Силвер Элизабет - Обреченная
– Еще я знаю, что ваша мать пять лет вас не посещала. Ваш брат приезжал к вам только раз, поскольку еле сводит концы с концами в Энсино, будучи ассистентом в маленькой независимой кинокомпании. Вы никогда не видели вашего деда по матери, а ваша бабка по матери умерла от сердечного приступа, когда вас арестовали. Вы не смогли попасть на ее похороны. Отсутствие вашего деда по отцу объяснений не требует. Я знаю, что вас приняли в Принстон, но вы предпочли Пенсильванский университет. Я знаю, что вы хотели стать врачом и на отборочном тесте показали очень высокий балл, но не стали добиваться своей цели. Вы никогда не учились водить машину, взяли один урок вождения самолета, вы близоруки и не перевариваете лактозу.
Хмыканье вырвалось из моей груди, как нежданная отрыжка. Словно Оливер был первым, кто испытывал академический интерес к моей жизни, начиная с 1 января 2003 года.
– И все это есть в моем досье? – Я с улыбкой развела руками.
– Мне продолжать? – замялся адвокат.
– Если это нужно.
– Я знаю, что вы проспали свой процесс и отказались давать показания на стадии обвинения, которые могли бы смягчить ваш приговор. И конечно, именно поэтому мы сейчас здесь, не так ли?
– Если вы настаиваете.
– Вы не помогали вашим адвокатам во время процесса и при подаче апелляции и совершенно точно не помогаете мне собрать все, что возможно, чтобы помочь отстоять вашу жизнь. У нас осталось пять месяцев, а вы не делаете ничего, лишь рассказываете о пристрастии вашей мамаши к усам.
Я откинулась на спинку кресла и медленно, громко зааплодировала оскаровской речи Оливера. Она была очень мелодраматична, да будет мне позволено заметить. Актриса, которая будет играть меня в экранизации моей жизни, придет в восторг от такого богатого и банального материала для построения роли.
– Хорошая работа, – сказала я. – Вы перечитали мое досье и провели проверку анкетных данных за почти десять долларов[12]. Но прежде чем вы скажете себе: «Какой я молодец», вам следует узнать, что у меня только сводный брат и что он работает в увлекательной, но почтенной индустрии фильмов для взрослых. Я действительно проучилась в Пенсильванском университете чуть меньше семестра и бросила, вы правы, поскольку никак не могла пережить тот несчастный случай в библиотеке Ван Пелта. Но вы молодец, что напомнили мне о самой большой неудаче в моей жизни. Я брала уроки летного мастерства на разваливающемся старом биплане в Ла-Хойя. Я была тогда слишком маленькой даже для того, чтобы видеть приборную доску в машине, так что я все же училась водить машину. Моя бабушка умерла в день, когда мне вынесли приговор, а не в день ареста. И еще я дальнозоркая.
Это действительно было очень забавно.
– Вы все же человек и знаете страх, – сказал Стэнстед после паузы, во время которой мы сверлили друг друга взглядами, крепко сжимая в руках трубки. Между глаз у него упала прядь волос. – Я знаю, что вы думаете, но это не так.
На противоположной стороне комнаты в переговорной кабинке усаживалась Пэтсмит, ожидая очередного посетителя, «надцатого» за эту неделю. Однако она смотрела не на меня. Она пялилась на Олли, словно тот был другим Пэтом Джеримайей из эфемерного «Клуба Пэта».
– У нас осталось пять месяцев, чтобы составить прошение, которое может спасти вам жизнь, – сказал, наконец, Оливер. – Если вы не раскроетесь и не покажете мне, что вы такое и почему вы здесь, я не смогу вам помочь. А я хочу помочь вам, Ноа. Правда.
За спиной Олли, за увеличивающими слоями стекла, креслами, линолеумом, посетителями, охранниками и вообще всем имеющимся там пространством, Пэтсмит поворачивалась лицом к кому-то новому. Я не могла отвести от нее глаз, но все это время взгляд адвоката не отпускал меня.
– Не надо относиться ко мне слишком серьезно. Продолжайте, – поддразнила его я. – Это последнее, что вы можете для меня сделать. Ведь на самом деле моим адвокатом являетесь не вы. Мы оба знаем, что это Марлин. Мы с вами – просто очередной ее проект.
Стэнстед покачал головой, но не без улыбки – однозначный знак того, что он знает свое место, однако не готов бросить вызов единственному человеку, который способен это положение изменить. Возможно, он не доверял мне. А возможно, доверял – и потому становился все более сдержанным.
– Скажите мне, Олли, вы, что, действительно прямо-таки мечтали приехать в Филадельфию, чтобы работать на одну из последних уцелевших первых дам поколения феминисток, чтобы она заставила вас чувствовать вину за все, что вы делаете? Именно поэтому вы бросаетесь в атаку? – поинтересовалась я.
На лице юриста мелькнула нервная улыбка.
– Она не такая уж плохая.
– Увидите.
– И – да, я хотел вернуться сюда.
– Вернуться? – сказала я, забираясь с ногами в кресло. – Слушаю внимательно.
Оливер снова жалко улыбнулся, сообщая всем вокруг, что он взлетел к известности преждевременно, но сам еще этого не осознал.
– Ноа, пожалуйста, сосредоточьтесь.
– Я сосредоточилась, – ответила я. – Чего вы ждете от меня?
Адвокат оглянулся на Пэтсмит и Нэнси Рэй, а также на пустые кресла, прежде чем обмякнуть в своем, как ребенок.
– Я провел лето, путешествуя автобусом по этой стране, перед тем как поступить в университет, и просто влюбился в нее. – Он улыбнулся, и на его щеках проступили темно-красные пятна. – Я всегда знал, что захочу вернуться.
Я рассмеялась.
– Вы провели лето в автобусе?
– «Грейхаунд». – Стэнстед снова улыбнулся – так, словно возрождал в памяти омерзительные воспоминания.
– Вы ведь шутите, правда?
– Что?
– Что вы имеете в виду… что? – спросила я. – Никто в Америке не ездит через всю страну на автобусе. И вы это знаете.
Мой собеседник выпрямился.
– Я терпеть не могу полеты. Потому и поехал автобусом. Вот и всё.
– О господи! – вздохнула я. – Вы из этих. Вы боитесь летать.
– Нет, не боюсь, – сказал Оливер.
– Да ладно!
– Нет, правда, – сказал юрист, понизив голос. – Меня даже зачали в самолете.
Я скрестила руки и повторила:
– Слушаю внимательно. – Хотя сейчас, оглядываясь назад, думаю, что вряд ли я его слушала.
Мой взгляд снова переместился за его спину, на Пэтсмит, которая теперь прожигала нас взглядом из-за спины своего посетителя (священника? дедушки?). Как только наши взгляды встретились, я вернулась к Олли. Его губы оживленно двигались, глаза плясали. На какой-то стадии между своим вежливо-смущенным рвением и нервной дотошностью он сполз в роль обаятельного рассказчика, что ему удавалось куда лучше, чем Мэдисону Макколлу, который всего-то и выдал мне имя своей жены, или Стюарту Харрису, который втирал, что живет в Филадельфии, хотя я знала, что на самом деле он по уик-эндам торчит в Делавер-Велли, где отдельно от него проживает его бывшая жена, под полной опекой которой находятся их дети. Оливер, который всего месяц был со мной знаком, уже вываливал на меня сведения из своей жизни, хотя я спрашивала его только о том, когда он родился и где учился. Надо быть очень погруженным в себя, чтобы доверять столько почти чужому человеку на такой ранней стадии знакомства.
– Мой отец был пилотом, а мама – стюардессой, – продолжал он. – Да, это невероятно романтично…
– Я бы сказала – низкопробно, банально и тошнотворно, но валяйте. – Я улыбалась, глядя ему прямо в глаза.
– Меня зачали во время воскресного полета где-то над Марокко, Алжиром или Гибралтаром, никто не может точно сказать.
– Пожалуйста, не говорите мне, что ваш папочка в этом полете вел самолет.
Оливер коротко рассмеялся.
– Нет, он просто летел с мамой на уик-энд как пассажир.
– Понятно. – Я улыбнулась. – Остроумно.
– Он для меня очень важен, – добавил адвокат. – Мой отец.
Он сцепил руки, но не стал вдаваться в подробности. Вместо этого уставился на меня вроде как снизу вверх. Стэнстед был невысокого роста – я могла это сказать, даже когда он сидел, – и, на счастье или на беду, обладал огромной дозой младенческой привлекательности. Но он так изящно произносил слова – даже беззвучно, – что я начала тонуть в его чертовом взгляде. Это раздражало меня.
– Вы не слишком умны. Да, Олли?
И опять он пожал плечами.
– Откуда вам знать, что все, что вы прочли в досье, – правда?
– Есть статья за дачу ложных показаний, Ноа, – заявил он. – Вот откуда.
– А перед судом никто не лжет? Ну правда же, Олли, вы иностранец, но не настолько же!
– Вы никогда не давали показаний перед судом.
– Тут вы правы, – сказала я, – но причина не в этом. Спросите Марлин.
– Что вы имеете в виду?
– Ничего, – вздохнула я, снова глядя мимо собеседника. Пэтсмит все еще сидела в своей кабинке, разговаривая с кем-то, но все время пялясь на Олли. Но Олли был моим посетителем. Не Пэтсмит. И она не поменяет свою фамилию на Оллисмит за те дни (или годы?), что ей остались до казни.
