Анатолий Безуглов - Прокурор
Коршунов вернул письмо старушке.
— Господи! — сказала она. — Если бы я знала, в какой он больнице! Хоть на край света пошла бы. — Старушка покачала головой. — Подумать только, как может болезнь перевернуть человека! Всегда был такой нежный, ласковый, душевный. Любил меня, как родную сестру. И вдруг так ожесточился…
…О том, почему с Боржанским произошла разительная перемена, и зашел прежде всего разговор у Гранской, когда Коршунов вернулся в Зорянск.
— Мария Максимовна — единственная родственница, оставшаяся в живых! — удивлялся старший лейтенант. — Даже не захотел разобраться…
— Видно, сильно обиделся, — сказала Инга Казимировна. — Или болезнь подействовала. А потом, Юрий Александрович, не всякий выдерживает испытание медными трубами.
— Вы имеете в виду славу?
— Вот именно, — кивнула Гранская. — В газетах хвалят, в президиум сажают…
— Вполне может быть, — согласился инспектор. — Но у меня есть кое-какие сомнения. К примеру, почему Урбанович не признала Боржанского по фотографии? Теперешнего.
— Ну, это объяснить не так трудно. Когда она видела его в последний раз?
— Тридцать пять лет назад.
— Я недавно встретила сокурсника, с которым не виделась лет пятнадцать. И не узнала. Всегда стройный, шевелюра — ни одна расческа не брала. А теперь живот свисает через ремень, тройной подбородок и волос осталось, как говорится, на одну драку. И это за каких-нибудь пятнадцать лет! А тут — тридцать пять. Только когда видишь человека каждый день, кажется, что он все тот же…
Видимо, доводы Гранской не очень-то убедили старшего лейтенанта, потому что он продолжал:
— А как же витилиго? Вы ведь видели Боржанского?
— Мельком.
— И никаких пятен на лице или на руках не заметили?
— Вроде бы нет…
— Вот именно, — многозначительно произнес Коршунов. — Я еще удивился: с такой болезнью надо беречься от солнца, а он живет на юге, любитель загара. Я специально поинтересовался у его участкового врача насчет витилиго. Тот говорит: никаких признаков.
— Может, вылечился, — высказала предположение Инга Казимировна.
— Да не вылечивается витилиго! — воскликнул инспектор. — Разве что произошло чудо!
— Возможно, ему-то как раз и повезло. Одному на десять тысяч!
Коршунов с сомнением покачал головой.
— Хорошо, Инга Казимировна, — сказал он, — еще одно. Почему Боржанский за столько лет ни разу не побывал в родных краях?.. Любого тянет туда, где прошло детство. К старости — тем паче. Помните нашего прежнего начальника милиции? Большую часть жизни прожил в Зорянске, а как только вышел на пенсию, уехал в свой аул. Оставил такую квартиру, друзей… Может, у Боржанского не обида на родных и земляков, а что-то другое?
— А где для этого другого более веские объяснения? — спросила следователь и как бы себе самой ответила: — Нет их у нас пока… Я тоже обо всем этом думала, но… — Гранская развела руками. — Теперь, Юрий Александрович, об истории на квартире Марчуков, — перешла она на другое. Как вы считаете, зачем Анегину понадобились те подсвечники?
— Ума не приложу, — сознался старший лейтенант. — Загадка… Марчук переплачивает матери Зубцова за них втридорога… Его жену из-за них избивают… Ясно одно: эти подсвечники представляют для них какую-то ценность.
— Какую именно — вот в чем вопрос! Может быть, заводская этикетка на тридцать девять рублей — камуфляж?
Инспектор пожал плечами.
— И как они очутились в гараже у Марчуков? — продолжала Гранская. Выходит, Марчук был в Южноморске после того, как сбежал от нас?
— А кто может поручиться, что это не другие подсвечники? — в свою очередь, спросил Коршунов.
— Тоже верно, — согласилась Инга Казимировна. — Возможно, и не те, что я видела у Марчука в «дипломате»… Возня вокруг них очень интересует Авдеева…
— Авдеева? — удивился Коршунов. — Из облпрокуратуры, что ли?
— А вы его не знаете? Теперь надзор за следствием по делу, которое мы ведем, поручен ему, — сказала Инга Казимировна.
* * *Баринову нашли в цехе, когда она беседовала с одной из молоденьких работниц. Начальница цеха сказала, что журналистку просят срочно зайти к директору.
Возле здания администрации фабрики Флора увидела знакомый «рафик» и поняла: приехала съемочная группа.
В кабинете Зарембы уже восседали в креслах под фикусом режиссер телевидения Олег Стариков и оператор Костя Лядов.
Фадей Борисович угощал их традиционным кофе и попросил Баринову присоединиться к ним.
— Отснимем на одном дыхании, — продолжал разговор Стариков, когда Флора села в кресло. — Я кладу день на натуру, день — на отдельные эпизоды на фабрике, день — на общее торжество…
— Всего три дня? — удивился директор.
— Увы! Оператору, — кивнул режиссер на Лядова, — надо ехать на съемку фильма. А с другим снимать мне не хочется. Костя — ас!
— Понимаю, — кивнул Заремба. — Какие будут у вас просьбы?
— Будут, — сказал Стариков и стал загибать пальцы: — Первое транспорт.
— Обеспечим. Автобус и?..
— Легковую машину, — безапелляционно сказал режиссер. — Каждая минута съемок — на вес золота!
Последние слова произвели на Зарембу сильное впечатление. Он быстро поднялся с кресла, от чего оно отчаянно простонало, подскочил к своему столу и нажал кнопку звонка.
Секретарь показалась в дверях кабинета мгновенно, как кукушка из окошка на часах.
— Шофера автобуса и Витюню! — скомандовал Фадей Борисович.
Дверь бесшумно захлопнулась.
Когда те явились, Фадей Борисович познакомил их с режиссером и оператором телевидения, дал соответствующие указания.
Потом Флора со своими коллегами поехала на «Волге» директора в гостиницу. Олег и Костя остановились в «Азове». Это была самая лучшая гостиница в городе. Другие члены съемочной группы — звукооператор, ассистенты, осветители — в гостинице попроще.
— Ты действительно хочешь управиться за три дня? — спросила Флора в машине у Старикова.
— Могу и за два, — усмехнулся тот. — Не дрейфь, старуха, все будет о'кей!
— Ты не знаешь его хватку, — сказал Костя, который в кабинете у Зарембы не произнес ни слова.
Только теперь Флора обратила внимание на его красные глаза и подозрительно отекшее лицо.
— Пленки достаточно? — спросила Баринова.
— В обрез, — ответил Костя. — Это тебе не «Мосфильм». Для нас дубли роскошь…
— «Нагру» дали? — поинтересовалась Флора. Это был магнитофон, единственный на студии, который мог вести запись сразу с нескольких микрофонов. Из этого расчета она и построила кое-какие эпизоды в своем сценарии.
Олег снисходительно улыбнулся, а Костя заржал:
— Может, ты еще хочешь пленку «Кодак»?
— Но как же?.. — растерялась Флора.
— Будем снимать с одним микрофоном, — сказал Олег. — Сейчас у меня в номере составим план. Что, кого и где снимаем. Потом — проезды. Чтобы точно наметить географию… Проезды отснимем сегодня же. Вечером осмотрим объекты и помещения…
— Но у меня все записи в доме отдыха! — воскликнула Баринова.
— Привезешь, — невозмутимо сказал Стариков. — И просьба, вернее, совет: не суетись. Понимаю, твоя первая передача… А у меня — трудно сказать какая по счету. Что-нибудь соорудим. И еще будет лучшая передача года…
Подавленная безапелляционностью и напористостью Олега, Флора не знала, что и сказать.
— Друг, — неожиданно обратился к шоферу Костя, — где бы кружечку пивка перехватить?
— Тут недалеко, — откликнулся Виктор. — Свежее, холодненькое…
— У-у! — простонал от предвкушения удовольствия оператор. — Нам вчера такой прощальный банкет закатили, — признался он Бариновой, — как для иностранной делегации, ей-богу!
— Да, — подтвердил Олег. — Председатель колхоза — мировой мужик. Хлебосол, каких поискать…
Режиссера с оператором оставили возле пивного погребка, а Флора поехала в «Зеленый берег».
Состояние у нее было отчаянное. И не только потому, что Стариков ставил условие — снять все за три дня. Она не знала, кого снимать. Особенно отчетливо она осознала это, когда, прибыв в дом отдыха, схватилась за свои записи, которые вела изо дня в день, встречаясь и беседуя с различными работниками фабрики. И вот теперь, листая объемистый блокнот, почти весь исписанный мелким почерком, она обнаружила: если что ей и не удалось, так это найти настоящих героев для передачи.
Козолуп — погиб. Витюня попался на некрасивой истории с виноградом, да и вообще…
А другие?
Сколько времени, например, потрачено на Тараса Зозулю, фабричного Левшу? И что выяснилось?
Баринова пробежала глазами его историю, которую удалось выстроить из рассказов разных людей.
«Жил-был парень, — читала она свои записи, — с детства дружил с молотком, пилой, плоскогубцами, напильником и рубанком. Все, что попадало ему в руки, — проволока, деревяшка, фанера, кусок пластмассы, деталь от какого-нибудь механизма — с помощью фантазии превращалось в игрушку, полезную вещь. Тарас родился с шестым чувством, имя которому мастерство! А оно всегда чуждо корысти и славе…»
