Анатолий Безуглов - Прокурор
Анегин попросил Берестова немного подождать.
Боржанский встретил Евгения Ивановича и молча проводил его на веранду.
— Этот оператор, кажется, покладистый малый! — начал разговор Анегин. — Все будет в порядке! Не вижу оснований для уныния…
— А я — для веселья! — сурово посмотрел на него Боржанский. По-моему, надо прикрывать лавочку!
— Ты что? — ошалело уставился на него Анегин. — Только-только до настоящих башлей дорвались! До этого — только одни расходы…
— Неужели не видишь — обложили!
— Это на тебя проповеди вашего придурка действуют…
— А осечка Белоуса в Рдянске? — рявкнул Боржанский. — Провалы Зубцова и Марчука в Зорянске? Сюда уже добрались…
— Интересно, что ты скажешь пайщикам? — зло прищурил глаза Анегин. Так они и дадут свернуть дело!.. Не о том думать надо, Герман!.. Где твой боевой дух, смекалка?
Главный художник нервно прошелся по веранде:
— Как бы узнать наверняка, под колпаком мы или нет? — Он вдруг остановился напротив Анегина и неожиданно закончил: — Хорошо… Поговорим завтра. На трезвую голову…
Евгений Иванович с облегчением вздохнул:
— Другой разговор. А то развел панихиду…
…Как только он сел в машину, тут же достал из кармана пиджака плоскую бутылку с коньяком, отвинтил пробку и выдул одним махом все содержимое.
— Домой? — спросил Берестов.
— Погреться возле Нади потянуло? — добродушно усмехнулся Анегин и, не дождавшись ответа, скомандовал: — Поехали в сторону Степного. Потом скажу, где свернуть…
Буквально через несколько минут шофер увидел, что Евгений Иванович сильно захмелел.
— Гуднем с тобой! — похлопал он по плечу Виктора. — Сегодня без баб… Но это иногда тоже хорошо… — И вдруг со вздохом сказал: — Не понимаю я тебя, Витюня. Вокруг столько канашек — цмак! — поцеловал он кончики пальцев. — И чего ты прилепился к Надьке? Баба, да еще с довеском…
— Не надо, Евгений Иванович, — попросил Берестов.
— А-а, понял, понял! Любовь, как говорится, зла!.. А ты гордый! Я люблю гордых… — У Анегина заплетался язык. — Извини, Витюня, что мы тебя того… Помяли немного… Кто знал?
— Вы о чем?
— Ну, за виноград… Понимаешь, надо всех держать во! — он показал сжатый кулак и хихикнул: — Небось когда поступал на работу, писал, что родился в мае?
— Ну да… — удивился Берестов.
— Скажи, кто научил? — шутливо погрозил Анегин пальцем.
— Я на самом деле майский…
— Капочка майских обожает… У нее все по звездам рассчитано. Мартовских не берет. Ни-ни! Под знаком Марса родились, значит, воевать любят… Будут скандалить, писать в газеты…
— А при чем тут Капочка? — еще больше удивился Виктор.
— Племяш… Фадей Борисович у нее полностью в руках, — серьезно сказал Евгений Иванович. — А Капочка — в руках у нас… Этот Кеша хоть и чокнутый, а сдобненькое любит…
Анегин плотоядно облизнулся, замолчал. Постепенно голова его свесилась на грудь. И вдруг раздался долгий, с присвистом храп.
Берестов тронул его за плечо:
— Куда везти, Евгений Иванович?
— Двадцать третий километр, после столбика налево… Там огоньки… Хутор… Дядя Кондрат…
И Анегин отключился.
«Волга» мчалась по пустынному шоссе. Виктор всматривался в пролетавшие назад указатели километров, боясь пропустить нужный.
За двадцать третьим действительно был поворот. Проехали еще километров пять, прежде чем показалось несколько огней. Виктор остановил машину у темнеющего в ночи высокого забора. И не успел разбудить своего пассажира, как скрипнули ворота. В свете фар появился невысокий, щуплый, прихрамывающий мужичишко, с огромными усами, в галифе и сапогах. Он заглянул в машину и, увидев Анегина, стал деловито открывать ворота. Видимо, такие наезды были в порядке вещей.
Виктор заехал в большой двор, обрамленный тополями. Фары осветили продолговатое здание с маленькими окнами у самой крыши и рядом — ладную хатку с побеленными стенами и кровлей из толя.
— Дядя Кондрат, — представился мужичок Берестову. — Ну-ка, подмогни…
Виктор хотел было вытащить из машины Анегина, но тот неожиданно открыл глаза.
— Знакомсь, — указал он на дядю Кондрата. — Мой родич. Гроза ипподромов. Одесса, Ростов, Пятигорск… — И, отодвинув в сторону «грозу ипподромов», сам выбрался из машины.
Нетвердо ступая, Анегин зашагал к хате, махнув Берестову: мол, айда за мной.
Дядя Кондрат двинулся за ними, покрякивая и пуша рукой усы.
То, что он наездник, можно было и не сообщать. Первая комната, куда они попали из сеней, была заставлена и увешана спортивными кубками, вымпелами, фотографиями, картинами и скульптурами с изображением лошадей.
Анегин, покачиваясь, остановился у снимка, где дядя Кондрат был сфотографирован рядом с великолепным конем и с уздечкой в руках.
— Бергамот, — указал Евгений Иванович на красавца скакуна. И объявил: — Я сейчас… Надо сполоснуть физиономию…
Он исчез за дверью.
— А это? — обратил внимание Виктор на фотографию красивой лошади, серой, в яблоках.
— Мой любимец! — с гордостью сказал дядя Кондрат. — Чистокровная арабская. Настоящий стандардберд…[1] — Он вдруг спохватился: — Заговорил я тебя… Звать-то как?
— Виктор, — представился шофер.
— А соловья баснями не кормят…
— И не поят… — подхватил появившийся в комнате Анегин.
Волосы и рубашка у него были мокрые, но походка стала более уверенной. Он предложил спуститься куда-то вниз по винтовой лестнице.
Берестов ожидал увидеть мрачный погребок, но его буквально ослепил роскошный зал, отделанный светлым деревом и нержавейкой. В потолок были вделаны красивые светильники. Посреди помещения стоял овальный стол, окруженный стульями с высокими резными спинками. Вдоль одной стены сиял металлическими полками и зеркалами бар, весь уставленный импортными бутылками.
— Садись, — величественно указал Анегин Виктору на стул и пошел к холодильнику — огромному «Розенлеву».
— Ну и красотища! — не удержавшись, воскликнул Берестов, обозревая подземное чудо.
— Унутрия-матушка, все она! — щурился от яркого света дядя Кондрат.
— Кто-кто? — не понял Виктор.
— Унутрия, говорю… Крыса такая большая. Третий год ее развожу… За шкурку-то до полсотни дают… Раньше, правда, морока была. Сам расти, сам забивай, сам шкуру выделывай… А теперь потребкооперация принимает унутрию живьем. Шкурки — на шапки и воротники, а мясо — в торговлю…
— Тьфу! Неужто едят? — удивился Берестов.
— Сам не пробовал, а заготовитель говорил, что вкус — как у индейки. За границей ее мясо куда дороже говядины!..
— Ладно, дядя Кондрат, — подошел к столу Анегин с бутылкой экспортной водки и коньяком «Метакса». — Витюня свой парень… С твоих нутрий мне бы только на отделку сортира хватило… Ты лучше сооруди что-нибудь горяченькое на закуску…
К удивлению Берестова, бывший наездник не обиделся, а с готовностью вскочил с места и шустро проковылял куда-то за бар. А Евгений Иванович стал таскать из холодильника всевозможные яства: осетрину, крабы, заливной язык в консервах, салями. В довершение он поставил перед Берестовым едва початую двухкилограммовую банку черной икры и воткнул в нее столовую ложку.
— Рубай, — бросил он небрежно. — Потом можешь смело говорить, что ел икру ложками. — Анегин загоготал.
Виктор был подавлен, оглушен всей этой роскошью. Евгений Иванович это заметил.
— Эх, друг-портянка, — произнес он с каким-то отчаянием, разливая по высоким хрустальным бокалам коньяк. — Тошно мне, обидно! Приходится прятаться под землю, как крысе! А я могу запросто отгрохать домину в два этажа. — Он подумал и, посчитав, видимо, что мало, воскликнул: — в три этажа! С солярием и зимним садом! Да еще в доме бассейн соорудить с подогревом! Смотрите, на что способен Евгений Иванович Анегин! — Он махнул рукой. — Пей!
— Боюсь, — сказал Виктор.
— Ха! — вылупил на него глаза Анегин. — Сто целковых платил за бутылку! Греция! — Он снова загоготал. — У нас в Греции все есть… Помнишь, в каком-то фильме?
— За голову боюсь, — пояснил шофер. — Мне тогда ваш Громила так тряханул мозги!.. Пробовал я уже. Чуть-чуть выпью, а черепок раскалывается от боли…
— Ну, если чуть-чуть, у меня тоже раскалывается! — Анегин захохотал так, что зазвенели рюмки на баре.
Потом он залпом выпил коньяк, засунул в рот изрядный кусок осетрины и жестом приказал Виктору следовать его примеру.
Берестов вздохнул и медленно выцедил свой коньяк.
— Вот это по-нашему, — крякнул Евгений Иванович. — Икорку, икорку бери! Пойдет за коньяком, как за родной мамой!..
Затем он заставил гостя опустошить второй бокал. На третьем Берестов взмолился:
— Не могу… Так сразу… — язык у него еле ворочался. — Еще к телевизионщикам ехать… Уже три часа ночи…
