Елена Милкова - Те же и Скунс
Щёлкнула крышечка. Инесса спрятала телефон в сумочку и стала смотреть в сторону города – так, словно оттуда сей момент должен был подоспеть взамен битого другой лимузин.
– Тьфу! Развелось вас, торгашей чёртовых, – плюнул рыжий водила, в простоте душевной принявший Женю за «нового русского». – Кошёлок своих катают, так и те, блин, каждая при трубе…
Еду я на «Мерседесе»,
Мой милёнок за рулём.
За услуги мне он платит
И долларом, и рублём…[32]
Женя решил вступиться за честь начальницы и воинственно шагнул к обидчику:
– Твою мать!.. Рот-то закрой!..
Вот это он сделал зря, ибо танки, как всем известно, из рогаток не подбивают. Гигант, только что со вкусом поливавший Женю отборными матюгами, расценил дохленький ответный выхлоп как жуткое оскорбление. Волосатая лапища тотчас сгребла несчастного за грудки. Жениной спиной начали планомерно стирать с серо-зелёного борта напластования грязи:
– Ты мне ещё вякни, сосунок, я тебя… Зверская рожа сулила как минимум убийство с особой жестокостью. Гаишники верно оценили ситуацию и объединили усилия, чтобы оторвать щоферюгу от полузадушенной жертвы. Это удалось им не без труда и в основном потому, что старший успел разобраться по документам: Женя Крылов был никакой не «новый русский», а свой брат пролетарий, извозчик при барыне. Да ещё и подстреленный в Грозном, во время печально знаменитого штурма.
– Э, сынок, да как же это ты за тормозами не уследил, – немедленно смягчился военный шофёр. – Давай ко мне в кабину, чайком угощу. Жена вот в дорогу пирожков напекла…
– Мне твои пирожки… – отвернулся Женя. – Я за этот «Мерс» головой отвечаю, хоть удавиться теперь…
На шоссе уже разворачивалась тёмно-серая «Вольво», присланная за мадам, – дорога из фирмы занимала минуты. Машину вёл реабилитированный Геннадий Палыч, рядом с ним дымил беломориной Базылев.
– Автомобиль застрахован? – деловито спрашивал Инессу гаишник.
Когда все разъехались, рыжий шоферюга уволок-таки Женю к себе в кабину отпаивать чаем и угощать домашними пирожками. Потом прибыл буксировщик и потащил искалеченный «Мерседес» на Бронницкую, в мастерскую Кирилла Кольчугина.
Медицинский факт
Коллекционер открыл почти сразу, лишь мельком взглянув в глазок, и провёл посетителей в кабинет.
– Вещи из вашей коллекции чуть было не уплыли в Финляндию, – сказала Пиновская. – По счастью, таллинские коллеги перехватили их. Примите поздравления, Владимир Матвеевич.
– А я уже и не надеялся!.. – всплеснул руками Виленкин. – Но сам грабитель! Вы задержали его?
– Он своё получит, не беспокойтесь. Скажите, пожалуйста… Вот этот предмет случайно вам не знаком?
Виленкин ожидал увидеть что угодно, только не золотой дукат. ТОТ САМЫЙ дукат. Его он, кажется, узнал бы из тысячи точно таких же. Всё-таки коллекционер справился с эмоциями и совершенно спокойно, как ему казалось, спросил:
– Австрия, семнадцатый век… А что?
Пиновская и Дубинин переглянулись. От них не укрылось, как внезапное волнение на миг исказило лицо старика.
– Посмотрите внимательнее, Владимир Матвеевич, – успокаивающе проговорил Осаф Александрович. – Подумайте, соберитесь с мыслями, попейте воды…
– Я и так спокоен, – отчаянно напряжённым, звенящим голосом ответил Виленкин.
– Посмотрите ещё раз. Вы узнаёте эту монету?
– Нет!
– Как же так, – тихо сказал Дубинин. – Вы ведь держали её в руках. Держали…
– Что?..
– Пальчики, Владимир Матвеевич. Ваши пальчики. На этой монете.
– Не может быть! – безапелляционно заявил коллекционер.
– Я вам экспертное заключение представлю… – Дубинин, не ожидавший такого отпора, даже слегка растерялся. – Отпечатки безусловно ваши. Медицинский факт!
– Ну… – Виленкин расстегнул верхнюю пуговищ рубашки, как будто в комнате вдруг стало нестерпимо душно. – Возможно… возможно, я видел её у кого-то из коллег… Кто-то мне, возможно, её показывал… Вот и отпечатки…
– Кто же? – сухо поинтересовалась Пиновская. – Припомните, если не трудно.
– Нет, – ответил Виленкин. – Не помню…
– Да неужто? – Марина Викторовна подняла тонкие боови. – Такую-то редкость, да чтобы вы не упомнили?..
– Не помню, – твердо повторил Владимир Матвеевич. – Возраст, знаете ли… Склероз…
– Ну если склероз… – развел руками Дубинин.
– Дело вот в чём, – Пиновская решила зайти с другой стороны. – Дукат собирались переправить за рубеж вместе с вещами из вашей коллекции. То есть он был либо украден, либо сознательно передан для продажи за границу. Вы же прекрасно понимаете, Владимир Матвеевич, такие вещи вывозу не подлежат. Так не могли бы вы всё-таки вспомнить, кто из ваших знакомых коллекционеров мог показывать вам эту монету? Уж так бы нас выручили…
Виленкин схватился за ворот рубашки, как будто хотел расстегнуть его, но понял, что уже сделал это. Нервно провёл рукой по лбу… Взглянул сначала на Пиновскую, потом на Дубинина:
– Я ничего не могу вам сказать. И монету я вижу в первый раз. Вы мне сказали, что я держал её в руках, и я сделал предположение, но… я же не могу людей очернять…
– Тогда остается предположить, что дукат всё-таки ваш, – брякнул Дубинин.
Пиновская сделала ему большие глаза, но слова уже прозвучали. Коллекционер напрягся, побледнел и вдруг схватился за сердце.
– Что с вами? – тревожно спросила Пиновская.
– Жжёт… Здесь, в груди…
– Осаф Александрович! «Скорую»! Быстро!.. «Скорая помощь» приехала быстрее, чем можно ожидать в наши дни.
– Инфаркт, – констатировал врач. – Насколько тяжёлый, разберёмся в больнице. Хотя, по первым признакам, ничего угрожающего…
Больше всего Владимира Матвеевича беспокоило, сумеют ли эгидовцы как следует запереть квартиру и поставить её на сигнализацию.
Положительные эмоции
Кресло было удобным ровно настолько, чтобы сидеть в нём долгое время, не испытывая дискомфорта, но и не ощущая сонливости. Витя Гусев по кличке Утюг – квадратный парень с коротким ёжиком русых волос – казалось, вовсе и не смотрел на маленькие экраны, но профессиональное зрение было готово в любой момент сфокусироваться, ловя малейшее движение. До сих пор на меньшовскую квартиру не нападали, но Витя бдительности не терял. Он был стражем очень надёжным.
Время ползло медленно. Дождливый октябрьский четверг, середина рабочего дня, когда по домам в основном сидят старики и дети-дошкольники. Любимые часы разных шаромыжников («Мёд, картошку берите…») и квартирных воров. Дождик, наверное, баюкал Елену Николаевну, прикорнувшую на диване в гостиной. Хозяйка была на пятом месяце; когда собираешься рожать в тридцать шесть лет, следует относиться к себе особенно уважительно. Гулять, испытывать одни положительные эмоции и отдыхать, когда хочется. По этому последнему поводу Елена Николаевна особенно комплексовала. Она вообще очень стеснялась заботы, которой все её окружили, а уж лечь в кровать среди бела дня – это, с её точки зрения, было ну полностью непристойно. Она что, барыня какая-нибудь? Нормальная мать, жена, хозяйка в конце концов. Со всеми вытекающими обязанностями…
Уютный диван был компромиссом. Вроде бы и поспала, а с другой стороны, как бы и не укладывалась капитально. Витя поправил пушистый плед, чуть-чуть приоткрыл форточку и бесшумно удалился из комнаты. Он был не то чтобы влюблён в жену командира – ну только если самую капельку, как и все остальные. Просто в такие минуты он всегда особенно остро ощущал себя мужчиной, защитником. И думал, что когда-нибудь тоже встретит девушку (или, даже лучше, юную женщину, обиженную людьми и судьбой), дождётся от неё обещания насчёт наследника и будет так же ухаживать, оберегая даже от призрака неприятности.
Сигнальная система безмолвствовала: всё хорошо. Витя сходил на кухню, сварил себе кофе и с кружкой в руках устроился на посту.
Но стоило ему сделать первый глоток, как на мониторе, отражавшем положение дел у парадного, обозначились признаки активности. Витя присмотрелся и сразу узнал Нинель Георгиевну – соседку с четвёртого этажа, молодящуюся активную даму. Она, как и весь подъезд, относилась к командиру подчёркнуто доброжелательно: домофон, железная дверь, итальянская плитка, и всё за свой счёт! Другое дело, она, кажется, считала, что из неё получилась бы гораздо более достойная миллионерша, и вовсю строила Антону Андреевичу глазки (над чем меньшовцы втихаря от души зубоскалили). В данный момент Нинель Георгиевна изо всех сил любезничала с кем-то, остававшимся вне поля зрения камеры. Не иначе, работала на перспективу – а вдруг в будущем из него тоже получится миллионер?.. Потом она открыла дверь и вошла. Витя слышал, как ползёт вниз вызванный лифт.
Нинель Георгиевна благополучно поднялась к себе на четвёртый этаж, и некоторое время опять ничего не происходило. Потом… в меньшовской двери мелодично тренькнул звонок, настроенный так, чтобы слышал только охранник. Утюг слегка встрепенулся от неожиданности. Он-то был уверен, что на лестнице нет и не может быть посторонних! Однако чуть ли не одновременно со звуком на «площадочном» мониторе нарисовался какой-то незнакомый мужик.
