Песни сирен - Макдермид Вэл

— Алло?

— Энтони, — произнес голос в трубке.

Тони с трудом сглотнул.

— Мне некогда, — сказал он, перебивая хрипловатое контральто. Поставив жестянку на кухонный стол, он потянул за колечко.

— Делаешь вид, что недосягаем? Ну да, хочешь покобениться! Я думала, что вылечила тебя от попыток избегать меня. Полагала, что все это уже позади. Не говори, что хочешь двинуться в обратном направлении и бросить трубку, не дав мне договорить. Это все, о чем я прошу. — В голосе прозвучали дразнящие интонации. Собеседница Тони готова была рассмеяться.

— Я не делаю вид, — запротестовал он. — Сейчас и правда неподходящий момент. — Он ощутил, как в душе медленно нарастает гнев.

— Конечно. Ты мужчина. Ты босс. А может, хочешь что-нибудь изменить? Понимаешь, куда я клоню? — Голос превратился во вздох, дразня и заводя собеседника. — В конце концов, это ведь строго между нами. Как говорится, только для совершеннолетних…

— Значит, я не могу сказать «нет»? Что, такое право есть только у женщин? — спросил он, уловив в своем голосе напряжение. Его злость росла, как и комок в горле.

— Господи, Энтони, когда ты злишься, голос у тебя становится такой сексуальный! — промурлыкал голос.

Тони в замешательстве отвел трубку от уха, глядя на нее, как на инопланетный артефакт. Иногда он спрашивал себя: те слова, что он произносит, это то, что слышат его собеседники?

С беспристрастием клинициста он отметил, что пальцы, стиснувшие трубку, от напряжения побелели. Мгновение спустя он снова приложил трубку к уху.

— Я растекаюсь, стоит мне только услышать твой голос, Энтони, — продолжала она. — Тебе не хочется узнать, во что я одета, что сейчас делаю? — Она соблазняла, ее дыхание стало учащенным.

— Слушай, у меня был трудный день, у меня уйма работы, и как бы мне ни нравились наши маленькие игры, сегодня вечером я не в настроении. — И Тони в отчаянии оглядел свою кухню, как будто искал пожарный выход.

— Милый, у тебя такой напряженный голос. Позволь мне снять с тебя усталость. Давай поиграем. Подумай обо мне, расслабься. Ты же знаешь, что потом тебе будет лучше работаться. Ты же знаешь, что со мной тебе лучше всего. Ты — жеребец, я — королева секса, для нас нет ничего невозможного. Для начала я заведу с тобой самый грязный, самый сексуальный, самый заводной разговор на свете.

Внезапно его злость вырвалась на свободу.

— Не сегодня! — заорал Тони и бросил трубку с такой силой, что жестянка с пивом подпрыгнула.

Тони с отвращением посмотрел на банку, схватил ее и швырнул в мойку. Жестянка задребезжала, перекатываясь по нержавейке и выплевывая пиво и пену. Тони присел на корточки, опустил голову и закрыл лицо руками. Сегодня, оказавшись лицом к лицу с чужими кошмарами, он не хотел вспоминать собственную неполноценность. Телефон снова зазвонил, но он не шелохнулся, только еще крепче зажмурил глаза. Когда включился автоответчик, звонивший положил трубку.

— Сука, — злобно прошипел он. — Сука.

~~~

Когда мои соседи уходят утром на работу, они спускают свою немецкую овчарку с цепи на заднем дворе. Весь день она без устали бегает, рыщет по залитой бетоном площадке с усердием тюремного стражника, по-настоящему любящего свою работу. Овчарка коренастая, черная с рыжим, лохматая. Стоит кому-то войти в соседний двор, и она начинает лаять: гортанная какофония хуже любого вторжения. Когда позади домов в проулке появляются мусорщики, собака впадает в истерику, встает на задние лапы, а передними без устали скребет о тяжелые деревянные ворота. Я слежу за ней через окно задней спальни. Стоя на задних лапах, она почти достает до верхней перекладины ворот. Превосходная зверюга.

В следующий понедельник я покупаю пару фунтов мяса и нарезаю его кубиками, как советуют лучшие кулинары. Потом делаю в каждом кубике маленький разрез и вкладываю туда по таблетке транквилизатора, который врач упорно мне выписывает. Мне они без надобности, я никогда ими не пользуюсь, но предчувствую, что однажды они могут пригодиться.

Я выхожу через заднюю дверь, и в лицо мне ударяет залп собачьего лая. Я могу позволить себе повеселиться в последний раз. Сую руку в миску с влажным, холодным и липким на ощупь мясом. Потом начинаю горстями бросать его через стену. Вернувшись домой, мою руки и поднимаюсь наверх, на свой наблюдательный пункт у компьютера. Выбираю создающий жестокости и дикости мир Дарксида. Несмотря на поглощенность игрой, то и дело посматриваю в окно. Через некоторое время собака падает на землю, язык вываливается у нее из пасти. Я выхожу из игры и беру бинокль. Она, кажется, еще дышит, но не двигается.

Я сбегаю вниз, беру приготовленную заранее сумку с инструментами и сажусь в джип. Разворачиваюсь в проулке так, что задний борт едва не утыкается в ворота соседского двора. Вырубаю мотор. Тишина. Чувствую гордое удовлетворение. Беру фомку и спрыгиваю на землю. Взломать соседские ворота — дело нескольких мгновений. Распахиваю их и вижу, что собака не шевелится. Я открываю сумку и сажусь рядом с псом на корточки. Засовываю язык ей в пасть и крепко связываю морду хирургической лентой. Связываю лапы, передние и задние, и волоку ее к джипу. Она тяжелая, но я держу себя в форме, и забросить ее в багажник не составляет труда.

Когда мы приезжаем на ферму, пес только коротко пофыркивает, но проблесков сознания нет, даже когда я поднимаю ей веки. Опускаю собаку в тележку, довожу до коттеджа и вываливаю в пролет лестницы. Зажигаю свет и водружаю собаку на дыбу, как мешок с картошкой, потом поворачиваюсь и начинаю рассматривать свои ножи. На стене у меня укреплен магнитный ремень, там они и висят: каждый заточен профессионально. Мясницкий нож для приготовления филе, резцы по дереву, окорочный и сапожный ножи. Я выбираю последний, разрезаю веревки на собачьих лапах и кладу ее на живот. Укрепив ремень вокруг тела, крепко привязываю ее к дыбе. Тут мне становится ясно, что все не так просто.

Несколько минут назад собака перестала дышать. Я припадаю головой к грубой шерсти у нее на груди, пытаясь уловить биение сердца, но уже слишком поздно. С дозой снотворного вышла ошибка, она получила слишком много. Признаюсь, меня охватила ярость. Смерть собаки нисколько не мешала провести испытание аппарата в действии, но мне не терпелось увидеть ее страдания; небольшая месть за то, что сумасшедший лай будил меня десятки раз, особенно после тяжелой ночной смены. Но она умерла, не страдая ни минуты. Последнее сладкое воспоминание собачьей жизни — пара фунтов мяса. Мне не нравится, что она умерла счастливой.

Тут обнаруживается вторая проблема. Приспособленные мной ремни прекрасно подходили для человеческих лодыжек и запястий. Но у собаки нет кистей рук и стоп, которые не позволяли бы выскальзывать лапам.

Я недолго пребываю в недоумении. Решение нахожу неэлегантное, но меня оно устраивает. После ремонта и изменений, произведенных в погребе, у меня остались шестидюймовые гвозди. Я аккуратно кладу левую переднюю лапу так, что она накрывает дыру в брусьях. Нащупав местечко между костями, одним ударом молотка вбиваю под прямым углом гвоздь в лапу, как раз над последним суставом. Закрепив ремень под гвоздем, тяну. Так, продержится долго.

Чтобы закрепить другие лапы, потребовалось пять минут. Когда собака надежно растянута, приступаю к делу. Во мне нарастает предвкушение эксперимента. Почти — так мне показалось — бессознательно моя рука потянулась к рукоятке дыбы. Я смотрю на нее отстранение, как если бы она принадлежала другому человеку. Потрогав зубцы, легко проведя рукой по колесу, я наконец останавливаю руку на рукоятке. Аромат смазочного масла все еще ощущается в воздухе, смешиваясь со слабым запахом краски и затхлой вонью, исходящей от моего помощника по эксперименту. Я втягиваю воздух ноздрями, содрогаюсь от предвкушения и начинаю медленно поворачивать рукоятку.