Николай Оганесов - Играем в «Спринт»
Передвигая следом за собой скамеечку, добрался до середины. И вдруг звук изменился. Под кафелем, несомненно, была пустота. Под соседней плиткой — тоже. И еще под четырьмя. Игорь вытер капли пота, выступившие на лбу, стал на колени, приложил стамеску острым срезом к щели и ударил по ручке. По молочной белизне плитки побежали трещины. Он ударил сильнее. Стамеска, кроша сухую известь, на треть вошла в зазор между кирпичами. Брызнуло красное крошево.
Последующие удары он наносил, не целясь, стараясь лишь придерживаться намеченного прямоугольника. Острые осколки кафеля впивались в лицо, известковая пыль ела глаза, оседала во рту, но Игорь не замечал этого. Только когда преграда была сметена, он отбросил молоток и стамеску, заглянул внутрь. Там лежал ящик. Он вытащил его, попробовал на вес — тяжелый! Дернул за приваренную к плоской крышке ручку, ковырнул пальцем отверстие для ключа. Взгляд случайно упал на часы. До прихода жены и тестя оставалось чуть больше часа! Он удивился: неужели столько прошло?! Отнес металлический ящик к себе, положил под кровать, потом передумал, вытащил и задвинул под сервант, заложив банками с консервированными огурцами. Проверил, чтобы не было видно. Видно не было.
Целый час ушел на возню с дырой. Он заложил ее обломками кирпича, наскоро замазал разведенным на воде алебастром и на всякий случай придвинул к стене кровать.
Оставалось подклеить бумажку на двери. Как ни старался, получалось заметно, а времени было совсем мало. Он вынес из комнаты стул, поставил на него табурет и, забравшись наверх, выкрутил из патрона лампочку…
Четыре дня прошло после выезда на место происшествия, и все четыре дня, вспоминая свою позорную слабость, свое граничащее с полным признанием вины поведение, Красильников не находил себе места. Что-то изменилось в отношении к нему следователя — он чувствовал это совершенно отчетливо. Всего лишь раз, на следующий день после выезда, тот вызвал его к себе, но не строил, как обычно, ловушек, не ловил на противоречиях, а ограничился уточнением малозначительных, казалось, деталей: спрашивал о лампочке, о Щетинниковой, о ссоре с тестем, о времени его ухода. За всем этим что-то стояло: не то формальности последней стадии следствия, не то подготовка к последнему, решающему разговору. Игорь надеялся на первое и не хотел верить во второе. Создавшуюся расстановку сил предпочитал расценивать как патовую позицию, когда с его стороны не было ни малейшего желания сдаваться, а со стороны Скаргина не хватало данных для предъявления обвинения в умышленном убийстве.
«Ничего, пусть помучается, — думал Игорь, поднимаясь по ступенькам административного корпуса. — Пусть ищет. А я подожду, мне торопиться некуда — впереди два-три года в местах не столь отдаленных. Зато вернусь — заживу! Небесам жарко станет!» На возвращение после отбытия наказания он возлагал большие надежды, лелеял планы беззаботной, материально обеспеченной, или, как он называл, платежеспособной, жизни у Черного моря. И сейчас, в считанные минуты перед встречей со Скаргиным, ему вспомнился последний разговор в волонтировском доме в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое. Разговор, крепивший зыбкую почву его надежд…
Началось с угроз. Жора затащил его в комнату, швырнул на диван, придвинулся, дыша перегаром, разъяренно сверля глазами.
— Ты что ж, падла, в прятки со мной играешь? — Он схватил со стола кухонный нож. — Кровь пущу!!! — и приставил острие к горлу. — Где сейф? Говори, гаденыш, не то пырну!
— На работе спрятал, — выдавил из себя Игорь. Соврал сознательно, побоялся, что на самом деле пырнет, если принести ящик немедленно.
— Как — на работе?! — взревел Волонтир. — Зачем? Почему не принес мне? Вильнуть вздумал, гнида?!
— Тебя не было, я заходил… — Игорь изо всех сил давил затылком в спинку дивана, чтобы ослабить укол лезвия. — А дома держать побоялся. Вдруг жена найдет. Все дело насмарку…
Волонтир ослабил хватку.
— Сам должен понимать, не маленький, — оживился Красильников. — Ты подумай, подумай своей дурной башкой, куда мне его девать?! С собой носить? Или в камеру хранения на вокзал сдать? Усек?!
— Рассказывай. — Жора плюхнулся на валик. — Все рассказывай, гад! — И потянулся к бутылке.
Трогая саднящую ранку на шее, Игорь подробно описал весь день: хлопоты с похоронами, отправку жены с дочерью к тестю, поиски тайника. Когда дошел до сейфа, Жора, успевший проглотить полстакана водки, перебил:
— Ручка есть на крышке?
— Есть, есть, — успокоил его Игорь.
— А эмблемка с орлом?
— С орлом и свастикой. Сбоку пришлепана. Фирма!
— Он! Это он! — Волонтир опрокинул в себя стакан, крякнул, закусил огурцом. — Ну, парень, давай еще — за успех!
Выпили.
— Ты, видать, в рубашке родился, — повеселел Жора. — Тяжелый ящик-то?
— Килограммов пять-шесть будет.
— Господи! — Он сорвался с места, суетливо забегал по комнате. — Господи, шесть килограммов! Да ты соображаешь, что значит шесть килограммов?! — Внезапно остановился, пошатнулся, осел на диван. — Ты, конечно, открыл?
Игорь догадался, о чем подумал напарник.
— Да не бойся, не взял я оттуда ничего.
Волонтир сощурил глаза:
— Ты не бойсь, я проверю. — И слегка заплетающимся языком повторил: — Проверю… Думаешь, забыл я? Все помню, сколько чего…
Разлив оставшуюся водку, Игорь заглянул в холодильник и достал еще одну бутылку.
— Не волнуйся, все на месте. Разделим по-честному, Джордж, как договаривались…
С каждой минутой Волонтир хмелел все сильнее. Спустя полчаса, обнимая Игоря, допытывался:
— Ну скажи, скажи, колец много?
— Не считал, — отвечал Красильников, стараясь освободиться от его цепких объятий.
— Да я не спрашиваю, сколько штук. Ты только скажи: много? Только не ври, я помню. Они в связках были, на шпагат продеты.
Игорь, не вскрывавший ящик, мысленно прикидывая его вес, поддакивал:
— Много, много. Нам с тобой хватит.
— А камешки в парусиновом мешочке есть?
— Есть.
— А десятки золотые?
— Навалом, — говорил он и сам почти наяву видел россыпь золотых монет.
В половине второго ночи Жора, едва двигавшийся от выпитого, неожиданно резво кинулся к двери, запер ее, а ключ опустил в брючный карман.
— Ты вот что… не обижайся, парень… Будешь сидеть тут, со мной. До утра… Вместе пойдем… Вместе…
Он свалился на диван и, похоже было, потерял сознание.
Игорь, чуть не плача от досады, с ненавистью смотрел на полуоткрытый Жоркин рот, из которого вырывалось хриплое, нездоровое дыхание, искал выход, и когда решение пришло, оно показалось ему единственно разумным, снимающим все проблемы. Да, это и есть финиш, его финиш. Бег на длинную дистанцию закончился, позади остались Антоны и Тамары, Лены и Жоры, а ему наградой — золото…
Не колеблясь, он вытащил из кармана лежавшего без движения Волонтира ключ, отпер входную дверь и, обернув носовым платком пальцы, крутанул до отказа ручки газовой плиты…
СКАРГИН
Дом, как и ожидалось, был пуст. Теперь он стал точной копией второго — таким же заброшенным и обветшалым. По двору, повернувшись к нам мордой, пробежала собака с уныло опущенным хвостом. Холодная пустота подъезда была наполнена звуками, и каждый из них будто напоминал, что во всем здании не оставалось ни души. Где-то на втором этаже вовсю гуляли сквозняки, стукнула оконная рама — может, в квартире Ямпольской?..
В прихожей я первым делом подошел к двери справа. При ярком свете переносной лампы, которую притащил из машины Логвинов, увидел то, что из-за темноты не разглядел в первый раз — листок с росписью и круглой печатью. Края его были надорваны.
Несколько вспышек блица, и мы прошли в квартиру Щетинниковой. Странно было видеть единственную меблированную комнату в покинутом жильцами доме. Сбоку стоял торшер, вплотную к нему — столик, шкаф для одежды. По другую сторону — швейная машинка и кровать. Четкого представления, что именно следует искать, я не имел, подсказала сама обстановка: при осмотре в глаза бросились четыре лунки на полу, свидетельствовавшие, что на этом месте долгое время стояла кровать. Ее передвинули к противоположной стене, и передвинули, по некоторым безошибочным признакам, совсем недавно.
Логвинов уже занимался отпечатками пальцев, а я внимательно осмотрел мебель и пол. Ничего подозрительного, кроме крошечных осколков кирпича в разных углах комнаты, не обнаружил. С помощью понятых мы отодвинули кровать, и здесь, в кафельном монолите стены, увидели нечто интересное. В пятнадцати сантиметрах от плинтуса кафель был выбит и место это неаккуратно замазано белым веществом.
— Алебастр, — определил Сотниченко, когда мы, выполнив формальности, стали ковырять слой замазки.
