Алан Брэдли - О, я от призраков больна
Откровенно говоря, я немного завидую их легкой близости и иногда ловлю себя на сожалении, что мы с отцом не такие друзья, как он с викарием.
Не то чтобы я не пыталась. Однажды, когда я воспользовалась его филателистическим журналом, чтобы раздуть огонь медлительной бунзеновской горелки, страницы распахнулись, и мне в глаза бросилось слово «активный кислород». Это вещество получают путем добавления формальдегида к перманганату калия, и почта использовала его для дезинфекции сумок почтальона на Средиземном море во времена, когда холера была постоянной угрозой.
Наконец-то в филателии обнаружилось что-то действительно интересное! Мостик – пусть ненадежный – между отцовским миром и моим.
«Если тебе когда-нибудь понадобится дезинфицировать марки, – выпалила я, – то я с удовольствием сделаю это для тебя. Могу быстренько приготовить активный кислород. Мне это совсем не трудно».
Словно путешественник во времени, только что проснувшийся и обнаруживший себя в незнакомом доме в неожиданном столетии, отец перевел взгляд от своих альбомов на меня.
«Благодарю, Флавия, – сказал он после нервирующей паузы. – Буду иметь это в виду».
Даффи, как всегда, развалилась на кресле в библиотеке с открытым томиком «Холодного дома».
– Ты никогда не устаешь от этой книги? – поинтересовалась я.
– Конечно, нет, – отрезала она. – Она так напоминает мою собственную унылую жизнь, что я не могу отличить, когда читаю, а когда нет.
– Тогда зачем утруждаться? – спросила я.
– Отстань, – сказала она. – Иди надоедай кому-нибудь другому.
Я решила попробовать другой подход.
– У тебя синяки под глазами, – заметила я. – Ты читала вчера допоздна или совесть не дает тебе спать, потому что ты скверно обращаешься с младшей сестрой?
«Скверно» – это слово, которое я до смерти хотела использовать с тех пор, как услышала, как Синтия Ричардсон, жена викария, бросила его мисс Кул, деревенской почтмейстерше, относительно королевской почты.
– Иди к черту, – ответила Даффи. – Уснешь тут под эти кошачьи концерты.
– Я не слышала никаких кошачьих концертов.
– Это потому, что твой так называемый сверхъестественный слух накрылся. Вероятно, у тебя начинает развиваться наследственная глухота де Люсов. Она передается от младшей дочери к младшей дочери и обычно устанавливается в возрасте двенадцати лет.
– Вздор! – сказала я. – Не было никакого кошачьего концерта. Все в твоей голове.
Левая мочка Даффи начала подергиваться, как бывает, когда она расстроена. Я увидела, что задела ее за живое.
– Это не в моей голове! – закричала она, отшвыривая книгу и вскакивая на ноги. – Это все проклятая Уиверн! Она всю ночь крутит старые фильмы – раз за разом, и уже хочется кричать. Если я еще раз услышу этот ее голос, говорящий: «Я никогда не забуду Ястребиный замок» – под аккомпанемент убогой музыки, меня стошнит болотной водой.
– Я думала, она тебе нравится… Эти журналы…
Проклятье! Я чуть не выдала себя. Предполагалось, что я не знаю, что Даффи хранит в нижнем ящике.
Но мне не стоило беспокоиться. Она была слишком взволнованна, чтобы заметить мою оплошность.
– Она нравится мне на бумаге, а не живьем. Она смотрит на меня так, будто я какой-то уродец.
– Может, так и есть, – любезно предположила я.
– Заткнись, – сказала она. – Поскольку вы такие большие друзья с леди Филлис, скажи ей в следующий раз, как увидишь, чтобы она была потише. Скажи ей, что Букшоу – это не мерзкая киношка в Слау или откуда она там родом?
– Хорошо, – ответила я, разворачиваясь на каблуках и выходя из комнаты. По какой-то странной причине я начинала жалеть Филлис Уиверн.
В вестибюле наверху высокой садовой лестницы стоял Доггер, вешая ветку падуба над аркой.
– Осторожно, илицин! – крикнула я. – Не облизывай пальцы!
Разумеется, это была шутка. Однажды мне пришла в голову мысль, что в паре пригоршней красных ягод достаточно гликозидов для смертельной дозы, но держать листья в руках совершенно безопасно.
Доггер приподнял руку и взглянул на меня из-под локтя.
– Спасибо, мисс Флавия, – сказал он. – Я буду очень осторожен.
Хотя о яде приятно думать в любое время года, в Рождестве есть нечто особенное, и я поймала себя на том, что широко улыбаюсь. Этим я и занималась, когда позвонили в дверь.
– Я открою, – сказала я.
Порыв снега ударил меня в лицо, когда я распахнула дверь. Я протерла глаза, частично от неверия, потому что во дворе стоял коттесморский автобус и из его радиатора поднимались зловещие щупальца дыма. Водитель Эрни стоял передо мной, ковыряясь в протезах медной зубочисткой.
– Выходите! Выходите! Смотрите под ноги! – крикнул он через плечо колонне людей, спускавшихся из открытой двери автобуса. И сказал мне: – Прибыли ваши актеры.
Они толпой прошли мимо него в вестибюль, словно туристы, вливающиеся в Национальную галерею в час открытия, их было человек тридцать, со всеми причиндалами: пальто, шарфами, галошами, ручной кладью и пакетами в яркой бумаге. Они должны были приехать на Рождество, вспомнила я.
Последняя отставшая замешкалась на ступеньках. Эрни сделал движение помочь ей, но она оттолкнула протянутую руку.
– Я в состоянии, – резко сказала она.
Этот голос!
– Ниалла! – закричала я.
Это и правда была она.
Ниалла Гилфойл работала помощницей Руперта Порсона, странствующего кукольника, довольно скверно кончившего свои дни в приходском зале Святого Танкреда. Я не видела ее с лета, когда в припадке раздражения она покинула Бишоп-Лейси.
Но все это, казалось, было забыто. Вот она здесь, на ступенях Букшоу, в зеленом пальто и веселой шляпе, украшенной красными ягодами.
– Давай-ка обними меня, – сказала она, протягивая руки.
– Ты пахнешь Рождеством, – заметила я, в первый раз обратив внимание на большую выпуклость, разделявшую нас.
– Восемь месяцев! – сказала она, сделав шаг назад и распахнув зимнее пальто. – Посмотри!
– Посмотреть на Матушку Гусыню? – уточнила я, и она одобрительно рассмеялась.
Ниалла играла роль Матушки Гусыни в кукольном спектакле покойного Руперта, и я понадеялась, что моя шуточка не вызовет несчастливые воспоминания.
– Больше никакой Матушки Гусыни, – ответила она. – Просто-напросто Ниалла Гилфойл (мисс). Актриса на случайных ролях, комедия, трагедия, пантомима. Обращаться в агентство «Уизерс» в Лондоне. Телеграфировать УИЗАГ.
– А кукольный театр…
– Продан, – сказала она, – упакован, перевязан и отгружен славному парню из Бурнемута. Я выручила довольно денег, чтобы снять квартиру, и у младшего будет крыша над головой, когда он или она соблаговолит явиться на свет в январе.
– И ты снимаешься в этом фильме? – спросила я, взмахнув рукой в сторону театрального шума-гама в вестибюле.
– Снимаюсь – громко сказано. Я играю малозаметную роль Антеи Флайтинг, беременной дочери – в хорошем смысле слова, разумеется, – Боаза Хейзлвуда, это Десмонд Дункан.
– Я думала, он холостяк. Разве он не ухаживает за Филлис Уиверн?
– Да и да, но у него есть прошлое.
– А, ясно, – сказала я, хотя мне не было ясно.
– Дай я тебя рассмотрю, – она схватила меня за плечи и откинула голову. – Ты выросла… появился легкий румянец на щеках.
– Это мороз, – сказала я.
– Кстати о морозе, – смеясь, заявила она, – давай войдем внутрь, пока мы не продрогли до костей.
– Мисс Ниалла, – произнес Доггер, когда я закрыла за нами дверь. – Приятно снова принимать вас в Букшоу.
– Благодарю, Доггер, – ответила она, взяв его за руку. – Я никогда не забывала вашу доброту.
– Малыш скоро родится, – сказал он. – В январе?
– Точно, Доггер. У вас острый глаз. Двадцать пятого января, если верить моему страховому врачу. Он говорит, что работа мне не повредит, если я брошу курить, буду высыпаться, хорошо есть и держать ноги повыше, когда я не перед камерой.
Она подмигнула мне.
– Очень хороший совет, – сказал Доггер. – И правда очень хороший совет. Надеюсь, вам было удобно в автобусе?
– Ну, его трясло, но это единственный транспорт, на который «Илиум филмс» мог положиться, что он довезет нас из Доддингсли. Слава богу, что эта штука такая здоровая. Она смогла держаться на дороге, несмотря на снег.
К этому моменту Марион Тродд сопроводила остальных на верхние этажи, и в вестибюле остались только мы втроем.
– Я покажу вам вашу комнату, – сказал Доггер, и Ниалла радостно изобразила движение пальцами на манер Лорела и Харди[22], когда он уводил ее прочь.
Не успели они скрыться, как в дверь снова позвонили.
Святой цианид! Мне что, предстоит провести остаток дней швейцаром?
Еще один вихрь ледяных хлопьев и порыв холодного воздуха.
– Дитер!
– Привет, Флавия! Я привез стулья от викария.
Дитер Шранц, высокий, светловолосый и прекрасный, как это называют по радио, стоял в дверях, улыбаясь мне идеальными зубами. Неожиданное появление Дитера привело меня в некоторое замешательство: это все равно, как если бы бог Тор лично доставлял мебель.
