Мишель Бюсси - Пока ты не спишь
Ответ Василе последовал незамедлительно:
– Тут все психологи единодушны, майор: отрицание травмы есть форма защиты, которая ничего не решает! Чтобы жить с травмой, нужно принять ее, противостоять ей, облечь чувства в слова. Это называется коэффициентом удельного сопротивления на удар – термин, введенный в оборот Борисом Цирюльником[9].
– Вам не кажется, что тут есть нечто идиотское? – спросила Марианна, обожавшая провоцировать собеседника.
– Почему? – встрепенулся Василе.
Она поняла, что заработала очко, и решила развить преимущество:
– Ну… я вспоминаю фильм «Вечное сияние чистого разума»… Историю об обществе, в котором болезненные воспоминания можно просто стереть. Заманчиво, вам так не кажется? Чем горевать по ушедшей любви, лучше навсегда забыть о ней!
– Это ненаучная фантастика, майор.
Ура, он попался!
– Конечно, для взрослых… Не для маленьких детей – если верить тому, что вы рассказали! Взрослый человек с постоянной памятью не может вытеснить травму. Выход один – извлечь ее, как опухоль. Но у четырехлетнего ребенка все происходит иначе, так? Все сознательные воспоминания исчезают бесследно? Лично я готова спорить, что лучше ничего не говорить, пусть воспоминания улетучатся, растворятся, начнут казаться нереальными… Даже если ребенок смутно помнит обстоятельства, при которых был травмирован, он будет отождествлять их с прочитанным в книге или увиденным на экране. Своего рода теория удержания, или заточения, если хотите. А на практике так закапывают в землю радиоактивные отходы.
– Продолжайте, майор… – Разговор явно забавлял Драгонмана.
– Вообразите мальчугана года или двух от роду, пережившего геноцид, как дети из Камбоджи или Руанды, попавшие во Францию после того, как у них на глазах убили всех родственников. Как лучше поступить? Стереть воспоминания, чтобы они забыли о пережитых ужасах и росли, как все нормальные дети, весело и беззаботно, – или ничего не делать, и пусть всю жизнь несут эту ношу?
– Скажу откровенно, майор, с точки зрения психоанализа ваша теория неприятия действительности – полный бред! Сенсорная память ребенка войдет в противоречие с тем, что попытаются вложить ему в голову взрослые. И фантомов вы не прогоните… Однако… однако вы нарисовали очень точную картину. Мне понравилось сравнение с радиоактивными отходами. Рвануть может в любой момент! А может и не рвануть… – Драгонман подмигнул Марианне. – Единого для всех правила не существует. Подавленная жестокая травма способна спровоцировать амнезию – даже у взрослых. Иногда память возвращается, и человек неожиданно вспоминает о перенесенном в раннем детстве сексуальном насилии. Как в этом случае отличить ложное воспоминание от реального? Фантомы подсознания идут с нами по жизни, как маленькие верные и невидимые ангелы. Существует единственный способ научиться жить с ними в гармонии.
– И какой же?
– Любовь, майор, любовь! Ребенок прежде всего нуждается в физической и эмоциональной безопасности. В стабильности. В доверии к взрослому, который его защищает. Вербализация травм не играет роли, если отсутствует главный ингредиент: любовь матери, отца, любого другого взрослого, которому доверяет ребенок. Ему нужна только любовь!
Марианна внимала словам Драгонмана, как песне. Этот тип со славянским акцентом и глазами цвета светлого дуба, блестящими, как школьная парта в первый день учебного года, наделен врожденным педагогическим даром. Чувством ритма, умением интонировать, нагнетать напряжение. Если все психологи такие, неудивительно, что студентки штурмуют аудитории, где читают курс этой науки.
Она перевела затуманенный взгляд на детские рисунки.
– Все ясно, господин Драгонман. Любовь матери важнее всего на свете. Но давайте вернемся к Малону Мулену. Я кое-чего не понимаю. Вы утверждаете, что история с заменой одной мамы на другую произошла в торговом центре много месяцев назад. Почти год. Как мальчик может помнить все детали, если у ребенка его возраста воспоминания так быстро улетучиваются? Я уж не говорю о его прежней жизни – пиратских кораблях, ракетах, людоедах…
– Ему много месяцев подряд – каждый день, каждый вечер, каждую неделю – напоминают об этом.
От удивления Марианна чуть со стула не свалилась.
– Черт! Кто? Кто это делает?
Ответить психологу помешал вошедший в кабинет лейтенант Пьеррик Паделу. Весело ухмыляясь, он подал Марианне серо-голубой пуленепробиваемый жилет с надписью «Полиция» на спине:
– Пора, милая! Наш бесценный лекарь только что позвонил. Тимо Солер потребовал немедленной встречи – через час, в порту, в гавани Осака. Там же Ларошель зашивал его вчера.
Майор Огресс вскочила и скомандовала:
– Десять человек, пять машин, нельзя его упустить!
Василе Драгонман с изумлением наблюдал за вставшим на дыбы комиссариатом. Марианна была уже на пороге, когда он робко поднял руку:
– Вы не хотите узнать ответ на свой вопрос, майор?
– Какой вопрос?
– Кто рассказывает Малону Мулену о его прежней жизни.
– Он с вами поделился?
– Да…
– Ну же, говорите! – нетерпеливо поторопила Марианна, на ходу надевая жилет.
– Его игрушка.
– Что-о-о?
– Плюшевая игрушка по имени Гути. Малыш утверждает, что Гути каждый вечер – в кровати, под одеялом – говорит с ним о жизни, которая была «до». И… если хотите знать мое мнение… каким бы странным это ни казалось… я думаю, что он говорит правду!
Психолог с лучистым взглядом мог кого угодно убедить в том, что Марс обитаем, и уговорить любую женщину сесть вдвоем в ракету и отправиться заселять Красную планету.
10Лейтенант Паделу наблюдал за припаркованной на другом берегу бухты белой «тойотой», спрятавшись за стеной контейнеров, напоминающих разноцветные стальные кирпичи. Других машин на полуострове, «запертом» шлюзом Франциска I, не было.
Все пути к отступлению отрезаны.
На западе – океан.
На юге – гавань Азии, Дед и два «рено меган».
На севере – гавань Северной и Южной Америк и еще два полицейских автомобиля, которые спрятались за гигантскими кранами, склонившими головы над венесуэльским теплоходом.
На восточной оконечности полуострова, где находился Солер, в пятом по счету «рено» сидели майор Огресс и капрал Кабраль. Они нашли укрытие за искусственными дюнами из песка и гравия, выбранными из устья, чтобы бронированные монстры могли подходить к бетонным пирсам.
Сизифов труд. Выкапываешь несколько кубических метров песка, а каждый океанский прилив приносит вдвое больше.
Лейтенант Паделу давно не был в порту, особенно здесь, напротив шлюза Франциска I и разводного моста, который был самым большим в мире, пока бельгийцы, а потом голландцы и китайцы не побили рекорд.
Сорок лет назад отец возил маленького Пьеррика на багажнике своего велосипеда между ящиками, которые разгружали докеры. Четыре пятых города еще лежали в руинах после жестокой бомбардировки. Сыщик не помнил, каким был Гавр до 1945-го, город роскошных вилл, богатых арматоров, казино и морских купаний. Город, который оплакивали старики. Его отец. Его мать. Тот Гавр, где доки Кафе и Океан превратили в кинотеатры, концертные залы, «Фнак», «Пимки» или «Фланч»[10], куда молодняк приходит тусоваться, а не работать.
– Эй, Дед, слышишь меня?
Жан-Батист Лешевалье находился прямо напротив, в гавани Северной и Южной Америк. Их разделяли пятьсот метров океанской глади и четыре километра дамб. Лейтенант Паделу вышел из задумчивости и нажал на кнопку рации:
– Угу… Слышу. Видишь «ярис»?
– Как на ладони. И Тимо Солера внутри. Бурден уже сделал несколько отличных снимков. Выглядит наш клиент паршиво. Похоже, он молится, чтобы Ларошель его не продинамил.
Дед посмотрел на часы. 13:12.
– Куда подевался чертов докторишка?
– Говорит, что едет. Ищет дорогу… похоже, он не знает, как забить в навигатор слова «промышленная зона».
Лейтенант отключил рацию и поднес к глазам бинокль. Тимо Солер сидел, прижавшись затылком к подголовнику и крепко ухватившись за руль. Его лицо то и дело судорожно подергивалось от боли, но он был настороже и пытался держать глаза открытыми. Оружия лейтенант Паделу разглядеть не сумел. Интересно почему?
Хочет иметь возможность мгновенно стартовать, если что не так?
Или совсем измучен болью?
Дед поднес к губам рацию:
– Какой план, Марианна? Мы не можем ждать профессора до вечера. Ж. Б. предлагает действовать…
– А ты что думаешь?
– Что красавчик Тимо вряд ли от нас ускользнет. Там, где он стоит, на юге, только одна дорога, а на севере два моста. Мы перекроем все выходы.
– Поняла. Но Солер не случайно там встал. У него круговой обзор окрестностей, он заметит нас за километр, как только покажемся, а гарантии, что наш подопечный не вооружен, нет. Дозвонился до врача?
– Ж. Б. говорит, он скоро будет…
