Чарльз Камминг - Холоднее войны
– Джим Чейтер в городе.
Чейтер и был тем самым человеком, ради репутации и честного имени которого Том пожертвовал своей карьерой. Все эти годы его больше всего бесила как раз собственная наивность – и не в последнюю очередь потому, что Чейтер так и не поблагодарил его по-настоящему за то, что Том скрыл от всех самое неприятное. Гарани был избит до потери сознания. Его лицо закрыли тряпкой и непрерывно лили на нее воду. За несовершенные грехи его перевели в секретную тюрьму в Каире, а потом – когда египтяне с ним закончили – на Кубу, где его ожидали бесконечные унижения Гуантанамо. И – как оказалось – именно с Чейтером Тому предстояло обсуждать гибель Пола Уоллингера.
Он повернулся к Тремэйну и в который раз задал себе вопрос, почему «шеф» его ни о чем не предупредила. По всей видимости, свои собственные интересы – а именно желание сохранить связь с Полом в тайне – были для нее гораздо важнее, чем продиктованная здравым смыслом необходимость ознакомить Тома с ситуацией и не дать ему столкнуться с тем, кого он считал виноватым в провале своей карьеры. Но возможно, она видела в этом и какие-то преимущества.
Тремэйн, разыскивая гостиницу Тома, пытался справиться с турецким навигатором, а сам Том в это время напряженно размышлял. Чейтер был словно больной зуб, постоянный элемент напряжения в дружеских, в общем, отношениях между двумя разведками. Амелия дала ему шанс все разъяснить и «закрыть», наконец, дискуссию. Что-то дикое и животное шевельнулось вдруг в душе Тома, некая дремлющая до поры до времени жестокость. Возможность общаться и вести дела с Джимом Чейтером в Турции предоставляла ему также прекрасный шанс отомстить.
Глава 13
Массуд Могадам, лектор, читающий курс химии в Техническом университете Шарифа, коммерческий директор, отвечающий за закупки на заводе по обогащению урана в Нетензе, неподалеку от Исфахана, а также агент ЦРУ, завербованный Джимом Чейтером в 2009 году и известный в Лэнгли под кодовым именем Эйнштейн, проснулся, как обычно, перед рассветом.
Все его утра были похожи одно на другое. Он вылезал из постели, не тревожа спящую жену, принимал душ, чистил зубы и читал молитвы в гостиной – в квартире на севере Тегерана, где жила его семья, было две спальни и гостиная. К семи просыпались дети, шестилетний Хуман и восьмилетняя Ширин. К этому времени его жена Наргиз тоже была на ногах: умывшись, она готовила завтрак на кухне. Дети уже достаточно подросли, чтобы самостоятельно одеться, но все еще были недостаточно взрослыми, чтобы есть аккуратно, поэтому, когда вся семья собиралась вместе за завтраком, обедом или ужином, это, как правило, напоминало картину апокалипсиса. На завтрак Массуд и Наргиз обычно ели лаваш с фетой и медом; дети предпочитали намазывать свой лаваш шоколадной пастой или инжирным джемом; и пол, и стол были усыпаны крошками и заляпаны шоколадом и джемом. Пока родители наслаждались чаем, Хуман и Ширин пили апельсиновый сок, болта ли о своих друзьях и хохотали. В восемь дети отправлялись в школу. Мать провожала их до ворот, Массуд оставался в квартире.
На работу доктор Могадам надевал один и тот же костюм. Черные кожаные туфли, черные брюки из шерстяной фланели, простая белая рубашка и темно-серый пиджак. Под рубашку он поддевал белую майку и практически никогда не снимал с шеи серебряную цепочку, которую подарила ему сестра перед переездом во Франкфурт, где жил ее муж-немец; это было в 1998 году. Чаще всего, чтобы избежать утренних пробок, от которых Тегеран вставал намертво, Массуд ехал на метро. Однако в конце этого дня у него была назначена встреча в Пардисе, и ему нужна была машина, чтобы вернуться домой после ужина.
Ездил Массуд на белом «Пежо-205» – машину они держали на стоянке за домом. Он не раз со смехом говорил Наргиз, что всего лишь несколько раз ему удавалось разогнаться в Тегеране до скорости больше чем двадцать миль в час – и каждый раз это было на спуске со стоянки. Поэтому сегодня, как любой автовладелец, которому нужно было ехать в южном направлении по шоссе Чамран или шоссе Шейх Нури, он застрял в безнадежной, не меньше чем на час, пробке. Кондиционера в «пежо» не было, поэтому Массуд был вынужден опустить все стекла, не имея возможности хоть как-то отгородиться от загрязненного выхлопами воздуха и адского шума.
Массуд пытался слушать по радио новости и сводки и пробках на дорогах, но очень скоро сдался. Эти отчеты были абсолютно бессмысленны. Теперь в Тегеране строили так много станций метро – стройки, разумеется, блокировали движение – и было такое немыслимое количество машин, что единственным решением в данной ситуации было просто упорно ехать в нужном направлении согласно самому короткому маршруту от точки А до точки Б. Свернув с главной магистрали, ты рисковал нарваться на дорожную полицию, которая вернет тебя обратно, или на целую вечность застрять за каким-нибудь сломанным грузовиком. Сегодня смог окутывал Эльбрус, словно саван, и, стараясь унять раздражение, Массуд подключил свой MP3-плеер к стереосистеме и выбрал «Хорошо темперированный клавир». Хотя отдельные ноты и музыкальные фразы иногда заглушали гудки автомобилей и рев моторов, он знал эту вещь наизусть. Бах всегда помогал Массуду снять стресс раскаленного летнего утра, проведенного в пробке, которая сковывала все четыре полосы.
Спустя практически час он наконец-то сумел свернуть с Шейх Нури на шоссе Ядегар-е Имам. До университетской стоянки оставалось всего несколько сотен метров, хотя Массуду еще предстояло преодолеть два светофора. Солнце пекло невыносимо, и его рубашка намокла от пота. Он снова притормозил. Мимо водительского окна прошел пешеход, и запах его ментоловой сигареты вдруг напомнил Массуду отца. Впереди он видел еще одного полицейского, который пытался разрулить очередное скопление машин. Его окружала невообразимая какофония самых разных шумов, поверх которой победоносно звучал Бах.
Массуд взглянул в правое боковое зеркало, готовясь прорваться в правый ряд, чтобы позже свернуть в сторону Хомейнишехра. В потоке машин лавировал мотоциклист; он находился метрах в двух от «пежо», и если бы Массуд продвинулся хоть немного вперед, то непременно задел бы парня. Он еще раз посмотрел в зеркало и заметил, что за водителем сидит еще и пассажир в шлеме. Лучше пусть быстрее проедут, от беды подальше.
Мотоцикл действительно поехал вперед, но рядом с «пежо» неожиданно притормозил. К изумлению Массуда, водитель нажал на тормоз и остановился. Впереди было довольно свободно, он мог спокойно продолжать движение, но тем не менее стоял. Мотоциклист наклонился вперед и – кажется – посмотрел на Массуда сквозь черное стекло шлема, разбрасывавшего вокруг солнечные зайчики. Потом он вроде бы что-то сказал – не на персидском, – но светофор переключился на зеленый, и он вынужден был все-таки включить первую передачу и устремиться к повороту.
У Массуда вдруг возникло странное ощущение – как будто нечто очень тяжелое оттягивает заднюю дверь, давит на машину, задерживает… немного похоже на спущенную шину, но нет, нет – и только тогда он понял, что произошло. Его тут же охватила черная, животная паника. Мотоцикл давно скрылся – вынырнул прямо перед «пежо», резко развернулся в потоке транспорта и затерялся среди автомобилей, ехавших в противоположном направлении. Массуд отчаянно дернул ремень безопасности, не заглушая двигателя, и рванул дверь.
Свидетели взрыва позже сообщали, что доктор Массуд Могадам уже ступил одной ногой на дорогу, когда его охватило пламя. Взрыв полностью уничтожил переднюю часть «Пежо-205», практически не повредив при этом двигатель. В происшествии пострадали четверо прохожих, включая посетителя, выходившего в тот момент из ближайшего кафе. Молодой человек на велосипеде, девятнадцати лет, был убит на месте.
Глава 14
Следующие два дня, начиная с половины восьмого утра и до десяти вечера, Том провел в кабинете Пола на верхнем этаже британского посольства. Доступ к станции Секретной разведывательной службы преграждали несколько дверей, оборудованных системой безопасности; для того чтобы открыть их, требовались карта-ключ и пятизначный код. Последняя из дверей, которая вела из архива непосредственно в помещение станции, была едва ли не в метр толщиной, весила не меньше хорошего мотоцикла и находилась под прицелом камеры наблюдения, контролировавшейся непосредственно из здания на Воксхолл-Кросс. Тома проинструктировали, что нужно справиться с комбинацией замков и повернуть одновременно две ручки, после чего медленно потянуть дверь на себя. Он в шутку сказал одной из секретарш, что это его первая физическая нагрузка за последний год. Она не засмеялась.
Согласно протоколу, которому подчинялись станции по всему миру, жесткий диск компьютера Уоллингера находился в сейфе до его отъезда в Грецию. В самое первое утро Том попросил одного из помощников достать его и включить компьютер. Сам он в это время мысленно составлял опись личных вещей Пола, которые находились в его кабинете. Три фотографии Джозефин на стенах. На одной она стояла посреди раскисшего английского поля и обнимала за плечи Эндрю и Рэйчел. И на ней, и на детях были теплые пальто; все трое улыбались из-под нахлобученных капюшонов и съехавших шапок. Счастливый семейный портрет. На столе стояла фотография Эндрю в его итонской визитке; фотографии Рэйчел в школьные годы не было.
