Леонид Никитинский - Тайна совещательной комнаты
Когда она через некоторое время вновь обрела возможность видеть что-то вокруг, то встретилась близорукими глазами со стеклянными, но очень внимательными глазами медведя и сказала ему: «А ты не смотри».
— Он доволен, — сказал Кузякин, — Он просто счастлив.
— Почему ты не сделал этого раньше, Кузя? — спросила она. — Хотя бы когда мы с тобой остались у Петрищева? Ты что, не понимал?
— Я к тебе даже подойти боялся, — сказал он. — У меня было такое чувство, как будто я еще не почистил зубы.
— А теперь почистил?
— Теперь почистил.
— А что у тебя было с Ри? — спросила Хинди.
— Ничего… Честное слово, ничего.
— Вообще-то она неплохая, — согласилась сама с собой Хинди, — Да мы все, оказывается, в общем, неплохие. А ты не уйдешь?
— Когда, сейчас?
— Нет, сейчас тебе надо уходить, а то закроют ворота, а мне еще надо уколы делать. Я имею в виду вообще.
— Я еще не думал об этом, — сказал Журналист. — Может, и нет.
— Поедем в Ялту, — сказала она, кладя его голову себе на грудь и справляясь, наконец-таки, с аптекарской резинкой. — Снимем там для тебя что-нибудь или в доме отдыха вместе устроимся, я же там уже не в первый раз. Ты там будешь писать свой роман, а я тебе синенькие буду жарить. Ты любишь синенькие, Кузя?
— Синенькие я вообще-то люблю. И, по-моему, не только синенькие…
Трусики цвета одуванчика валялись на давно потерявшем цвет медицинском линолеуме, плюшевый медведь не умел отводить глаза, но старался изо всех сил делать вид, что не понимает, что это они там делают, ему и интересно было, и неловко.
Пятница, 10 августа, 15.00
У касс дальнего следования на вокзале было, оказывается, не так уж много народу, и кассирша намекнула, что билеты на Симферополь будут, надо только заплатить. Деньги у Кузякина еще были. Он придерживал одной рукой чемодан Хинди с колесиками, а второй рукой полез в карман за паспортом и деньгами. В это время в другом кармане у него зазвонил мобильный, он сунул обратно бумажник и достал перед самой кассой трубку. По мере того как он говорил: «Да… Конечно, я вас узнал… А нас распустили… Что?!. Когда?!. Я сейчас же бегу смотреть электронную почту! Я вам адрес сегодня же сброшу по почте!..» — Хинди уже понимала, что он не поедет с ней в Ялту.
— Океанолог, — сказал Кузякин, и она поняла, что даже не обидится на него за то, что он не поедет с ней в Ялту, по крайней мере на этот раз. Обидно, конечно, но Хинди была уже достаточно взрослой, чтобы не надеяться на обещания, которые иногда ненароком раздает жизнь. Вовсе не была она такой уж маленькой девочкой и понимала, что мужчина, даже если он и с хвостом, — это мужчина, а они все такие, им надо довоевать до конца.
— Он нашел! — сказал Кузякин, и хвост его уже как будто приподнялся вверх и мотался из стороны в сторону, как у кота перед дракой. — Он нашел на Британских Вирджинских островах людей, которые видели Пономарева! Они уже заверили там свои показания и пришлют их заказной почтой, мы дадим им адрес адвокатессы…
— Поезд через десять минут отходит, — грустно сказала Хинди. — Ты меня хотя бы до вагона проводишь, Кузя?
Он топтался с сумкой, набитой ненужными курортными вещами, напротив окна плацкартного вагона, которое было покрыто пылью бог знает каких пространств, но даже и через него веснушки Хинди светили ему, как солнце Ялты. Надо было срочно звонить Старшине и узнавать домашний адрес Елены Львовны Кац. Поезд тронулся медленно-медленно, Хинди не махала рукой в окне, как другие, а просто смотрела, как он шел по перрону. Потом он побежал, он вдруг и сам подумал, что, может, он дурак, ведь это — прямой эфир, потом нельзя ничего будет ни поправить, ни поменять местами, но поезд уже набрал ход, и ему было его не догнать.
Эпилог
Среда, 13 сентября, 21.00
Сестричка Скребцова, загорелая до того, что ее веснушки как бы слились в темное золото кожи, посвежевшая так, что это теперь плохо вязалось с дождем, который под вечер зарядил за окнами процедурного кабинета, набирала лекарства в шприцы, поднимала их вверх и легким движением выдавливала последний пузырек воздуха. Пациенты, толпившиеся за дверью в очереди, один за другим покорно спускали штаны, ложились на кушетку и получали свой укол. Но на их лица Хинди, в общем-то, особенно и не смотрела, занятая своими мыслями.
— Тамара Викторовна, это вы?
Она подняла глаза от ампулы, из которой сейчас набирала лекарство в шприц, и узнала усатого судью.
— Виктор Викторович! — Неожиданно для самой себя Хинди обрадовалась ему, как родному. — Какими судьбами?!
По его лицу было видно, что он-то давно, еще из коридора, ее узнал, а может, и до этого ждал, она же первый день как вышла из отпуска. А теперь он вот просто приготовил ей сюрприз в виде своей задницы и тоже был искренне рад.
— Да я уже три дня здесь, вот как приговор вынес, так и лег, — сказал Виктор Викторович, механически стягивая штаны тренировочного костюма. — Мне из нашей больницы к вам направление дали, язва опять замучила; один умный врач сказал, что это все от нервов, вот я к вам и залег… — Он уже лежал со стянутыми штанами на кушетке.
— Вот здорово! — сказала Хинди, привычным движением набирая в шприц лекарство, — А как там наше дело? Что с Лудовым?
— А вы что, не знаете? — удивился судья, — Я думал, вам Старшина уже звонил.
— У меня не работал телефон в Ялте, — сказала Хинди, выдавливая последний пузырек воздуха из шприца.
— Так дело же я рассмотрел теперь без присяжных, — объяснил судья. — Обвинение в убийстве прокуратура сняла, нашелся этот Пономарев-то, живой; с контрабандой защита согласилась по минимуму, в общем, четыре года, а три он уже отсидел. Через несколько месяцев он будет уже на свободе, ваш Лудов…
Он повернулся к ней с кушетки обеспокоенно, недоумевая, почему она никак не сделает ему положенный укол.
— В общем, вы же победили, это же победа, — объяснил он. — Вы что, не верите?
— Почему? Верю! — сказала Хинди и ловким движением вонзила шприц.
Судья оказался одним из последних в очереди. Она побросала пустые ампулы в звякающую белую урну, крышка которой открывалась ногой, и пошла к окну, за которым угадывалось, но уже не было видно, как идет дождь, и только капли висели на стекле с другой стороны, а с этой неясно отражалось ее лицо в очках.
— Да воззрением на Святую Троицу побеждается… — сказала Хинди собственному отражению в стекле, — Побеждается… Что там побеждается-то? Блин, забыла.
На столике, где валялся забытый использованный шприц, зазвонил ее мобильный телефон. Она подошла и, меняясь в лице, прочла на дисплее: «Кузя».
Музей-усадьба «Поленово»,
весна 2006 года
Две истории этого романа
Самые первые читатели первого варианта этой книжки, которая только с третьей попытки вдруг превратилась в роман, советовали закончить ее в жанре хеппи-энд. А я говорил, что это будет неправда. А оказалось, что все это правда, и вышла в самом деле невыдуманная история двойного успеха: торжества присяжных, оправдавших человека, который стал прообразом подсудимого в романе, и выхода в свет самого романа.
Надо сказать, что никогда раньше я никаких романов не писал. Нет, вру, писал, но у меня никогда ничего не получалось, я понимал, что все это выдумано, неинтересно, и, к счастью, у меня хватало ума не упорствовать и не тратить время зря.
Все последние двадцать лет, переквалифицировавшись из юридической специальности, я был (и остаюсь) журналистом. Теперь, наверное, можно уже и сказать, что хорошим. В этой профессии на первом месте стоит не умение складывать слова, а желание докопаться до каких-то фактов, которые чаще всего не лежат на поверхности. В своих отношениях с фактами журналист должен больше походить на ученого, чем на писателя. Журналист — это первичный историк, но сидящий как бы в гуще фактов и не имеющий достаточно времени, чтобы их осмыслить. В таком случае он должен их просто фиксировать — ведь по его газетным статьям будущие историки и напишут потом то, что будет у всех считаться историей. Но это, разумеется, в идеале.
Историю создания этого романа (назовем его все же так) я тоже по привычке изложу в виде последовательности фактов. В октябре 2004 года мне позвонил адвокат Виктор Паршуткин, отдельную историю которого мне когда-то случилось написать, и рассказал, что ведет дело в Московском городском суде. Дело слушали присяжные, оно шло три месяца, но эту коллегию только что и очень странно распустили. И они, возмущенные роспуском, выразили желание прийти ко мне в «Новую газету» — можно их привести? Я не очень поверил, но выписал пропуска. Их пришло сразу девять.
История, рассказанная этими первыми присяжными, и есть настоящий прообраз романа. Они слушали дело по обвинению в мошенничестве, контрабанде, отмывании преступных доходов и «организации преступного сообщества» (из двух человек) бизнесмена Игоря Поддубного и его помощника и друга Евгения Бабкова. Как удалось потом понять (далее я повторю только то, что уже писал в газете), это дело, которое вел Следственный комитет МВД РФ, было, что называется, заказным. Поддубного взяли под стражу еще в 2000 году, предъявив обвинение в мошенничестве, но концы с концами явно не сходились, скорее мошенником оказывался как раз тот бизнесмен, чье заявление легло в основу обвинения. Спустя год, который Поддубный и Бабков провели в тюрьме, следствие стало понимать, что «мошенничество» разваливается. Чтобы оправдать арест, добавили еще один состав преступления: контрабанду сигарет — поскольку Поддубный на самом деле был одним из четырех или пяти человек в бывшем СССР, кому верили крупнейшие западные табачные компании и через кого шли не блоки и не короба, а корабли, вагоны и самолеты сигарет. Контрабанда была, разумеется, не в том, что товар таскали через леса, а в том, что его как-то неправильно растаможивали.
