Мокко. Сердечная подруга (сборник) - де Росне Татьяна

– Хотите снова поработать со мной? Если вы откажетесь, если для вас это сложно в такой момент, когда сын в больнице, я пойму.

Я поблагодарила ее и сказала, что мне нужно что-то, чтобы отвлечься, чтобы не сидеть целыми днями в больнице. Тем более мне так или иначе нужно зарабатывать себе на жизнь… Произнеся эти последние несколько слов, я вдруг осознала, сколько в них иронии. Моя жизнь летит в тартарары, но мне все еще нужно на нее зарабатывать…

Она рассказала мне о работе, которую хотела мне предложить, – перевод американского романа, привлекшего внимание широкой читательской аудитории. Его издала под псевдонимом известная журналистка, которая не захотела раскрывать свое настоящее имя. Некоторые сцены имели откровенно эротический характер.

– С переводом я уже успела намучиться, – призналась издательница. – Особенно с горячими постельными сценами. Роман получается откровенно плохим. Вы – моя последняя надежда.

Она передала мне красную картонную папку с текстом.

– Посмотрите?

– А почему я? Вы прекрасно знаете, что это не по моей части. Я привыкла переводить пресс-релизы, маркетинговые тексты. Я очень редко берусь за книги, в особенности за романы.

Она улыбнулась.

– Да, я знаю. Но я вам доверяю. Вы посмотрите и скажете свое решение.

Вернувшись домой, я пролистала распечатку. Если брать политическую подоплеку, напомнившую мне о скандале вокруг Моники Левински, то роман можно было назвать интересным, да и написан он был профессионально. Что до эротики, то ее было много, и весьма откровенной. Причем автор называл вещи своими именами. Я не представляла, как смогу все это перевести. Язык был скорее американским, чем английским, к которому я больше привыкла. И вообще, зачем мне пускаться в эту авантюру? Зачем рисковать своей профессиональной репутацией? Я, конечно, нуждаюсь в деньгах, но не до такой степени, чтобы браться за столь сложный текст. «Вы – моя последняя надежда!» В другое время, при других обстоятельствах эти слова мне бы польстили. Я много лет нарабатывала репутацию, отказываясь работать в переводческих агентствах, чтобы сохранить свою свободу фрилансера, несмотря на то что денежные поступления поначалу были очень нерегулярными. Это было нелегко. Но я преуспела, потому что старалась делать все качественно и вовремя. Я преуспела, несмотря на тот факт, что многие не считают перевод достойной профессией.

Это – работа «в тени», которую никто не замечает, как у стенографистки или уборщика в музее. На переводчика все смотрят чуть свысока, как на человека, из которого не вышло писателя или журналиста. Меня всегда возмущала эта несправедливость. Но для меня это был пройденный этап. Я была в профессии уже десять лет и ни за что на свете не променяла бы ее ни на какую другую. «Но почему ты не пишешь романы?» Этот вопрос я слышала очень часто. «Ведь можно писать книги, эссе… Зачем возиться с чужими произведениями, прятаться за чужими текстами?» Мой отец обычно говорил: «Жюстин воспитывает детей и подрабатывает понемногу переводом, чтобы свести концы с концами». Подрабатывает понемногу переводом… Его презрительное отношение к моей работе всегда меня злило. «Конечно, это не настоящая работа, – развивал он свою мысль. – Это халтура. Ты не ходишь в офис, как твой брат, к примеру, или как твой муж. Сидишь дома и между делом стучишь по клавиатуре. Разве это работа?» Я не раз пыталась ему объяснить, причем вежливо, – а в разговоре с отцом держать себя в рамках вежливости мне удается с трудом, – что для того, чтобы любить переводить, нужно, во-первых, любить читать. Надо заметить, что чтение не входило в число его любимых занятий. Во-вторых, нужно любить оба языка, уметь верно оценивать их различия и сходства, уметь правильно интерпретировать преподносимые ими сюрпризы и обходить ловушки.

Мне всегда нравился английский, хоть он и не был для меня родным языком. Контрасты – вот что меня в нем очаровывало. С тех самых пор, когда я смогла читать Дафну дю Морье в оригинале. Мне в руки случайно попалось старенькое издание в мягкой обложке романа «Ребекка». Перевод оказался довольно-таки топорным, даже жалким. В свои тринадцать я трепетала от возмущения. Переводчик обкорнал целые абзацы. Этой участи не избегла даже первая фраза, в оригинале исполненная мистического очарования: «Last night I dreamt I went to Manderley again». В переводе она звучала следующим образом: «Прошлой ночью мне приснилось, что я вернулась в Мэндерли». То было наихудшее из предательств. Негодование кипело во мне. Употребить в переводе глагол совершенного вида – это же святотатство! Подавив возмущение, я добросовестно перевела первые абзацы текста. Это же совсем другое дело! Я воздала должное Дафне и открыла для себя источник неизъяснимого удовольствия: подобрать правильный эквивалент, избегнув дословного перевода; не следовать слепо исходному тексту, потому что это неминуемо утяжеляет текст перевода; помочь тексту оригинала возродиться в новом языке… Текст перевода должен быть легким, а переводчик – уметь жонглировать тайными смыслами слов. Расшифровывать секреты английского – языка, который нравился мне своей мнимой сухостью, своим неявным богатством. Найти параллели с французским и наоборот… Лавировать между двумя языками… С годами, хотя этому немало способствовало и то обстоятельство, что я делила кров с англичанином, я стала чувствовать себя ближе к представителям этой удивительной нации. Теперь они казались мне более проницательными и энергичными, чем французы. Мне импонировали их чувство юмора, их отстраненность. Комик-группа «Monty Python» и юмор Питера Селлерса я находила более смешными, чем Луи де Фюнеса и Бурвиля. Мне нравилась эта их сумасшедшинка. Их сдержанность. Хотя, признаться, на первых порах моя золовка Изабелла показалась мне весьма неприветливой особой. «Словно палку проглотила», – прозаически прокомментировала знакомство моя сестра Эмма. Хватило одного вечера в пабе, расположенном на первом этаже ее дома в Ислингтоне, за лагером и чипсами со вкусом бекона, чтобы я узнала другую Изабеллу – не ту особу с блеклыми серыми глазами и невозмутимым выражением лица, к которой успела привыкнуть, а веселую молодую женщину с тонким и своеобразным чувством юмора.

В кармане завибрировал мобильник. Это был мсье Ванденбосх, водитель автобуса. Он получил мое текстовое сообщение еще вчера, но позвонить смог только сегодня утром. У него оказался очень молодой голос.

– Я считаю, мадам, что тот или та, кто сделал такое с вашим сыном, должен быть наказан! И это дело полиции. Я все видел, мадам! Позор – убегать, когда сделал такое с ребенком! Просто позор! – Голос его дрожал от возмущения. – Я видел немало за то время, пока работаю водителем автобуса. Не слишком приятные вещи случаются. Но сбивать ребенка на переходе и убегать – непростительно!

Я сказала, что хотела бы с ним встретиться. Для меня это срочно и важно. Он не стал спрашивать почему. Просто назначил мне встречу в кафе недалеко от вокзала Монпарнас в семь вечера – время, когда у него заканчивается смена. И добавил со смехом: «Увидите высокого бельгийца в униформе RATP, [24] знайте – это я и есть!»

Целый день я с нетерпением ждала этой встречи. Я никому о ней не сказала. Я не могла работать. Я так и не прикоснулась к красной папке, лежавшей на моем столе. Я просто сидела перед компьютером и смотрела на экран, пока на нем не появилась заставка. Тогда я пошевелила мышкой, и заставка исчезла.

Медленно текли минуты. Я думала о сыне. О новой жизни, которая была мне непривычна. Обо всем том, что так внезапно переменилось. Об Эндрю, который с каждым днем говорил все меньше. Мы почти перестали общаться. Он возвращался с работы усталым и измотанным. Бесстрастное лицо, плотно сжатые губы. Перед Джорджией он пытался вести себя как обычно, но стоило ей выйти из комнаты, как он снова прятался в своей раковине. С той трагической среды мы ни разу не занимались любовью. Словно стена скорби выросла между нами. Но я очень нуждалась в его нежности, в его ласках. Ночью, когда Эндрю засыпал, я прижималась к нему, чтобы ощутить его тепло и силу.