Краткая история семи убийств - Джеймс Марлон

– Послушай, Медяк. Вот ты и тебе подобные, что чалятся на холмах, когда последний раз лакомились жареной рыбкой?

– У-у-у, – мечтательно повел он голосом, – по правде сказать, я уж и запах тот позабыл.

– Да ты что? Ну, брат, так не годится. Завтра, вот прямо-таки завтра отправляемся прямиком на берег, жарим там рыбу и фестивалим.

– Уау. Реально фестивалим? И поджарка на рыбьем жиру? Да ты кто такой, демон-соблазнитель, что ли?

– Жареный желтый ямс, печеная кукурузка с сухим кокосом, десяток рыбок с маниокой, пяток на пару с перчиком, пяток жарятся на своем жиру… А?

– Блллиин…

– Готовь кого-нибудь из своих, чтоб выехали в Форт-Кларенс.

– Вавилонский пляж? Да ну, ты чё.

– Я сделаю, чтоб секьюрити о тебе знало. Можно подумать, ты сам не хочешь. Рыбы от пуза, веселья тоже. Будешь гулять по Вавилонскому пляжу, как у себя дома, а фараонов на дух не будет.

– Будь ты женщиной, я бы пал на одно колено и предложил тебе руку и сердце. Но, бро, не могу никак. Я ж знаю: не успею доехать до дамбы, как ко мне пристроится сразу три фараонских наряда. Я и рук поднять не успею. Хотя они этого дожидаться не станут.

– Брат, да ты подумай головой. Фараоны думают, они все из себя такие умные. Что лихие непременно думают их обхитрить, пробираясь окольными путями.

– Ну…

– Да без всяких «ну». Лучший способ спрятаться – это быть на виду.

– Черт. Заманчиво, блин, звучит… Но дерзко. Не, не здраво.

– Послушай, я когда-нибудь в жизни предлагал что-нибудь нездравое? Если хочешь попасться фараонам – езжай по дамбе. Езжай через Тренчтаун, через Максфилд-парк-авеню. Ну а если хочешь доехать до пляжа с миром, езжай по той самой дороге, которой остерегаешься. Ты что, за все эти годы не уяснил, как мыслят фараоны? Да им никогда и в голову не придет, что ты средь бела дня поедешь по Харбор-стрит. Потому и караулить там не будут. Профан в одном – профан во всем.

В заключение я советую Медяку спросить там мисс Джини, азиатку, у которой на пляже своя рыбацкая хибара. А в хибарке той две спелых раскосеньких дочери, Бетси и Пэтси. Залучи одну из них в машину, и десерт тебе обеспечен. Стало быть, по рукам.

В ту же ночь я бужу телефонным звонком полицейского инспектора. Сто́ит ли говорить, что Медяк до пляжа не доехал.

Одна минута.

Сорок пять секунд.

Двадцать.

Пять.

Трубку я хватаю на первом же звонке: шибко невтерпеж.

– Ну?

– Тебя мать учила хорошим манерам? Приличные люди вообще-то здороваются.

– И чё?

– Да всё. Чик-чик.

– Христовы сопли, ты можешь говорить внятней?

– Я вижу, Джоси Уэйлс, ты человек богобоязненный.

– Да, я не Бог, я всего лишь святитель. Где?

– На дамбе.

– Пятьдесят шесть раз?

– Босс, ты меня, часом, не путаешь с персонажем из «Улицы Сезам»? [201]

– Отследи, чтобы в газеты обязательно просочилось: пятьдесят шесть пуль. Ты меня слышишь?

– Слышу, босс.

– Пятьдесят шесть.

– Полста шесть. Тут еще кое-что, я…

Вешаю трубку. Чертов звонок съел все четыре минуты. Он сегодня больше не отзвонится.

Сорок три секунды.

Тридцать пять.

Двенадцать.

Одна.

Минус пять.

Минус десять.

Минус минута.

Звонок.

– Ты припозднился.

– Извини, босс.

– Ну?

– Босс… Короче, не знаю, что и говорить.

– Лучше скажи.

– Он пропал, босс. Исчез.

– Люди не пропадают. А исчезают только с посторонней помощью.

– Он ушел, босс.

– Ты о чем, идиот? Куда он, разъязви тебя, ушел? У него что, виза есть?

– Не знаю, босс, но мы уже везде искали. Дома, в доме у его женщины, в доме у еще одной его женщины, в клубе Рэйтауна, где он одно время работал. Даже в доме у Певца, где у него была комната для встреч. Со вчерашнего караулим его на всех дорогах.

– И?..

– Пусто. Когда по новой обшаривали его дом, там все, кроме одного комода, было дочиста вынесено. Прямо чисто-чисто. Даже паутины не осталось.

– Ты хочешь мне сказать, что один припиздок-раста сумел уйти от десятерых лихих людей? Так, я тебя спрашиваю? Или ты ему кинул весточку, что вы за ним идете?

– Да что ты, босс. Как можно.

– Ну, тогда тебе лучше его отыскать.

– Да, босс.

– И еще.

– Да, босс?

– Выясни, кто довел до него эту утечку, и убей его. И, бро, если ты в три дня его не разыщешь, я убью тебя.

Молчу и жду, пока он повесит трубку.

Бомбоклат. Дерьмо.

Не знаю, думаю я это или говорю вслух. Дочка моя так и спит, пустив мне на правое колено слюнку. Только что исчез Тристан Филипс – тот самый раста, что, по сути, начертал карту замирения и возглавлял Совет единства. Такие вот дела. Остается добавить его к таким, как Хекль. Мертвый или нет, но он однозначно исчез. А Питер Нэссер, при всей своей тупости, от этого не поумнеет. До меня только что доходит, что одного звонка я недосчитываюсь. Его просто не было. От человека, который не опаздывает никогда. Ни-ко-гда.

Пять минут задержки.

Семь.

Десять.

Пятнадцать.

Двадцать.

Тони Паваротти. Я поднимаю трубку и слышу гудок, кладу ее обратно, и тут раздается звонок.

– Тони?

– Нет. Это я, Ревун.

– О. Чё надо?

– У тебя там чё, муравьишки чешутся в штанишках?

– Откуда ты знал, что я не сплю?

– Да все знают, что ты не спишь. Ты сейчас бдишь.

– Чего? Ты… Ладно, поздняк метаться. Уйди с линии, я жду звонка.

– От кого?

– От Паваротти.

– А когда он должен позвонить?

– В одиннадцать.

– А, так оно уж протикало… Значит, уже не позвонит. Если б в одиннадцать, то он и позвонил бы в одиннадцать. Ты ж знаешь, как у него заведено.

– Я то же самое думал.

– А с чего он должен был звонить тебе так поздно?

– Да вот, посылал его подчистить одно дельце в «Четырех сезонах».

– Такая мелочь, а он все еще не отзвонился? Удивляюсь, что ты не пошлешь за ним проверку. Взял бы человека два…

– Ревун, не учи меня, что делать.

– Слушай, а у тебя и вправду муравьишки в штанишках.

– Не нравится мне, когда единственно надежный во всем Копенгагене человек и вдруг не оправдывает доверия.

– Ауч.

– Ауч? Это ты от своих новых америкосовских дружков поднахватался?

– Да, наверное… Слушай. А может, что-то произошло и он вынужден залечь? Ты ж знаешь, он не станет перезванивать, пока работа не сделана как надо. Только после этого.

– Не знаю.

– Я знаю. А как так складывается, что про перемену планов тут знают чуть ли не все, кроме меня? Я прямо-таки идиотом смотрюсь перед той колумбийской сукой.

– Бро, ну сколько раз тебе говорить, чтобы ты не обсуждал со мной вопросы по моему домашнему телефону?

– Драть твою лети, Джоси. Мы же занимаемся ганджей. Ты ж мне так и сказал, когда посылал меня сюда: «Все силы на ганджу». Но ни разу не заикался насчет «беляка».

– Брат, говорю тебе уже в четвертый раз. Ганджа – слишком хлопотно и, черт возьми, объемно. А «беляк» меньше занимает места, а денег за него в семь раз больше.

– Не знаю, не знаю. Знаю только, что эти кубинцы мне не по нраву. Уж на что коммуняки были гадки, но эти, в Америке, вообще оторвы. И никто из них не умеет водить машину.

– Кубинцы или колумбийцы? Реально, брат, я сейчас на тебя и на них разорваться не могу.

– Особенно та баба – вообще отморозь. Та, что всем рулит. Просто безбашенная. Всю ночь лижет своим шлюшкам манду, а назавтра их грохает.

– Кто тебе это сказал?

– Да сам знаю.

– Ревун, давай я тебе сам завтра перезвоню по «Джаминтел» [202]. А то в такую ночь у телефона, сам знаешь, уши могут отрасти. Сходи пока куда-нибудь, развейся.

– Это в каком смысле?

– Да в таком. Только не устраивай больше хрени вроде той, что на прошлой неделе в «Мирамаре».

– Ну, а что мне оставалось? Тот мужик мне просто в жопу въелся…