Краткая история семи убийств - Джеймс Марлон

Ревун

– Еще раз говорю: я подловила ту блядву за попыткой отсосать у моего мальчугана писю за его карманные деньги. Вон она, та блядешка, скётся у подворотни. Я, по-твоему, что, совсем слепая? Ему ж всего двенадцать!.. Эти вонючие пробляди таскают свои кошелки по всей округе. Суются везде, проходу нет. Ты мне что говорил? Что не будешь их сюда пускать, что у тебя бизнес почти легальный и всякое такое. Поцелуйте, мол, мою черную задницу. А еще…

Бушвик. Давно уже стемнело, но жара в этом районе не спадает никогда. Баба стоит прямо передо мной, я чувствую, как от нее пованивает чесноком. Без помады, но в тенях, смоляные кудри влажноваты. Живот, как булка, нависает над джинсами. Мы стоим посреди улицы.

– Так чего ж ты мне не сказал, что сделал из той квартиры «точку»? – говорит она, указывая на изникающую скорым шагом шлюху, прикупившую крэк. – Ты меня уже притомил. Эти дома, между прочим, принадлежат не тебе, а городу.

Живет она не в этом корпусе, а через улицу, в той вон цепочке отдельно стоящих кирпичных домов, что придают Бушвику сходство с Бронксом. У железной ограды перед домом трое темнокожих мальчишек и девчонка чинят велосипед; ограда защищает не газон, а только бетон. На другой стороне дороги пять домов, и все обнесены заборами. Мы стоим перед моим домом, где «точка» находится на третьем этаже. Улицу с некоторых пор регулярно патрулирует полицейская машина, поэтому добро приходится держать внутри, выдавая дилерам пакетики лишь на краткосрочную продажу – столько, чтобы полиция, если что, не подняла бучу. Лучше так, по крайней мере, можно контролировать процесс. Корпус подремонтировал муниципалитет и запустил сюда бездомных; вместе с ними въехали и мы. Изначально задача была договориться со старшим по дому: если он молчит, то получает кропалёк на лапу. Ну а если пробует раскрыть рот, я напоминаю, что если полиция накроет «точку», то кирдык настанет в том числе и ему. В Бруклине от меня кормится целая стая старших по домам; все хотят, чтобы им чего-то отломилось. Ну а Бушвик – просто кусок дерьма. По Ист-Виллидж у меня вообще не возникает проблем, и только Бушвик мне постоянно что-нибудь подкидывает, и каждый раз что-нибудь новое. Пока по всей длине улицы я не замечаю ни одного споттера [252] или курьера-бегунка.

В двух обшарпанных домах отсюда на поребрике сидит темнокожий паренек-споттер, а рядом с ним буцкает бумбокс, что-то насчет «фриков, гуляющих в ночи». Паренек сидит, притопывая своими пока еще новыми, незамызганными кроссовками. На прошлой неделе у него, кстати, еще не было ни кроссовок, ни бумбокса. Он не замечает, как я подхожу и останавливаюсь прямо перед ним.

– Валите нах, сучьё, заебли! – буркает он, не поднимая кучерявой головы. – Я не при делах.

На что я говорю:

– Ты кверху глянь, шибзденыш.

Паренек вскакивает, как чертик из табакерки, и истово пучит глаза:

– Да, сэр! Да, сэр!

– Ты чё, в армии, что ли?

– Нет, сэр!

– Как обстановка?

Он тупит голову, как будто боясь, что услышанное мне не понравится.

– Бро, твое дело сообщать мне обстановку. Посыльных я не стреляю. Ну так что там с бизнесом?

Парнишка по-прежнему смотрит в землю, но что-то мямлит.

– Чего?

– Гм, да ничего. Ничего вокруг такого, уже несколько дней.

– Херово. Это что же получается: все крекеры очухались и разом пересели на героин? Так и рынок может пересохнуть, а этого допустить нельзя.

– Э-э…

– Что «э»?

– Да я уж замаялся посылать народ куда надо, а они приходят обратно и говорят: чё за лажа? Там, дескать, в том проулке никого с товаром нет. Ну, я-то новичков с деньгами за милю срисовываю. Когда надо, сам подхожу и заговариваю по-братски: «Хой, тут в Бушвике все еще не отлажено. Я ж вижу, чего вы ищете, а у нас тут как раз всего на любой вкус». Они кивают, начинают что-то буровить, а я им тоже киваю – на проулок возле межи.

– Ты сам-то знаешь, где у нас межа?

– А кто ж ее, мля, не знает… Короче, с тобой чё-то не хотят иметь дела. Обычно ты отправляешь двух-трех бегунков с фасованным товаром, и те его продают. Но вот уже четыре дня как народ сюда приходит со словами, что у нас тут какая-то хрень: никаких бегунков вдоль улицы. Да и дилеров чего-то не видать. Твоего охранщика так это притомило, что он ушел и нашел себе настоящую работу во Флэтбуше.

– А куда бегунки делись?

– Откуда ж я знаю… Только вот что-то не бегают. И дилеры твои больше не крутятся.

– А с ними-то что за хрень?

– Ты б взял да и проверил на «точке».

Я смотрю на этого пацана: ишь ты, разыгрывает из себя крутого. То ли вмазать ему раза́ рукояткой пистолета, то ли, наоборот, повысить… Ёшь твою медь, сюда ж через четыре часа нагрянет Джоси!

– И еще: коль уж покупатели не срисовываются, я тут срисовал еще кое-что. Пару дней назад тут начал какой-то сраный «Понтиак» разъезжать, и мне показалось, что ниггеры в нем, как пить дать, из «Иерархии донов». Уже вынюхивают насчет этого места, знают, что с охраной тут слабовато.

– Зрение у тебя, щегол, гляжу, развито не по годам…

– Как платят, так и зырю.

Я смотрю на этого парнишку и уже прибрасываю, как он мне до прибытия Джоси наладит обстановку в Бушвике. Я даже не заметил, как за мной увязалась та чертова бабень.

– Сначала та проблядь припирается к самым моим воротам, задирает свою юбку без трусов и говорит моему младшенькому, что за два бакса даст ему взломать мохнажку. Хорошо, что я в это время находилась у окна и слышала ту возню. Но не успела я опомниться, как сюда притаскиваются еще трое нариков, решив, что здесь торгуют крэком, – это у меня-то дома! А все потому, что торгуют в этом же корпусе.

Дом с моей «точкой». Межа. Самый слабо охраняемый секрет во всем Нью-Йорке. «Краснокирпичники» под цвет ямайской красной глины, каждая комната с двумя окнами. Посредине пожарная лестница. Крыльцо с тремя ступенями под небольшим куполом входа, с претензией на шик, хотя единственно богатые люди, обитавшие за все время в Бушвике, занимались варкой пива. Мы с Омаром стоим здесь уже минут десять, но, кроме этой вот бабы через улицу, что сейчас меня костерит, снаружи никого – ни дилеров, ни охранщика. И прав паренек: никаких тебе бегунков, вообще нигде.

– Омар, сходи проверь внутри. Проверь, те двое бомбоклатов вообще там или нет.

– Понял.

Прежде чем пойти, Омар озирается. Привычка. А затем идет мимо приткнувшейся на крыльце прошманды к двери в подъезд, толкает ее и заходит. Черт, надо было сказать ему, чтобы вынул на всякий случай ствол, но теперь-то уж что… На отдалении у проезжей части стоит «Додж» на четырех бакулках: колеса хозяева ему на ночь снимают. Ребятня, что чинила велик, скрылась к станции метро лексингтонской ветки. Бабень продолжает вопить, что ей накласть, что какой-то там ниггер делает свой бизнес – дело есть дело – и что какой-нибудь тупой негрила или нарколыга решает палить свои деньги на эту дрянь, это тоже его дело, но никто не смеет ей указывать, что у нее на дому наркопритон. И какой вообще дебил обустраивает «точку» рядом с тем местом, где идет продажа крэка? Я хотел было отправить ее на все шесть направлений, потому как нарик, стоит ему раздобыть снадобье, стремится употребить его тут же, поэтому надежное место, где можно обсадиться, должно находиться поблизости, и там же можно прикупить еще, то есть двойной доход. Плюс уже не нужно переживать, что полиция застукает тебя с дозой в кармане: выкусите, она уже во мне. Хотя кто она такая, эта лярва, чтобы я с ней объяснялся, как со своей школьной директрисой?

Омар, показавшись из двери, мотает головой, и до меня только тут доходит, что паренек прав и межа действительно брошена, а дилеры залипают на «точке». В двух кварталах к западу угол Гейт и Сентрал [253]. Единственные два здания во всем квартале, которые никто не поджег или которые по случайности не сгорели сами. В Бушвике, пожалуй, нет ни одного квартала, улицы или дома, который люди не спалили бы дотла для получения страховки, потому как продать нынче жилье здесь – нечто из области фантастики. Сейчас мы на углу Гейт и Сентрал. «Точка» с крэком.