Краткая история семи убийств - Джеймс Марлон
Девочки, любящие своих папиков, всегда атакуют их сбоку. Я постоянно наблюдаю это в больнице. Папиков, что бережно вносят своих бедных, едва дышащих крошек с укусами насекомых. Женщин, что привозят своих больных отцов на очередную МРТ или последнюю дозу химиотерапии. Может, отцы сбоку просто более узки, а значит, доступны? Вчера в приемном покое какая-то девочка-подросток, провопив на своего отца десять минут кряду, подошла затем к нему сбоку, обвила руками до смыкания пальцев и нырнула головой ему под мышку, как птенчик под крыло. Ну а я? Я по своему отцу как-то не скучаю. Не знаю даже, жив он или нет. Нехватку «Ксанакса» я переживаю заметно острей.
Я жду автобуса в компании этого самого отца и двух его дочурок. Он все смеется, что-то воркуя им и сюсюкая. Так и не понятно, ямаец ли он, – район может быть какой угодно, от Ган-Хилл до Бостон-роуд. В нем налицо явный «синдром матушки гусыни». Как сказал мне один человек в больнице: «Ты и не догадываешься, какую к кому-то питаешь любовь. И тебя все время пробивает испуг, когда вдруг слышишь, что где-то какой-то ребенок попал под машину». Неизвестно, когда этот синдром проходит и проходит ли вообще.
В отсутствие хороших известий я перестала смотреть новости. О том, что там, на Ямайке, я даже знать не желаю, но если война перекидывается на Бронкс и Манхэттен, значит, ничего хорошего. Ямайцы здесь не доносят до меня ничего радующего слух, поэтому я с ними и не разговариваю. По своей родине мне ни разу даже не взгрустнулось. Ностальгию я ненавижу, ностальгия не память, а память у меня чересчур остра, чтобы ностальгировать. Спрашивается: если все это правда, то какого черта я вообще торчу в ямайском Бронксе? Корса, Фентон, Бостон, Гирван – всю эту округу можно смело назвать Кингстоном номер два или двадцать два. На Корсе я одинокая женщина из углового дома; такая умрет, истлеет и пустит маковые ростки, а никто так и не хватится, что с ней случилось. Ведьма на околице, Страшила Рэдли [299]. Перед кем делаю вид, непонятно. Они-то небось думают, что я какая-нибудь чопорная недотрога, у которой бойфренда сроду не бывало. Медичка с задранным носом, вечно в своих белых чулках и туфлях без каблуков, уходит и возвращается бессменно в своей униформе, так что о ее жизни больше ничего и не известно, тем более что сама она ни с кем не общается.
Видит ли, интересно, кто-нибудь, как я выхожу вечерами? Мне нравится думать, что мне по барабану, что обо мне думают, но выхожу я всегда через черный ход. И все надеюсь, что ямайцы с огнестрельными ранениями наконец перестанут к нам поступать. Надеюсь, и все на этом… А знаешь что, Миллисент Сегри? Нет ничего хорошего в том, как твои мысли тебя гнетут, пригибают книзу. Даже мысль об этих самых мыслях будит и заставляет тлеть боль сбоку над виском. Хватит, черт возьми, раздумывать. На прошлой неделе один белый паренек из студентов услышал мой акцент и спросил, не встречала ли я когда-нибудь Певца. И меня как обухом: а ведь я из немногих, кто может ответить на этот вопрос положительно, да еще как положительно. И все равно я на эту мысль взъелась. А паренек к тому же начал напевать песню о полуночных рейверах. Какое-то время я это еще терпела, пока не начала думать о погибших годах. Черт, при мысли о них во мне реально оживает память обо всем том умершем и… да будь оно проклято. Будь проклято все мертвое, погибшее. Я же все еще живу.
Вот и автобус.
Я до сих пор жива.
Три
– Это «А»?
– Не. «С». А «А» до Сто двадцать пятой идет без остановок.
Мужчина спиной вперед вышагивает из проема, как будто увидел в вагоне кого-то крайне для себя нежелательного. Я смотрю, как двери перед ним смыкаются, и откидываюсь на сиденье, в то время как поезд набирает ход. Ньюйоркеры, дорогие мои, поезд в спальные районы – вещь крайне ненадежная. Вы торопитесь, прыгаете на «С» от Сто шестьдесят третьей до Сто сорок пятой улицы, чтобы там вскочить в своей лихорадочной спешке на экспресс, а это окраины, и здесь всегда случаются сбои – то задержка, то какая-нибудь драма приключается. Скажем, всего лишь на прошлой неделе, когда я несся сломя голову в аэропорт Кеннеди успеть на рейс в Миннесоту (мама занемогла), какой-то бугай снял штаны и начал срать прямо в вагоне. Сидел на корточках, валил под себя и при этом зычно так орал, будто рожает. Разумеется, этим своим делом он занялся в ту же секунду, как поезд отошел от Фултона – то есть следующая остановка не раньше чем на Хай-стрит в Бруклине, а это целая вечность. Нас в вагоне шестеро или семеро, не помню точно. И все мы метнулись к межвагонной двери, а она, само собой, оказалась заперта, никуда не перейти. Я мысленно взмолился: «Господи, не допусти, чтобы он стал швыряться своим говном! Прошу, умоляю!» Когда поезд наконец пришел на Хай-стрит, мы все дружно ломанулись из вагона прочь. Но я не об этом. А о том, что на «С» лучше ехать до Сто сорок пятой, а там пересаживаться на «А», потому что там экспресс. Но имейте в виду: «А» на порядок медленней, чем «С». Выйдите, к примеру, на 4-й Западной улице, подождите минуту-другую, и к вам подойдет тот самый поезд «С», с которого вы соскочили на Сто сорок пятой. Каково?
В данный момент я продолжаю ехать на «С» и пробую читать. Хотя неправда. Я не читаю, а ревниво послеживаю, как народ шелестит «Нью-Йоркером». А мое они там читают или нет? Один мой друг, ирландский новеллист, как-то рассказал, что однажды в поезде заметил некую даму, которая читала его книгу. Он подсел и спросил: «Ну как, вам нравится?» А дама ответила: «Кое-что ничего, а так – дебри». У него тогда осадок остался на весь день, к тому же та бабенка его даже не признала. Так что вот, иногда и я на поезде «С» подыскиваю глазами подобную женщину, они почти всегда читают «Нью-Йоркер», и я надеюсь, что, сев рядом, смогу дождаться, когда они переключатся на это. Не исключено, что у меня появится возможность сказать: «Ёксель-моксель, ну прямо как в кино. То есть в реальной жизни такого не бывает». Она мне: «Чего именно?» А я: «Чтобы писатель случайно ехал на поезде и вдруг увидел, что кто-то читает его произведение». Мне представляется, что она окажется еще и смазлива, желательно темнокожа и без предвзятости к полигамии. Хотя кого я пытаюсь обмануть… В этом своем изъявлении свободной любви я выгляжу бесконечно устарелым. Времена хиппи давно миновали. Благодаря республиканцам и СПИДу нынче все тяготеют к брачным узам, даже геи о них подумывают.
А вон какой-то парняга в рваной толстовке, а под ней длинные мешковатые шорты. Сверху кожаная куртка, но больше ничего не видать, так как он укрыт «Роллинг стоуном» с кем-то вроде Эксла Роуза на обложке. Несколько лет назад «Ганз-н-роузес» якобы спасли рок-н-ролл – во всяком случае, это вам настырно твердят те, кто работает в «Роллинг стоун». Я обычно аргументирую: если это так, то почему изо всех щелей слышатся одни лишь педерастичные англичане? Какой-то там, прости господи, «Джизэс Джонс» [300]. И прошу вас, ради бога, не крутите мне больше тот альбом «Черных ворон» [301] – точь-в-точь такие песни я уже слышал во времена «Липких пальцев» [302].Черт возьми, а не потому ли вагон полупустой, что все здесь ощущают, в сколь воинственного мазафакера я переродился? Специфический промежуток между часом пик и обедом, когда можно средь бела дня разъезжать в пустом вагоне. Вагон весь как есть покрыт новым граффити – окна, сиденья, даже пол; четко проглядывает модерновый орнамент в духе сай-фай – литеры, имеющие вид расплавленного металла. Всё в тренде, включая плакаты соков «Tэнг», пластыря от мозолей и осточертевшей «Мисс Сайгон» [303].
Черт, мне бы в руки «Нью-Йоркер»… Или сам не знаю что. Я выскочил из офиса, потому как понял, что близок к дэдлайну, а под прессингом я предпочитаю работать на дому. Вчера я сдал четвертую часть. Четвертую из семи. Да, некто во мне надеется, что люди все еще читают «Нью-Йоркер» или хотя бы обращают на него внимание, как в свое время на опусы Джанет Малкольм о Джеффри Макдональде и Джо Макгинниссе [304], что было всего несколько месяцев назад. Не то чтобы мне мое писание давалось так тяжело; кроме того, кому сейчас есть дело до Певца или до Ямайки, кроме каких-нибудь богатеньких студентиков? Ты, Алекс Пирс, из тех, кого нынче молодежь кличет «реликтами». А на дворе всего лишь март.
