Тень мальчика - Вальгрен Карл-Йоганн

В кабинет неслышно вошла женщина лет двадцати пяти.

– Звонила младшая дочь господина генерального директора, – сообщила она деловым, но проникновенным голосом. Клингберг отечески улыбнулся и кивнул. Та исчезла.

– С ним и раньше такое бывало, – продолжил Понтус. – Когда Джоель жил с дедом, он вдруг ни с того ни с сего исчезал. Иногда на несколько недель. Снимал квартирку, запирался и читал книги. А потом опять появлялся, как будто так и быть должно. Вы, возможно, знаете, ему пришлось преодолеть немало психологических проблем в юности. Сначала похитили старшего брата, а через десять лет в один день стал полным сиротой… мой брат и его жена…

Понтус внезапно замолчал и опустил глаза. Некоторое время рассматривал руки на коленях, потом вдруг спросил:

– Он же написал Ангеле? Прощальное письмо или что-то в этом роде?

– Они поссорились в то утро.

– Позвольте предположить – по поводу детей? У них один повод для ссор… эта дискуссия, если ее можно так назвать, продолжается уже десять лет. Дело в том, что, если их брак распадется, без детей ее экономические перспективы выглядят не так уж радужно. Но я лично думаю, что Джоель в конце концов уступит. У меня, например, две дочери и четверо внуков. Дети – смысл жизни… так, по-моему, говорят.

Понтус Клингберг задумчиво посмотрел в окно, на деревья в весеннем цвету. Из невидимых динамиков лилась какая-то опера, очень тихо, и Клингберг слегка покачивался в такт музыке. Какая-то в нем есть слабинка, подумал Катц, он это не сразу заметил. Генеральному директору не так легко играть навязанную ему роль. Несоответствие формы и содержания.

– А полиция к вам обращалась по поводу исчезновения Джоеля?

– Очень коротко. Я рассказал все, что мне известно, и больше вопросов не было… А кто вы, собственно? Ангела сказала что-то невнятное… якобы вы с Джоелем вместе проходили военную службу…

Катц рассказал историю их знакомства, упомянул школу военных переводчиков. Не удержался и вспомнил, как реагировали курсанты, когда за Джоелем приезжал личный шофер.

– Катц? – Понтус терпеливо ждал, пока Данни закончит рассказ. – Еврейское происхождение… Не беспокойтесь, пожалуйста, у меня на этот счет никаких предрассудков нет. Многие мои деловые знакомые – евреи. Очень одаренный народ. Они хорошо знают, как зарабатывать деньги.

Значит, предрассудков у него нет… «Знают, как зарабатывать деньги» – предрассудок номер один. Ни его отца, учителя, ни деда, который шил сапоги в Вене и эмигрировал в Швецию с женой и пятнадцатилетним сыном перед началом войны, а потом, как только возникло государство Израиль, уехал туда… ни того, ни другого «богатыми евреями» назвать было никак нельзя. Катц привык. Ему приходилось много чего выслушивать, начиная с более или менее невинных, часто замаскированных под восхищение утверждений о некоем «особом деловом чутье» евреев и кончая глобальным озлоблением: оказывается, все евреи состоят в заговоре, заграбастали все деньги и исподтишка управляют миром. Катцу всегда хотелось спросить: а где моя доля?

Понтус Клингберг встал и снял с полки фотографию в изящной рамке: две улыбающиеся девочки на борту корабля. Рядом стоял еще один снимок: сам Понтус и те же девочки, но уже взрослые. На этот раз на яхте.

– Мои дочери, – пояснил Понтус, хотя все было ясно и без пояснений. – Эбба и Юлия. Первый снимок, когда они еще маленькие – круиз в Карибском море. А второй – в Сандхамне, в прошлом году. Мы каждый год участвуем в гонке «Вокруг Готланда». Скоро и их дети, мои внуки, тоже встанут под паруса… если хотите, могу показать фотографии. Семья Клингбергов не подкачала.

Он улыбнулся с гордостью, но тут же помрачнел.

– Я иногда думаю, что было бы, если бы похитили не Кристофера, а Эббу. Или Юлию… Сама мысль непереносима. Думаю, вы даже не догадываетесь, что мы пережили. Исчез семилетний мальчик, и о судьбе его до сих пор ничего не известно. Родители так и не смогли с этим примириться. Ян особенно. На него смотреть было больно. Единственное утешение – потеря хоть в какой-то степени вернула его в семью. Ян всю жизнь не ладил с Густавом, да и со мной тоже. А после пропажи Кристофера он стал нам ближе. Не то чтобы мы могли как-то облегчить его страдания… нет, это было не в наших силах. Он винил во всем себя. Оказывается, Ян выпил пару кружек пива перед тем, как забрал сына с детского праздника в Стадсхагене и пошел на эту станцию метро… И это не стихающее чувство вины… Он начал пить. Ирония судьбы – алкоголь стал причиной беды, и алкоголь же служил ему утешением. И не только для него – для них обоих. Самоубийство – логическое следствие их, к тому времени, я думаю, уже неизлечимого алкоголизма.

Понтус опять подошел к окну, вздохнул, сглотнул, как будто что-то застряло у него в глотке, и вернулся в кресло.

– И по большому счету, никто из нас по-настоящему не преодолел горя. Густав… на Густава было страшно смотреть. Сначала внук, потом сын.

Он замолчал, на этот раз надолго.

Катц подождал немного, не последует ли продолжение, и осторожно спросил.

– И никаких подозрений, что похищение Кристофера было спланировано, у вас не возникло? Или у полиции?

– Нет. Нелепая случайность, помрачение сознания. Эта женщина, кто бы она ни была, украла Кристофера импульсивно, ничего не планируя. Сорок лет прошло… Кристоферу было бы сейчас сорок девять. Недели не проходит, чтобы я о нем не думал. Особенно когда читаешь в газетах, что случилось с этой австрийской девочкой, Кампуш… или этот дьявол в человеческом образе, бельгиец… как его? Да, Дютруа… даже тошнота подступает. Тошнота и ненависть…

Понтус Клингберг посмотрел даже не на него а сквозь него на какую-то точку в пространстве и тряхнул головой, словно старался избавиться от наваждения.

– А разве Кристофер не усыновлен?

– В каком смысле?

– Он же темнокожий.

– А Джоель вам никогда не рассказывал про брата?

– Нет… то есть рассказывал, конечно, но не в деталях.

– Его бабушка была креолка. Но кровь… или, как теперь говорят, гены загадочным образом передались через поколение. То есть Ян, сын креолки, был совершенно белым, стопроцентный европеец, если не считать вьющиеся волосы. А летом обгорал еще сильнее нас. Это удивительно… Джоель тоже светлокожий… понять невозможно: наследственность, гены, хромосомы… Но вот у Кристофера проявилось. Это долгая история.

Понтус не смотрел на Катца. Он говорил почти без выражения, будто сам с собой, или выступал в роли медиума на спиритическом сеансе, а невидимый дух диктовал ему слова. Рассказал про своего деда Эйнара, спасшего жизнь пятнадцатилетней гаитянской девочке в дни так называемого Петрушечного геноцида. Эйнар удочерил ее, и она росла в семье как родная дочь. Звали ее Мария Бенуа. И Густав в нее влюбился. Вернее сказать, они оба влюбились. Но Густав женился на дочери миссионера, Лизбет, которая стала матерью Понтуса Клингберга, то есть моей. А вскоре и у Марии родился ребенок от Густава. Ян Клингберг.

– Отец был бизнесменом до мозга костей. У него были дела с Рамфисом Трухильо. Вы знаете, кто это? Сын диктатора Доминиканской Республики Рафаеля Трухильо, такой же психопат и эротоман, как и его отец. Отец вообще шагал по трупам, лишь бы добиться своего, никаких угрызений совести, но что касается Яна, все было по-человечески. Его безоговорочно приняли в семью, хотя от матери изолировали, и он с ней почти не встречался. Лизбет, моя мать, так и не примирилась с изменой отца, но когда мы переехали в Швецию, Ян поехал с нами, никаких сомнений на этот счет не возникало. Для Марии это был тяжелый удар. Но Густав, как всегда, настоял на своем. И о Марии он по-своему позаботился – каждый год переводил ей довольно значительные суммы. Тем более у нее к тому времени были и другие дети. Густав не был ее единственным любовником на всю жизнь. Она была очень красива…

Понтус Клингберг замолчал и поднялся с кресла, давая понять, что его ждут неотложные дела.

– А вот это, – спросил Катц и достал холщовые полотенца, переданные ему Ангелой. – Как вы думаете, имеет это какое-то отношение к истории вашей семьи?