Иван Сербин - Черная акула
– А я и не смакую, – перебил майор. – Я тебя накачиваю. Чтобы ты ухо востро держал.
– Уже проснулись? – окликнул с койки Алексей.
– А то, – хмыкнул Проскурин. – Ты что такой смурной-то, орел? Не рад, что ли?
– Чему радоваться?
– Скоро все закончится, – уверенно сказал Проскурин, потягиваясь. Алексей подумал секунду.
– Знаешь, а ведь я что-то заметил…
– В смысле?
– Ну, на фотографиях. Что-то там есть. У меня даже возникло ощущение дежа вю.
– И что же это? – посерьезнел фээскашник.
– Не знаю. Никак не пойму. Майор посмотрел на Максима, затем перевел взгляд на Алексея и махнул рукой.
– Ладно. Чего уж теперь. Пока нас не будет, посмотри, подумай. Потом расскажешь. И вот еще что, орел. Когда мы выйдем, стулья придвинь к двери. Если хлопчики Сулимо тебя найдут, то все равно не смогут войти бесшумно. Попробуй ручку подпереть. Вряд ли, конечно, они сюда сунутся, но все-таки… И нам спокойнее.
– А если придет Маринка уколы делать? Загремит через эту мою баррикаду…
– Ну и хрен с ней, – философски заметил Проскурин. – Во-первых, ей поделом, во-вторых, пусть лучше она нос себе расквасит, чем ты пулю в голову получишь. У нее пройдет, у тебя уже нет. Максим засмеялся. Он хохотал и хохотал, сам пугаясь своего бесконечного, клокочущего в груди смеха, но не в силах был остановиться. Проскурин пару минут наблюдал за ним, затем вдруг резко шагнул вперед и наотмашь хлестнул полковника по щеке. Смех оборвался.
– Успокойся. Это нервное. Максим кивнул.
– Спасибо. Извини, что-то я действительно волнуюсь малость. Все-таки первый раз в такую переделку влез.
– Если бы ты не волновался, я бы не взял тебя с собой. Человек, который совершенно не волнуется в подобной ситуации, – или даун от рождения, или идиот по жизни, потому что недооценивает противника. И то, и другое потенциально опасно.
– А ты волнуешься?
– Еще как. Только меня учили держать себя в руках. Целых четыре года учили. – Проскурин еще раз потянулся, хрустнув суставами. – Ну что, тронулись?
– Да, пойдем, – согласился Максим.
– Удачи вам, – пожелал Алексей.
– Спасибо. Тебе тоже.
Глава 36
Двое широкоплечих парней, сидящих в вишневой с металлическим отливом «восьмерке», переглянулись. Один из них вытащил из-под пиджака рацию и нажал кнопку «вызов».
– Общий вызов. Двойка вызывает всех.
– Первый на связи.
– Третий в эфире, прием.
– Пятый, жду.
– Седьмой здесь, прием.
– Двойка – всем. Путешествие. Парень выключил рацию и бросил ее между сиденьями на пачку «Лаки Страйк», на магнитофонные кассеты, на зажигалку.
– Все в порядке? Без срывов? – спросил без всякого выражения шофер.
– Без.
– В полночь? Ничего не меняется?
– Ничего.
– Отлично. Код «Путешествие» означал, что Максим с Проскуриным вышли из больницы и направляются к машине. Ипатов не соврал, сказав, что Сулимо известны все шаги Проскурина. Так оно и было. Сейчас широкоплечие боевики занимали каждый свою, отведенную ему в предстоящей операции позицию.
Глава 37
Вдруг поднялся ветер, и, когда Максим с Проскуриным вошли в подлесок, у обоих появилось ощущение, будто вокруг них, то тут, то там, крадучись шмыгают какие-то люди. Подлесок был довольно жидким, порывы ветра покачивали сосны, и те издавали жуткий, леденящий душу скрип, шуршали ветви, а впереди нет-нет да и проносились поезда, колесами отбивая на стыках равномерный, сводящий с ума монотонностью ритм. Словно бил в барабан полоумный пионер. Перебравшись через железнодорожную линию, Проскурин кивнул Максиму.
– Все, стой здесь. Раньше двух они вряд ли начнут, но ты на всякий случай к часу будь наготове. Твой Паша, кстати, исполнительный парень? А то в самый ответственный момент поедет подлевачить, и останемся мы с тобой на бобах.
– Нет, будет ждать, – успокоил его Максим.
– Ну и ладушки тогда. Все, я пошел. Давай, удачи тебе. – Проскурин растворился в темноте. Максим подивился, насколько тихо этот майор умеет ходить. А может быть, это ветер, шустрый полуночный жулик, крал звук шагов и уносил его в подарок ночи? Максим стоял и ждал, то и дело поглядывая на едва различимый в темноте циферблат, а мимо примерно раз в полчаса проносились электрички, озаряя лес сполохами теплого желтого света. Шофер Паша, скучая, посматривал на сочащиеся мягким зеленым светом, вмонтированные в приборную панель часы. Когда стрелки подползли к двенадцати, он включил приемник и, настроившись на «Европу Плюс», откинулся в кресле. Солдат поерзал, устраиваясь поудобнее и жалея о том, что нельзя приоткрыть дверцу и почитать, когда вспыхнет в потолке яркая белая лампочка. Но нельзя – значит, нельзя. Шеф строго-настрого наказал ему не «светиться». В общем-то, и музыку не следовало включать, но, сидя в темноте, тишине и одиночестве, он бы просто подох с тоски. На дороге хоть машины посчитать можно, номера посмотреть, на числа позагадывать. А здесь, в густом ельнике, делать вообще было нечего. Паша принялся отбивать такт рукой по соседнему сиденью, мурлыча себе под нос:
– Пристань твоей надежды ждет тебя, пристань твоей надежды… И в этот момент в боковое окошко кто-то постучал. Солдат вздрогнул от неожиданности, повернул голову и заорал от внезапного, как удар молнии, испуга. Прямо на него сквозь стекло смотрела кошмарная харя: два выпученных глаза-окуляра и подсвеченный блекло-зеленым белый полуовал лица внизу. Тела существа он не видел, поскольку под восково-бледным подбородком сразу начиналась чернота. Ощущение было настолько жутким, что глаза Паши расширились, а сердце провалилось куда-то в пятки. Неожиданно уродливая морда отпрянула в темноту, и только тогда солдат вдруг сообразил, что стучал человек, просто на голове у него был прибор ночного видения, а тело затягивал облегающий черный комбинезон. Паша уже хотел с облегчением перевести дух, когда стекло вдруг покрылось сетью мелких трещин и в нем образовалась аккуратная круглая дыра. Шофер даже не успел понять, что это пулевое отверстие и что пуля предназначена ему. Кусочек стали в латунной рубашке вошел солдату между глаз. Пашу отбросило в сторону, на правую дверцу, он стукнулся затылком о ручку и застыл. Кузьмин продолжал напевать о пристани, появившейся на горизонте, и, вторя ему, заунывно плакал саксофон. А Паша лежал и смотрел в потолок стеклянными невидящими глазами.
Проскурин, пригнувшись, прокрался к самой опушке и остановился, стараясь слиться с деревьями. Сейчас завод почти полностью был погружен в темноту, горел только один прожектор над основным корпусом. Вагоны, правда, стояли на месте, выделяясь светлыми боками на темном фоне леса. Автокраны казались уснувшими жирафами, рядом никого не было. Абсолютная тишина, только ветер рассказывал полуночную сказку задремавшему миру. Проскурин присел на корточки. «Отдыхают, должно быть, – подумал он. – Шутка ли? Наверное, пахали часов до десяти, а то и до двенадцати. И сегодня еще всю ночь предстоит. Да, скорее всего отдыхают». Сцепив пальцы обеих рук в крепкий кулак, он потянулся, и в этот момент что-то тяжелое и жесткое обрушилось ему на спину. Напавший прятался где-то совсем рядом, однако майор не заметил его, и это было дурным знаком. Проскурин, повинуясь привычке, втянул голову в плечи, резко вскинув руки, попытался найти лицо противника, но тот был настороже и сумел увернуться. «Фокус не удался», – подумал Проскурин. Он подался вперед и сделал кувырок, согнув дугой спину, приходя на нее легко, накатом, подминая широкоплечего под себя. Лежа поверх противника, фээскашник отточенным мгновенным движением вонзил локоть под ребра врага. Тот охнул, выдохнув Проскурину в самое ухо:
– Ты-ы-ы, сучара… Проскурин рывком вскочил, развернулся и махнул ногой в туманное, белесое пятно лица. В следующий момент он с удивлением отметил, что на голове широкоплечего темнеет прибор ночного видения, а тело едва различимо из-за комбинезона, черного, как сама ночь. Носок его ботинка прошел вскользь по острому подбородку, стесывая губы и сминая переносицу. По идее, противник должен был схватиться за разбитый нос и с воем покатиться по рыхлому снегу, но идеи не всегда соотносятся с реальностью. Парень оказался крепким. Даже не застонал. Проскурин еще не успел отступить, а каблуки тяжелых армейских бутсов уже врезались ему в грудь, точно под стык ребер, заставив диафрагму болезненно плотно сжаться. Майор захрипел и пошатнулся, сгибаясь пополам. Сразу вслед за этим он увидел рифленую подошву, надвигающуюся на лицо, а через мгновение мир взорвался ярко-желтыми огненными брызгами. Проскурин отлетел на пару метров и грохнулся в снег, ударившись спиной о крепкий, узлом, корень. Острая боль пронзила тело будто копьем. «Ребро! – подумал он. – Гадство, ребро сломал!» Однако жалеть себя было некогда. Широкоплечий парнишечка явно соображал в драке не хуже его самого, а то и получше. Проскурин застонал, поднимаясь. Противник же не издал ни звука. Он все делал в сосредоточенном молчании. Майор согнул руки в локтях, чуть ссутулился, защищая голову, и внимательно посмотрел на плечистого. Тот едва заметно пританцовывал на месте. Руки висели вдоль тела. Спокойно, расслабленно. Как ни старался Проскурин, а понять, на чем сосредоточен парень, не смог и кинулся в атаку наобум, уходя обманным финтом влево и выбрасывая на поражение правую руку. Плечистый мгновенно преобразился. За неуловимую долю секунды он стал похож на дикого зверя, увидевшего, что долгожданная добыча наконец угодила в ловушку. Уверенно и легко парень парировал удар Проскурина, а затем ударил сам. Хлестко и невероятно сильно. Майор словно налетел на автобус. Ноги его обмякли. Воздух разом вырвался из ноющих легких. И тут же последовала серия в печень, потом два резких прямых в голову, а под конец, когда Проскурин уже начал валиться в снег, удар ногой в висок. В голове вспыхнул рой золотистых лампочек, и майор нырнул в спасительную темноту.
