Джеффри Дивер - Двенадцатая карта
Возможно, наша душа – единое вместилище как отчаяния, так и надежды, и, приходя, одно почти полностью вытесняет собой другое, оставляя лишь самые призрачные воспоминания. А сегодня я преисполнен надежды.
Ты помнишь, как годы назад я клялся сделать все, что в моих силах, дабы избавиться от клейма «человека на три пятых». Сегодня, ловя на себе чужие взгляды из-за цвета кожи, замечая, как обходятся с подобными нам, я понимаю, что за целую личность меня по-прежнему не принимают. Однако позволю себе заметить, наступил тот день, когда во мне видят уже человека на девять десятых. (Джеймс от души посмеялся, когда я поделился с ним этой мыслью сегодня за ужином.) Я по-прежнему свято верю, что в нас начнут видеть полноценных людей еще при нашей жизни… или по крайней мере при жизни Джошуа и Элизабет.
Теперь, моя милая, я должен с тобой попрощаться. Мне еще предстоит подготовить на завтра урок для своего класса.
Желаю тебе и детям сладких снов. Живу мыслью о твоем возвращении.
Твой преданный Чарлз.
Кротон-Гудзон,
2 марта 1875 г.
– Похоже, Дуглас и остальные политики простили ему ограбление фонда, – сказал Райм. – Или вовсе сочли, что ничего он не грабил.
– А о каком законе он говорит? – спросила Сакс.
– Закон «О гражданских правах» от тысяча восемьсот семьдесят пятого года, – пояснила Женева, – запретил расовую дискриминацию в гостиницах, ресторанах, поездах, театрах – во всех общественных местах. – Она покачала головой. – Правда, долго он не продержался. В тысяча восемьсот восьмидесятом Верховный суд признал его неконституционным. Впоследствии, на протяжении более пятидесяти лет, не было принято ни одного другого закона, касающегося гражданских прав.
– Интересно, – задумчиво произнесла Сакс, – а Чарлз дожил до того дня, когда закон отменили? Вряд ли бы ему это понравилось.
Женева сказала, пожимая плечами:
– Сомневаюсь, что для него это имело бы большое значение. Он просто счел бы это временным отступлением.
– С надеждой, которая вытесняет боль, – подметил Райм.
– Точно. – Женева взглянула на часы. – Пора возвращаться к работе. Ох уж мне этот Уэсли Гоудз… Признаться, тот еще чудик: ни разу не улыбнется, не взглянет… Да и, знаете ли, бородку время от времени не мешает подравнивать.
Поздним вечером, лежа в темноте спальни, Райм и Сакс смотрели на луну – тонюсенький полумесяц, такой должен выглядеть мертвенно-бледным, но благодаря неким странностям атмосферы казался солнечно-золотым.
В такие моменты они иногда разговаривали, а иногда нет. Сегодня оба смотрели молча.
За окном на карнизе что-то слегка шевельнулось – там гнездилась семья сапсанов: мать, отец и двое птенцов. Иной посетитель в доме у Райма, заметив гнездо, интересовался, есть ли у птиц клички.
– У нас с ними негласное соглашение, – отвечал Райм. – Они не дают кличек мне, а я – им. И всех это устраивает.
Одна птица подняла голову, словно прислушиваясь, черная на фоне молодого месяца. Это движение и гордый профиль почему-то казались исполненными мудрости… и одновременно угрозы. Естественных врагов у сапсанов нет, охотясь, они обрушиваются на свою добычу на скорости около ста семидесяти миль в час. Однако сейчас охотница миролюбиво устроилась на карнизе и сидела не шелохнувшись. Птицы вели дневной образ жизни, а по ночам спали.
– О чем думаешь? – спросила Сакс.
– Давай-ка завтра сходим послушать музычку. В Линкольн-центре дневной спектакль… или концерт… Как это там называется?
– Кто выступает?
– «Битлы», полагаю. Или Мария Каллас в дуэте с Элтоном Джоном. Не все ли равно? Нравится мне смущать людей, подкатывая к ним на коляске… Одним словом: не важно, кто там выступает, просто хочу выбраться на люди. Между прочим, не часто доводится, знаешь ли.
– Знаю. – Сакс приподнялась на локте, поцеловала его. – Обязательно выберемся.
Райм, повернув набок голову, коснулся губами ее волос. Амелия прильнула к нему всем телом. Он обхватил пальцами ее руку, крепко пожал.
Амелия ответила таким же пожатием.
– Знаешь, что можно сделать? – заговорщически шепнула она. – Давай пронесем с собой немного вина и закуски… паштет с сыром, французскую булку.
– Закуску можно и там купить, я точно помню. Но вот скотч у них отвратительный. А стоит целое состояние. Можно было бы…
– Райм! – Сакс подскочила и уселась в постели, раскрыв от удивления рот.
– Что стряслось?
– Что ты только что сделал?
– Согласился взять немного еды и тайком пронести в…
– Хватит увиливать. – Сакс пошарила рукой в темноте, щелкнула выключателем. В черных шелковых шортиках и серой футболке, со сбитой прической и распахнутыми глазами, она походила на студентку, которая вдруг вспомнила, что завтра в восемь у нее экзамен.
Райм, щурясь, посмотрел на светильник.
– Как в глаза бьет! Обязательно было включать?
Сакс пристальным взглядом смотрела на него сверху.
– Ты… твоя рука. Она шевельнулась!
– Вроде того.
– Я имею в виду правую! У тебя ведь еще ни разу не получалось ею пошевелить!
– Забавно, правда?
– С обследованием тянул, а сам уже и так знал, что можешь двигать рукой?
– Да ничего я не знал… до сего момента. И пробовать не хотел – боялся, что ничего не выйдет. Собирался бросать тренировки, просто выкинуть все это из головы. – Он пожал плечами. – А потом передумал, решил еще раз попробовать. Только когда мы будем вдвоем – и рядом никаких тренажеров и докторов.
«Но не наедине с собой», – добавил он мысленно.
– И мне ничего не сказал! – Амелия шлепнула его ладонью по руке.
– Зря старалась.
Они рассмеялись.
– Райм, это же изумительно, – прошептала Амелия, крепко его обнимая. – У тебя получилось!
– Сейчас попробую еще раз. – Он посмотрел на Сакс, затем опустил взгляд к руке.
Немного выждав, он мысленно направил пучок энергии, который молнией метнулся по нервам, к правой руке. Пальцы еле заметно дернулись… Затем неуклюже, словно только родившийся жеребенок, его правая рука преодолела два бесконечных дюйма над одеялом и плотно уперлась в запястье Сакс. Большой и указательный пальцы сомкнулись вокруг ее руки.
Со слезами восторга на глазах Амелия рассмеялась.
– Каково, а? – сказал он.
– Значит, ты решил продолжать тренировки?
Райм кивнул.
– Так договоримся с доктором Шерманом насчет обследования?
– Можно, если, конечно, нам не подбросят парочку новых дел. Последнее время работы просто невпроворот.
– Запишемся на обследование, – уже твердо сказала Сакс.
Она выключила свет, легла рядом – движения, которые он осознал, но никак не чувствовал.
В воцарившейся тишине Райм лежал, уставившись в потолок. Когда дыхание Амелии совсем стихло, он вдруг нахмурился – в груди, там, где ничего быть не должно, тоненькой струйкой затрепетало какое-то ощущение. Сначала он решил, что это очередной «фантом», затем встревожился: не начинается ли приступ дисрефлексии или чего похуже. Потом понял: нет, это было нечто исходящее не от мышц, органов или нервов, а совершенно иной природы. Ученый до мозга костей, он сопоставил новое ощущение с уже знакомыми и нашел, что испытывал похожее чувство, наблюдая, как Женева отчитывает банковского адвоката, или читая письмо Чарлза Синглтона, как тот отправился искать справедливость в «Поттерс-Филд» в ту роковую июльскую ночь сто сорок лет назад.
И вдруг ему стало ясно, что ощущение это – обычная гордость. Как раньше он гордился за Женеву и ее предка, так теперь гордился собственным достижением. Решив прекратить тренировки, а позже, вечером, устроив себе свою собственную проверку, Райм заглянул в лицо страху, преодолел невозможное. Вернулась ли хоть отчасти способность двигаться или нет, значения не имело, просто ему удалось кое-что обрести: цельность – ту самую, о которой говорил Чарлз. Ни политики, ни соотечественники, ни собственное беспомощное тело – ничто не способно превратить тебя в человека на три пятых. Решение видеть себя полноценной личностью и жить подобающе – всегда за тобой одним.
В конечном счете, размышлял Райм, понимание – это такой же пустяк, как способность чуть-чуть двинуть рукой. Взять криминалистику: крошечная чешуйка краски приводит к машине, машина – на автостоянку, найденный там отпечаток ботинка – к двери, где осталась нить от выброшенного пальто с отпечатком пальца на пуговице рукава, которую преступник забыл протереть.
А назавтра группа захвата уже стучит к нему в дверь.
Справедливость восторжествовала, жертву спасли и вернули семье – все благодаря крохотному осколку автомобильной эмали.
Маленькие победы – так сказал доктор Шерман. Маленькие победы… Бывает, только на них и можно рассчитывать, размышлял Райм, чувствуя, как погружается в сон.
