Василий Казаринов - Тень жары
Оказывается, один знакомый – милейший человек, критик, хорошие книжки про Шукшина прежде писал, – отвел его в одно издательство; там их приветливо и тепло встретили, чаем с баранками поили... Очаровательные такие женщины – спокойные, тактичные и внимательные... Ну, словом, Панин подписался быстро накатать роман и даже аванс получил – на эти деньги я, кстати, пиво пила в кабаке с поэтичным названием "ВИАРДО". Теперь надо рукопись сдавать, сама понимаешь, запарка, то да сё...
Нет, милый друг детства, я понимать ничего не хочу, это мои тексты, мои кровные комиксы, ты их просто обработал, но автор их – я, а ты – так себе, аранжировщик.
– Я на тебя в суд подам, Панин.
Ах, мерзавец... Панин обладает потрясающей способностью: он умеет в нужный момент произнести именно то, что необходимо для разрядки ситуации...
Это был именно тот случай.
Он поднялся, подошел, обнял меня, поцеловал в щеку и шепнул на ухо:
– Ты ж понимаешь, гонорар... Если, конечно, мне дадут какой-нибудь гонорар... Так вот, если мне дадут гонорар, то мы, естественно, просадим его с тобой в Терсколе... Зима ж на носу, ты чего, рыжая, пора точить канты на лыжах!
И я растаяла.
Напоследок я спросила его: как хоть это издательство замечательное называется, где тебе предлагают такие славные проекты и даже поят чаем с баранками.
– "Амальтея" называется, – бодро отозвался Панин. – Насколько я помню мифологию, это корова, которая выкормила Зевса.
Милый друг детства, ты был очаровательным наставником – в любовных утехах, горных лыжах, питейном деле... А что касается античной литературы и мифологии – так себе, посредственный ты был наставник; я всегда это знала, но только не говорила, жалела твое самолюбие.
– Это не корова, Панин, а коза... Смотри, не ляпни там им про корову.
4Ладно, пусть строчит – недели две я милого друга детства не беспокоила. Потом все-таки не выдержала и навестила как-то с утра пораньше.
Панин лежал в "ложе прессы" с "Иностранкой" в обнимку: ей-богу, вид у него был такой, как будто он делил ложе не с толстым журналом, а с женщиной. Я наклонилась, заглянула в журнал, увидела имя автора...
– Как тебе не стыдно, Панин, спать с чужими девушками?
Он оторвался от чтения и поинтересовался:
– Это с какими такими девушками?
– Ну как – с какими? С "девушками французских лейтенантов"!
Панин поманил меня пальцем, приглашая занять место в "ложе прессы".
– Что у тебя с волосами?
Я схватилась за голову: ничего, на месте мои волосы.
– Я думая, ты рыжая... А оказывается – серая.
Я выхватила журнал у него из рук. М-да, роман-то новый, отстала я, выходит, от жизни.
Я оставила друга детства в одиночестве на необъятной лежанке, прошлась по комнате и – заметив, чтоб Панин поберегся, поскольку я сейчас буду творить – набрала полные легкие воздуха:
ФАУЛЗ - ЛУЧШИЕ РОМАНЫ ИЗ ВЕЛИКОБРИТАНИИ! ТОНКИЙ ПСИХОЛОГИЗМ И ТОЛСТЫЙ-ТОЛСТЫЙ СЛОЙ УМНЫХ СЛОВ!Панин, кряхтя, поднялся с кровати, вышел в коридор, вернулся с большой зеленой канистрой. Нес он ее с трудом.
– У меня в машине бак пустой, – объяснил он. – До Кащенки бензина не хватит. Пошли, я тебя подброшу по старой дружбе.
Нет, милый друг, у нас сегодня другой маршрут – мы держим курс на Дом с башенкой; сейчас купим водки, рис и немного изюма у меня с собой, наварим кутью – мы ж так и не помянули нашего Францыча.
Я сразу отправилась на кухню готовить. Рис без соли варить, но, кажется, недоваривать. Подмешать немного изюма... Мед туда нужно класть? Кажется, нет – медом будто бы смазывают постные блины. Блинов не будет: с тестом морока, обойдемся и так.
Потом я протерла от пыли круглый стол, поставила две тарелки, стопки. Панин, задрав голову, изучал потолочную живопись, частично обвалившуюся.
– Вообще-то... – задумчиво произнес он, – будь этот сюжет не в твоих бездарных руках, способных только китч месить, а в моих... Я заставил бы эту прелесть,– он послал детям, разбегающимся по полянке, приветствие, – заставил бы эту прелесть медленно осыпаться, понимаешь? Главное – медленно. По ходу развития коллизии, понимаешь? Чтобы существовал в тексте такой скрытый, подспудный план медленного распада. Как это было бы изящно и красиво!
– На то ты и графоман, – грустно ответила я.
Панин уже смотрел в рюмку, шумно втягивал носом воздух, набирая его побольше в легкие, – чтобы потом было что выдохнуть.
Рука его повисла в воздухе. Моя – тоже.
Мы оба услышали звук.
Транскрибировать его можно примерно так: "кряк!"
Именно такой звук издает снежная доска на склоне, когда собирается треснуть, обломиться и с грохотом уйти вниз.
Мы оба слишком хорошо знали этот звук. Услышав его, надо бежать куда глаза глядят.
Секунду мы пребывали в состоянии оцепенения. Секунды нам хватило. Панин подал сигнал мне, а я – Панину.
– Ат-т-т –а-а-а-с! – заорали мы хором.
Только потом я по достоинству оценила сноровку и реакцию Панина – он принял единственно верное решение: схватил меня за шкирку, выдернул из-за стола и увлек в левый, ближний к окну угол, закрыл голову руками.
Придя в себя, – после того, как отгрохотало – мы первое время ничего не видели: облако белоснежной штукатурной пыли еще долго клубилось и шевелилось в комнате.
– А еще говорят, что беллетристика не способна влиять на окружающую жизнь, – отметил Панин, глядя в потолок, ритмично разлинованный тонкими несущими реечками, обнажившимися на месте нашего старого доброго неба. – Нет, литература все-таки заметно видоизменяет формы жизни, точно так же, как "Смирновская водка" – видела этот замечательный клип по телеку, а рыжая?
– Это все ты! – кричала я, тряся Панина за плечо; пыль из него летела густо, как из ковра, ни разу в жизни не битого палками во дворе. – Это ты сочиняешь путаные романы, в которых ни черта понять невозможно! Это все твои графоманские штучки!
Комната производила жуткое впечатление; разгром царил такой, будто в Дом с башенкой заглянуло на минуту землетрясение – прошлось, прогулялось и тихо удалилось громить наш Агапов тупик дальше.
Кое-как мы навели порядок. Панин стаскивал куски штукатурки на кухню, я подметала. Когда он нес очередную порцию строительного мусора, я случайно глянула на его часы: огромный циферблат, рядом с "тройкой" – окошко, в котором стоит цифровой знак дня.
– Какой сегодня день? – внутренне похолодев, спросила я.
– Да, вроде, среда... – ответил Панин, сверившись с часами, и вдруг умолк. – Слу-у-у-шай! Такое дело надо отметить! По полной программе.
В запасе у нас оставалось не более двух часов – если, конечно, "брат Йорген" чего-то не напутал.
"Полная программа" вылилась в то, что мы потратили все имевшиеся у нас средства до последней копейки, накупили напитков и разных вкусностей, заскочили домой, прихватили пуховики. Пока Панин искал надувной матрац и плащ-палатку, я дозвонилась Зине и умолила его сбежать с работы. Пусть ждет нас на улице у метро "Кропоткинская" – кажется, его экологическая контора расположена в том районе.
Очень хорошо, что, покидая Дом с башенкой, я прихватила с собой остатки кутьи. Кастрюлю с постным рисом, тарелки, столовые серебряные приборы, продукты и напитки я упаковала в большую теннисную сумку – гулять так гулять.
Я села за руль – друг детства принял рюмку еще дома. Вместе с сумкой он зачем-то прихватил пишущую машинку и усиленно продолжал "принимать" по дороге. Зину он моментально приобщил к этому занятию. Виделись они всего один раз и то мельком – когда Серега чинил подъемный механизм в дверце Гакгунгры. Теперь они очень быстро прониклись друг к другу искренней симпатией – еще бы: расположились на заднем сидении и с промежутками в пару минут поднимали тосты за Любимый Праздник населения Огненной Земли.
Прелесть этого праздника, подумала я на выезде из столицы нашей родины, состоит как раз в том, что он всегда с тобой.
– А куда это мы? – спросил Зина, когда мы сворачивали с трассы на проселочную дорогу. – На пикник?
Впрочем, мы уже приехали. Я поставила машину на прежнее место, за кустами бузины.
– Удачное место для пикника, – оценил Панин, обходя дозором кладбище.
– Помнишь, да? – я тронула Зину за локоть; он стоял, привалившись к березе, и смотрел на трассу.
Он кивнул, обнял меня.
До чего же уныло кладбище в ноябре... Как хорошо было здесь поздним летом; тихо, покойно и благостно – а что теперь?.. То ли это ветра свист, то ли падает последний лист, то ли другой украл поцелуй с любимых губ.
– Место выбрано прекрасно, – Панин уже накрыл "стол" на плащ-палатке и теперь сидел, скрестив ноги по-турецки на надувном матраце. – И главное, что потом далеко ходить не надо. Тут и устроимся, – он повертел головой, обозревая черные кресты, обступившие наш трапезный стол. – Когда у нас должен грянуть праздник?
