Анна Данилова - Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце (сборник)
Она снова исчезла, и в его сердце вновь, как и тогда, когда она его бросила, образовалась чернота.
Потом поднялся сахар, и он снова попал в больницу. На этот раз, поправившись, он снова хотел вернуться в ресторан, но его место было уже прочно занято человеком шефа. Получалось, что он потерял и работу.
Первое время он жил на свои сбережения, потом нашел работу в более скромном ресторане, где его тоже поставили в холодный цех – на салаты. Работы было больше, зарплата меньше, но все равно его все устраивало. Там он подружился с официантом Виталиком, хорошим добрым парнем. Вместе они после работы пили пиво, ходили друг к другу в гости, смотрели фильмы, а по выходным в теплое время года ездили к нему на дачу, на Волгу, где рыбачили.
Пятнадцатого августа он по просьбе Виталика приехал в старую гимназию, чтобы отдать свой голос за строительство детского сада. Он и сам толком не вникал, зачем это самому Виталику, тем более что у него не было ни семьи, ни детей, ни вообще девушки. Но он жил в одном из старых домов, окружавших спорный участок земли, и ему просто не хотелось, чтобы его окна загораживала кирпичная стена. «Прикинь, Игорек, я буду жить как в тюрьме! Нет, я, конечно, понимаю, что детский сад здесь никогда не построят на месте старого, что денег таких мэрия никогда не выделит, но уж пусть лучше остается бомжатник, чем многоэтажка, которая перекроет нам кислород. К тому же я знаю, кто собирается там строить дом, это мой дядька. У него и так полно домов, и денег куры не клюют… Купил задарма участок и думает, что у него все получится… Знаешь, когда мой батя умирал, лежал в больнице, он только раз к нему пришел, яблоки принес, да сто долларов на столике оставил, мол, вот тебе, братик, от чистого сердца. А ведь мог бы отправить отца в Германию, я намекал ему, его бы там вылечили… Эх, а что теперь говорить? Бати давно нет, а этот все продолжает дома строить… Хоть бы он подавился этими деньгами…»
Поскольку само собрание было Игорю неинтересно, он сказал Виталику, что будет после регистрации дожидаться его возле дверей. Но уж слишком задело его выступление одной молоденькой суки из мэрии, которая смотрела на толпу возбужденных потных людей с умным и насмешливым видом, и чувствовалось, что она заранее знает, чем закончится голосование, и что ей вообще все до лампочки, что она тупо выполняет волю мэра. Не вникая в суть происходящего, Игорь, маясь от духоты, обливаясь потом, развлекался тем, что пытался представить себе эту дамочку, ей было что-то около тридцати, в домашней обстановке, дома, за плитой, с поварешкой в руках, но этот образ ему не удавался, чиновница виделась ему исключительно одетой, сидящей в ресторане и отдающей команды официанту. Потом, когда дамочка снова взяла слово, но только уже не за трибуной, а внизу, у микрофона, где выступали все желающие, и Игорь смог разглядеть ее точеную фигурку, ее круглый задок, которым она явно гордилась, он мысленно все же раздел ее и увидел лежащей на диване, с сигаретой во рту, рассуждающей о разных глупостях в присутствии голого любовника, такого же чинуши, как и она сама. Женщина, по определению знающая себе цену, теперь вызывала в нем раздражение, он был уверен, что в тесном девичьем или женском кругу и эта сука точно так же, как и его любимая, убеждала кого-то в том, что любви не существует, что есть лишь голый расчет и что, поскольку жизнь одна, надо суметь устроиться в ней с комфортом. То есть подороже продать себя.
Ему захотелось взять, подойти к ней, больно ущипнуть за зад, а потом схватить за волосы и надавать ей оплеух. Чтобы привести в чувство. Чтобы она поняла, что вокруг – живые люди, и что мужчины – существа высшего сорта, а не низшего, к выводу о чем пришли эти четыре пьяные стервы за столиком на террасе. Мужененавистницы. Дуры полные!
Ему было плохо, хотелось уже поскорее выйти из этого жаркого ада на свежий воздух, да только никакого свежего воздуха не было и в помине: на улице было еще жарче.
Через стеклянные двери гимназии хорошо просматривались голое, плавящееся каменными ступенями крыльцо и залитые беспощадным солнцем школьный двор и спортивная площадка. Надо было уж дождаться конца этого спектакля, чтобы потом с Виталиком поехать куда-нибудь в город, засесть в прохладном кафе и заказать ледяного пива с креветками.
И тут прямо перед ним, загородив все видимое пространство, возникла девушка. Высокая, стройная, сладко пахнущая цветами. Он и не понял сразу, что произошло, но пришел в себя, когда услышал: «Не лапайте меня своими грязными руками».
Она сказала это на его невольный жест – он попытался, прикоснувшись к ее талии, немного оттеснить ее в сторону, чтобы вернуть себе зрительное пространство.
– С чего это вы взяли, что у меня грязные руки? – спросил он тихо, наклоняясь прямо к ее уху. Он пока еще не видел ее лица, но почему-то решил, что она уродлива, раз может так выражаться.
И тогда она чуть повернулась к нему вполоборота, сморщила свой носик и сказала презрительно: «А еще у вас изо рта воняет».
Произнося последнее, самое обидное слово, она все же повернулась к нему, так, чтобы увидеть его, а ему дать возможность увидеть свое ангельское личико, и Игорь чуть не обмер от неожиданности: он увидел перед собой ту самую женщину, Стеллу, одну из четырех…
– Ох, извините… – он улыбнулся одними губами, еще не зная, что сейчас будет, но понимая, что его куда-то несет, стремительно, неотвратимо. Она была в сантиметре от него. Он мог переломить ее своими ручищами пополам. Как трость. – Вы не знаете меня, а я вот вас узнал…
Он говорил очень тихо, прямо в ухо. На противоположном конце зала, взяв в руки микрофон, выступал теперь старый горбатый седой человек – владелец строительной фирмы, дядя Виталика. Он говорил тихо, но весь зал слушал его, затаившись. Люди знали, что он-то знает всю правду, и его слова сейчас могут повлиять на дальнейший ход событий.
– А вы кто? – нахмурилась Стелла. – Мы знакомы?
Они разговаривали шепотом, и усиленный микрофоном голос выступающего заглушал их голоса.
– Да, я брат Нины… Может, она рассказывала вам обо мне…
Он назвался братом той, другой девушки, Нины, которая сидела за столиком рядом с ней и, пьяненькая, говорила о том, что «готова на многое, лишь бы все получилось».
– Брат Нины Фионовой?
Откуда ему было знать фамилию этой Нины? Он как-то неопределенно кивнул головой.
– Я не знала, что у нее есть брат… И что вы хотите?
– Я – ничего… Хотел просто извиниться, что был груб с вами. Может, отойдем подальше, чтобы не мешать людям слушать… или вы тоже – в теме? И вас колышет, что построят в этом лягушатнике? Вернее, в бомжатнике?
– Нет-нет, – она покорно последовала за ним под полиэтиленовый навес, остановилась напротив старой, с облезлой краской, трибуны, облокотилась на нее. – Я здесь тоже случайно и просто изнемогаю от скуки. Меня сюда подружка пригласила. И что Нина?.. Как у нее дела? Что-то я давно с ней не виделась и не перезванивалась…
– Да нормально все… А как Тамара?
– Тамара?
– Ну, эта… Третья ваша подружка…
– Белова?
– Ну да…
– Не знаю, тоже давно с ней не разговаривали, но думаю, что замечательно… Она же там…
– А ты уже тоже все решила, сука? – прошипел он ей на ухо, чувствуя, как его просто корежит от одного ее ангельского вида. Овечка в тигровой шкуре! Хищница!
– В смысле? – Она от неожиданности побледнела и теперь стояла с открытым ртом, такая беспомощная, перепуганная.
– Захотелось красивой жизни? Все продала, дурища? Всех бросила? Сука, ненавижу вас!!!
Она рванулась прямо к нему, чтобы, оттолкнув, выбраться из этой полиэтиленовой пыльной норы наружу, к людям. Но потом, в какую-то долю секунды, передумала, повернулась в противоположную сторону и хотела обойти трибуну и выкарабкаться из этого бутафорского хаоса где-нибудь в районе окон. Она открыла было уже рот, чтобы закричать, но, вероятно, природная нерешительность не позволила ей этого сделать. Ведь совсем близко от нее замерла в немом внимании загипнотизированная ложью толпа. Если бы она закричала, то говорящий бы замолчал, и взоры всех присутствующих в зале устремились к сторону крика. Ей было стыдно, он понял и воспользовался этим. Схватив ее за руку и притянув к себе, он зашептал ей жарко, на ухо:
– Так нельзя… понимаете, вы, дуры? Я же любил ее, больше всех на свете любил, а она бросила меня, и ради кого? Ради чего? Все это фантазии, ничего этого нет… Она вас всех обманывает, как обманула меня! А я ей верил, верил…
– Вы псих!!! Ужас!!! Какой же вы отвратительный… Пустите меня… – шипела она, извиваясь. – Толстый, противный, гадко пахнущий потом… Вы все, мужчины, такие… И все лжете!
Он ударил ее. Кулаком, сильно. Кулак мягко и неожиданно глубоко увяз в ее хрупкости, нежности. И она сразу обмякла и замолчала.
– Вот так-то вот лучше будет, – сказал он и, схватив ее за плечи, как тряпичную куклу, сунул в пахнущую сухим старым деревом трибуну. – Посиди здесь, подумай…
