Сергей Алексеев - Удар Молнии
- Тебя сновидения не мучают? - неожиданно спросил Головеров, прощаясь.
- О светлом будущем? - еще раз, последний, улыбнулся он.
- А мне - хоть спать не ложись, - пожаловался Глеб. - Раньше все женщина снилась, Марита, из Приднестровья. Теперь - Диктатор. Неужели я опять согрешил?
Он повесил этот вопрос над головой Миротворца, подхватил сумку, фотоаппараты, спрятал глаза за черными очками и, с американской улыбкой раскланиваясь с клерками и охраной, оставил резиденцию Правительства Чечни, в просторечии именуемую гостиницей аэропорта Северный, и ее, стало быть, постояльцев, а еще точнее - пассажиров задержанного рейса...
* * *
Кастрата настигло возмездие - обязательство перед дедом Мазаем, Отечеством и собственной совестью было исполнено и следовало идти домой. Не ко временному пристанищу, где он полулегально жил уже больше года, а к порогу своего настоящего дома на московской улице в виде однокомнатной квартиры на втором этаже. Если, конечно, юный участковый не захватил ее за это время и не прописался.
Можно и нужно было уходить, однако Глеб вернулся в свою деревню Умарово, которую война пощадила и разве что пополнила новыми разноплеменными жителями беженцами; вернулся в среду для существования и работы более чем благоприятную, вернулся и надолго утратил решительность.
Наталья в первый же день почувствовала его настрой, но ни о чем не спрашивала, а у него не поворачивался язык сказать, что уходит...
До этого момента Глеб считал, что ему повезло, хорошо и надежно устроился, адаптировался к среде и почти легализовался, однако, стоило представить, что сейчас вот все и кончится, как засосала под ложечкой тоска, отдаленно напоминающая тоску по Марите.
А все произошло опять будто бы случайно. В начале зимы прошлого года Головеров рыскал в районе Бамута, отыскивая логовище Диктатора и его пути движения. Спал где придется, ел что Бог пошлет и уже слегка одичал, грешным делом, завшивел и по виду ничем не отличался от примученного войной и жизнью местного жителя. И вот однажды вечером, в самую слякотную пору, когда по проселкам и ходить-то было невозможно из-за глубокой и вязкой грязи, заметил одинокую женскую фигуру, нагруженную двумя клетчатыми сумками. Она едва тащилась и, кажется, высматривала безопасное местечко, чтобы пересидеть ночь. Глеб незаметно приблизился к женщине и был обескуражен: по виду и одежде это была жена богатого чеченца - не шутка, - настоящая соболья шуба до пят, правда сзади и по полам уделанная в грязи, не менее роскошная шапка, золото на пальчиках поблескивает. И по лицу непонятно, то ли обрусевшая чеченка, то ли терская казачка - чернобровая, тонкий профиль, слегка впавшие щеки, полные яркие губы. Всякая женщина в Чечне прежде всего являлась ходячей выставкой состоятельности мужа. Сам может в дерюжке ходить, но жену так оденет, что московским красавицам не снилось...
И надо же, идет пешком, а не ограбили! Да еще сумки волочет, как привычный глазу российский челнок.
Глеб тихонько окликнул - женщина бросила ношу, резко обернулась. Он знал уже десятка четыре чеченских слов, но спросил по-русски:
- Что, красавица, никак притомилась?
- Ты - русский? - быстро спросила она.
- Как видишь. - Глеб демонстративно завернул автомат за спину, хотя здесь больше смущало не оружие - безоружный мужчина был просто смешон в Чечне, - а уровень злобы, накал эмоций и отрицательный потенциал намерений, угадать которые следовало в первые мгновения, будь перед тобой человек любой национальности. Не угадал - проиграл или вовсе пропал, как в карточной игре на интерес.
Она угадала, вернее, почувствовала, что опасность ей не грозит.
- Русский, но не местный, - точно определила женщина.
- Из Грозного, - стал отрабатывать одну из легенд Глеб. - А ты-то куда идешь на ночь глядя? И в такую погодку? Да с такими сумками?
В этих совсем безобидных вопросах ей что-то послышалось.
- Не подходи ко мне, - попросила. - Иди своей дорогой. Сзади мой муж идет, чеченец.
- Да ладно, красавица, - засмеялся он. - Никто за тобой не идет. Не бойся, не укушу. И сумок отбирать не стану. Твоя ноша, вот и неси.
Ей еще не было тридцати, однако из-под шапки выбивался тонкий седой локон возле левого виска, белеющий на фоне черного меха. Она мгновение с острым прищуром смотрела на Глеба, потом вдруг вздохнула и, распахнув полы шубы, принялась сдирать о траву комья налипшей на сапоги тяжелой глины.
- О Господи! - протянул Головеров. - Тебе бы по проспекту гулять, с театральной сумочкой. Или с собачкой на шелковом поводке. А ты пудовые сумки по грязи волочешь. Посмотри, во что шубу превратила? Что теперь муж скажет?
- Кошмар, - неожиданно согласилась она. - Такая неудачная поездка! Едва ноги унесли...
- Допустим, не только ноги, - усмехнулся Глеб, кивая на сумки.
- Хорошо, Башир нас перед постом высадил, а то бы всех загребли.
- Федералы? Бандиты?
- ОМОН! Почище бандитов!.. Башира забрали вместе с "уазиком".
- Башир - это муж?
- Да нет, сосед, челночили вместе. Она подняла сумки, сделала два шага и плюхнула их в грязь.
- Сил больше нет! А идти до Умарово - пять километров...
- Что же ты в Умарово пошла этой дорогой? Можно же по асфальту?
- Здесь безопаснее, не ездят... Помоги донести? Заплачу.
В голосе не было никакой надежды: в Чечне мужчины не носили груза на себе, оставив это занятие женщинам, как дополнение к богатым одеждам.
- А увидят? Несолидно...
- Да кто тебя тут увидит? - женщина огляделась. - Никого нет, и темнеет.
Он почувствовал азарт "съема" - знакомое состояние самого прекрасного в мире поединка с женщиной, победа в котором всегда делится пополам. Значит, не совсем одичал, если еще хочется не удовлетворения плотской страсти, а игры, освежающей кровь и увлекательной прелюдии, стремления заинтересовать, очаровать, хотя вряд ли такое возможно для грязного, завшивевшего мужика.
- А сколько заплатишь? - улыбнулся Глеб, пробуя сумки на вес. - С тонно-километров? Или как?
- Тридцать тысяч дам, - буквально поняла она.
- Приличная сумма, - серьезно определил Головеров и вынул из кармана пачку долларов. - Особенно когда денег почти нет, остался пустяк совсем, мелочь какая-то.
Женщина отвела глаза в сторону, сломив гордость, попросила жалобно:
- Ну помоги! Прошу тебя, пожалуйста... Ты же русский.
- Ладно, - он взял сумки и пошел вперед. - Рассчитаешься поцелуем. Если твой муж не пристрелит.
- Он не пристрелит, - обрадовалась она. - Он чеченец, но вполне интеллигентный человек, учитель по образованию.
Это ее заверение сильно отдавало легендой, но Глеб не стал ничего уточнять и молчал всю дорогу, представив реально картину, как он, давно не мытый, воняющий потом, с тяжелым запахом изо рта полезет целовать эту ухоженную, хотя и измученную дорогой женщину. Самого-то передергивало от омерзения...
А он любил, когда во всем, даже в безобидной, ни на что не претендующей игре есть своя эстетика, непременно обусловленная взаимным приятным чувством.
У околицы деревни Глеб остановился, опустил ношу на траву, но женщина указала на белую железную крышу.
- Вон мой дом! До ворот.
Неужели заставляла отрабатывать на полную катушку? Страдать, так знать за что...
В деревне не было уже ни огонька, впрочем, как и в ее доме из белого силикатного кирпича. Подозрение, что муж - легенда еще больше усилилось, пробив надеждам крошечную брешь.
У ворот она огляделась, подставила лицо.
- Ну, получай зарплату, что стоишь?
Возле своего дома она заметно осмелела, в голосе послышалась властность качество привычное и каждодневное.
- Извини, я пошутил, - отступил Глеб. - Мне ничего не нужно.
- Врешь, я вижу! Глаз у тебя блудливый. Ты же бабник?
- Не скрою! - ухмыльнулся он. - Расцеловал бы тебя!.. Так бы расцеловал! Да... как говорил Паниковский, я год в бане не был. Запах о г меня... Даже собаки нос воротят.
- Я и не почуяла. Нос заложило, - она распахнула калитку. - А ну, входи!
- Как же муж? - заметил он. - Учитель по образованию?
- Мама у меня дома, очень старенькая... Заходи. Я сейчас затоплю титан и согрею воду.
Глеб переступил порог и притулился к косяку. Женщина зажгла керосиновую лампу, затем скинула шубу и ахнула.
- Ой! В прах изгадила! У меня ведь такой никогда не будет!
- Поберегла бы, не таскала в грязь, - рачительно заметил он.
- Что ты? Куда я без нее... Тут же и ограбят, и... А что ты стоишь, как казанская сирота? Раздевайся!
- Понимаешь, я человек без комплексов, - заявил Глеб. - И скажу прямо завшивел. Потому раздеваться могу только на улице.
- Завшивел? - то ли изумилась, то ли не поверила она.
- А что, человеку и завшиветь нельзя?
- Господи, кого я в дом притащила? - засмеялась женщина. Тебя хоть как зовут?
- Глеб, - сначала сказал, а потом поймал себя за язык: называть своего настоящего имени он не имел права...
Пока он мылся в самодельной, из нержавейки, ванне, Наталья приготовила ему чистую одежду, вплоть до верхней, неведомо с чьего плеча, но почти новой, а старую связала в узел на дворе, предварительно вынув из карманов оружие, боеприпасы и деньги.
