, – сказал Пуаро с улыбкой. – Эти колебания связаны с вашей преданностью покойной хозяйке, не так ли?
– Совершенно верно, месье. Мадам доверяла мне. Я всегда строго выполняла ее инструкции.
– Вы были благодарны ей за какую-то большую услугу, которую она вам оказала?
– Месье слишком торопится… Да, в самом деле. Я не собираюсь скрывать это. Меня обманули, украли все мои сбережения, и я осталась одна с ребенком. Мадам проявила ко мне необычайную доброту. Она отдала моего ребенка на воспитание хорошим, порядочным людям, содержавшим ферму. Тогда-то она и сказала мне, что у нее есть дочь.
– Она называла возраст дочери, говорила, где она находится, рассказывала какие-либо подробности?
– Нет, месье. По ее словам, та часть жизни осталась в прошлом, и она поставила на ней крест. Так будет лучше, сказала мадам. Девочка ни в чем не нуждалась и должна была получить хорошее воспитание, образование и профессию. А после смерти мадам ей достались бы все ее деньги.
– Больше она ничего не говорила о своей дочери или ее отце?
– Нет, месье. Но мне кажется…
– Говорите, мадемуазель Элиза.
– Это только предположение, вы понимаете…
– Разумеется.
– Мне кажется, отцом ребенка был англичанин.
– У вас имелись определенные основания так считать?
– Ничего определенного. Просто, когда мадам говорила об англичанах, в ее голосе звучала горечь. Кроме того, похоже, ей доставляло особое удовольствие, когда в зависимость к ней попадали английские клиенты. Но это только впечатление…
