Станислав Родионов - Долгое дело
Составление протокола кончилось. Рябинин вспотел от горы написанных им бумаг. Теперь бы отдохнуть, но они решили немедленно приступить к допросу. Проводив понятых и участкового инспектора, Рябинин устало сказал:
– Садитесь, Александр Иванович, к столу...
Круглый шаткий стол посреди комнаты под синтетической скатертью, похожей на клеенку. На тумбочке телевизор старой марки. Заезженная кушетка. Полочка с книгами – одни мемуары да технические справочники.
– Ты глянь на кухню, – перехватил Петельников его взгляд, а может быть, и мысль.
Рябинин пошел быстро, снедаемый любопытством...
Может быть, на кухне была и плита, и раковина, и посуда. Он их не увидел, поразившись не ожидаемой тут картиной. Ему показалось, что он шагнул в нутро гигантского телевизора. Десятиметровая комната имела только пол и кусок потолка – все остальные поверхности были заняты металлом, имеющим самые невероятные формы. На полках, на стеллажах, на крюках, на каких-то рамах висели и лежали моторы и моторчики, гайки и болтики, цепи и шланги, сверла и зубила... Была раковина, к которой примазался столик с чайником и алюминиевой кастрюлей.
Рябинин вернулся в комнату и глянул на Александра Ивановича, словно увидел его впервые, словно не встречал его много лет в коридорах и не видел у себя в кабинете. Кем он его считал? Человеком, который собственноручно красит нитяные носки. Человеком, который не живет, а присутствует на нескончаемых похоронах. А он оказался соучастником крупной преступницы. А он оказался не просто умельцем, а механиком по призванию. Рябинин спрашивал его о смысле жизни... Там его смысл жизни, на кухне.
Теперь комендант сидел за столом, но все с тем же легким и отрешенным от земных дел лицом. Рябинин разложил протокол допроса и начал переписывать сведения с паспорта.
– Вам пятьдесят пять лет?
– Нет, пятьдесят три.
– Но по паспорту пятьдесят пять...
– Моя рожа в милиции не понравилась, вот они два года и добавили.
Рябинин не стал узнавать подробности, сразу поверив, что его "рожа" могла не понравиться, – были вопросы интересней.
– Какое у вас образование?
– В размере десяти классов.
И промелькнуло, исчезая...
...Глупец не может быть образован, он бывает только грамотен...
Лицо коменданта было так благожелательно и так сияло готовностью к ответам, что, отбросив все следственные приемы, Рябинин сказал:
– Александр Иванович, сарай вы подожгли?
– Я.
– Цистерну вы?
– Она дала склянку, а я плюханул.
– Часы вы остановили?
– Я.
– Фальшивый перстень с бриллиантом вы сделали?
– Я.
– Ко мне на квартиру вы приходили?
– Книжек у вас много, как у меня железок.
– Почему у нее спичка ходила?
– Я в спиченку иголочку, а в ее рукав магнитик.
– А ожог?
– Она какой-то дрянью мазала.
– Ну а чему вы радуетесь? – все-таки не выдержал Рябинин: ведь там, в коридорах своего здания, комендант ни разу не улыбнулся.
Александр Иванович помолчал, не подозревая, что радуется. Его мелкое лицо на эту минуту задумчивости сделалось как-то еще меньше, словно ушло вглубь.
– А стало легше.
– Почему?
– Чаша терпения перелилась через край.
– Нельзя ли яснее?
– Видите, я дышу. Мне теперь беззаботно. А до вас-то вздохну и оглянусь. Теперь я свободный.
Рябинин посмотрел на инспектора – понимает ли тот? Инспектор посмотрел на Рябинина – понимает ли тот? Человек, которого ждал арест, говорил о своем освобождении. Да он сумасшедший. Или они чего-то не знают...
– Александр Иванович, вы имеете в виду освобождение от денег и золота? – спросил Рябинин.
– Я не какой-нибудь зеленый отщепенец.
– То есть? – не понял инспектор.
– Золота и бриллиантов не уважаю.
– Почему ж? – недоверчиво усмехнулся инспектор, поглядывая на темное, давно не чищенное серебро.
– А есть жизненный пример. Бывал я завхозом в экспедиции, и кантовался там один буровик курчавый. Спросишь его, сколько время, а он рубаху распахнет, где у него на цепочке золотые часы старинной работы. Одну крышечку откроет, вторую... Ему говорили, дураку: отдай, мол, часы на хранение начальнику в сейф. Ухмылялся. Ну, пошел в кино и не пришел. В кустах нашли с пробитой головой и без часов. С тех пор я к золоту ни-ни.
Говорил он легко, без понуканий, словно сидел не на допросе, а с друзьями, зашедшими на ночь глядя.
– Кому принадлежат эти ценности? – официально спросил Петельников.
– Ей, Адели.
– Почему они у вас?
– Она так порешила.
– Что значит она?.. А вы?
– Мое дело подневольное.
– Как это подневольное? – удивился Рябинин, опередив удивление инспектора.
– Это будет неинтересный разговор, – впервые нахмурился комендант.
– Александр Иванович, мы и пришли для неинтересного разговора.
– Вы ее любите, что ли? – спросил инспектор, подвергнув этим "что ли" сомнению такую любовь.
Комендант пошевелил губами и сморщился, будто разжевал горсть клюквы.
– Она вас любит? – переменил вопрос инспектор.
– Она себя-то любит раз в месяц – тридцать второго числа.
– Где и как вы познакомились? – решил начать по порядку Рябинин.
– Познакомились в силу известной тесноты мира.
– Подробнее.
– На солнечном юге. Она загорала, а я заготовлял фрукты.
– Подробнее.
– Крепко она меня выручила, отчего жизнь и пошла наперекосяк.
– Подробнее, – взял на себя обязанность вставлять это слово инспектор.
– У меня подотчетные суммы плюс внештатные заготовители, а отсюда и тот фокус, на котором я погорел.
– Подробнее.
– Расходный ордер плюс закупочный акт плюс ордер на оприходование...
– Александр Иванович, – перебил Рябинин, – скажите по-русски, в чем суть махинации.
– Якобы покупал свежие яблоки и перерабатывал в сушеные.
– А на самом деле?
– Сушеные сразу и закупал. Деньги на сушку придерживал.
– Ну и сколько придержал? – полюбопытствовал инспектор.
– Шесть тысяч.
– На что ушли деньги? – спросил Рябинин.
– Известно на что.
– На что?
– Известно на что.
– На винно-водочные изделия, – объяснил инспектор Рябинину и бросил коменданту: – Пил-то небось с Аделью?
– Да, совместно.
– Небось в какой-нибудь "Ривьере"?
– Тогда была в моде "Пальмира".
И промелькнуло, исчезая...
...Мещанство всегда было модно...
У Рябинина был вопрос, но промелькнувшая мысль отстранила его, чтобы уступить дорогу другой, промелькнувшей...
...Мода – показатель морали...
– Как я понимаю, Калязина дала вам деньги для покрытия недостачи? спросил Рябинин.
– Копейка в копейку. А то б посадили.
– Александр Иванович, наверное, миновал срок давности?
– Шесть тысчонок-то я до сих пор не вернул.
– Этими деньгами она вас и держит?
– Которые прогуляли вместе, – добавил инспектор.
Александр Иванович задумался, словно ему предложили построить самолет.
Неужели он до сих пор об этом не думал? Или не мог ничего решить? Нет, думал, потому что комендант осмысленно и даже с далекой хитрецой поочередно глянул на них, как бы показывая, что сейчас он скажет что-то очень важное.
– Я работал на степях. Там орлов делают ручными, вроде котят. А как? Поймают, наденут на глаза черный колпак и посадят на протянутую веревку, которую качают и дергают. Попробуй усиди. Орел же привык к скалам. Измучается птица, охотник колпачок снимет, подставит ей руку и даст мяса. Так все время. Орел и думает, что охотник есть самый правильный мужик. Потом выпускают его в небо, а он все ж садится охотнику на руку. Поняли мой намек?
– Но это безмозглая птица, – неприязненно сказал инспектор.
– А я как тот орел. Слаще морковки ничего в жизни не ел.
– И у вас никогда не возникало чувство протеста? – мягко удивился Рябинин.
– Я покрякиваю, да и то редко.
– Что ж, совсем нет характера?
– Характер есть, только я его не употребляю.
Петельников наподдал носком блестящего ботинка какую-то гайку на полу.
– Знаешь что, комендант? Ты хуже Калязиной.
Рябинин отстранился от них желанием подумать о чем-то важном, что может уйти в сутолоку дня... Или хотя бы запомнить то, о чем надо подумать... Причины преступности. О них.
Плохое семейное воспитание, пьянство, чуждое влияние, накопительская страсть... Этих причин называют много. А вот он установил, что главной причиной калязинских преступлений был эгоизм. Сейчас вот понял, что причиной комендантского падения стала бесхарактерность. Нет ли причин и биологических? Вернее, не есть ли преступление результат социального и биологического? Надо подумать.
