Юрий Вигорь - Сомнительная версия
— Машенька, принимай гостя, — громким, веселым голосом сказал Василий Петрович, подходя к палатке.
Дородная блондинка лет тридцати пяти в спортивном костюме, подчеркивавшем несколько пышные формы, пошла им навстречу, красивое лицо ее оделось приветливой улыбкой, она оценивающе посмотрела на Тольку и, заметив разодранный рукав его куртки, перевела на супруга взгляд, в котором был немой, но красноречивый вопрос: «Что за оборванца ты привел, не опасный ли это человек?» Она приняла из рук Василия Петровича грибное лукошко и, увидев прикрытую травой рыбу, ничуть не удивилась, а улыбнулась и мягко пожурила супруга, что, верно, намокли лежавшие снизу грибы.
— Грибы, — с неумеренной живостью захохотал Василий Петрович, развеселившись от ее уверенности, что в лукошке есть грибы. — Нет, — блестя глазами и все еще мелко похохатывая, ответил он, — не бойся, Машенька, там нет грибов. — И, развеселившись, Василий Петрович уже не оставлял шутливого тона. Точно сбросив груз от недавнего душевного потрясения, он испытывал необычайную душевную легкость, ему хотелось говорить, двигаться, энергично действовать, и он, размахивая руками, стал рассказывать супруге о происшествии в лесу. Он то приседал, выпучивая глаза, то прыгал у костра на раскоряченных ногах, изображая кинувшуюся за ним медведицу, а Маша, то есть Мария Владимировна, охала, охватывала ладонями свое красивое лицо и переводила взгляд то на супруга, то на Тольку, сидевшего с безучастным, скучающим видом на корточках у костра. Но постепенно Мария Владимировна заразилась веселым настроением супруга, старавшегося представить все происшедшее с ним в лесу в качестве смешного недоразумения, о котором еще будет вдосталь разговоров дома.
Как только рассказ Василия Петровича подошел к тому месту, когда Толька кинулся на медведицу с саблей и развалил ей брюхо до самого паха, Мария Владимировна ахнула и бросила на Тольку взгляд, преисполненный восхищения и ужаса, в котором сквозило невольное преклонение перед мужественным гостем. Тут Василий Петрович вспомнил, что его спаситель хотя и легко, но все же ранен, и бросился к машине за аптечкой. Тольку заставили снять куртку, отодрали спекшуюся от крови рубаху от раны, промыли водкой две неглубокие царапины от когтей едва задевшей его уже при падении медведицы. Наконец Тольку усадили за туристский столик, и Василий Петрович извлек из багажника «Волги» коньяк, а Мария Владимировна уже подавала на стол ужин.
— Ну, Анатолий, выпьем за тебя, ты замечательный парень, с таким, как ты, как говорится, можно ходить в разведку, — несколько напыщенным тоном сказал Василий Петрович. — Выпьем, Машенька, за этого простого русского человека, обитателя лесов.
Толька взял в руки стопку и страдальческим взглядом долго смотрел на ее содержимое, и, когда Мария Владимировна, заметив его колебание, спросила с улыбкой: «Ну что же вы, Анатолий?» — он одним махом выпил и, не поднимая глаз на своих сотрапезников, стал торопливо есть. На лице его можно было прочесть заметную неловкость и растерянность. Когда допили коньяк, Василий Петрович сходил к машине и принес бутылку «Столичной».
— Васенька, — предостерегающе заметила Мария Владимировна и многозначительно посмотрела на супруга.
— Сегодня можно, Маша. Ты должна меня, Маша, понять. Ты, наверное, все же не осознаешь, что я пережил. Я должен забыться, — обиженным тоном говорил Василий Петрович.
Мария Владимировна только покачала головой, но не нашла что возразить. У Василия Петровича был очень трогательный и очень смешной вид, и она знала, что это не блажь и бесполезно сейчас спорить, и, поджав губы, только укоризненно смотрела на него.
— Определенно я в сорочке родился, — возбужденно говорил Василий Петрович, — это ж надо такое везение, что рядом в лесу оказался он. Нет, ты представь себе, Маша, что его не было бы поблизости. Ведь ты сегодня могла остаться вдовой, — распалялся он все больше и больше от выпитого. — Маша, а что бы ты делала, если бы я не вернулся, если бы меня задрала медведица? Нет, ты только представь себе, ты представь, — настойчиво допытывался он, — представь, что ты осталась совершенно одна.
— Ах, не говори глупостей, зачем теперь думать об этом, — мягко пожурила она его.
— Ну а все же, скажи мне: что бы ты делала? — настаивал он.
— И думать об этом не хочу, оставь, — отмахнулась пухлой ручкой Мария Владимировна.
— Ведь ты, Маша, даже машину не умеешь водить, как бы ты выбралась отсюда? Ну, допустим, ждала бы меня день, два, три, а потом?
Обычно неподвижные, смотревшие с безликим выжиданием глаза Василия Петровича, умевшие наполняться то благожелательной теплотой, то отчужденностью, в зависимости от обстоятельств, то притягивавшие к себе собеседника, то как бы отстранявшие его, теперь светились наивным лукавством, была в них неподдельная, искренняя озабоченность. Он и сам не представлял себе, что бы делала супруга без него; ему хотелось увидеть на ее лице следы отчаяния, растерянности, хотелось, чтобы она, может быть, даже заплакала, вообразив весь ужас того, что могло произойти.
— Ну, отправилась бы в ближайшую деревню и сообщила местным органам милиции, что у меня пропал муж. Начали бы тебя искать, — чтобы унять назойливость супруга, спокойно и рассудительно ответила Мария Владимировна и, поднявшись из-за стола, пошла снять чайник с огня.
— Но меня ведь могли и не найти, я мог лежать там, в лесу, до самой зимы, — с неопровержимой убедительностью и каким-то болезненным ликованием продолжал Василий Петрович. — Тело мое изгрызли бы звери, расклевали птицы, а кости, мои кости, измытые дождями, талым снегом, смешались бы с землей и поросли травой. Анатолий, я теперь твой вечный должник. Чем мне отблагодарить тебя, я и ума не приложу, — поднял на Тольку глаза с дрожавшими в них отблесками костра Василий Петрович. — Все, что у меня есть, принадлежит тебе. Хочешь — бери мою машину, жену, палатку, — с какой-то гримасой душевной усталости махнул он рукой. — Ты герой, Анатолий, ты чудесный парняга. Просто счастье, что ты ушел в лес от городской жизни. Ты правильно сделал. Я и сам бы ушел в лес и работал рядом с тобой плечом к плечу. К черту министерство, к черту должность и высокий оклад. Разве встретишь у нас в министерстве таких ребят, как ты? У тебя золотое сердце, Анатолий, ты святой. Никакой ты не алкаш. Алкаши такими не бывают, я знаю. Ты нарочно оговорил передо мной себя. Не знаю только зачем. Маша, поцелуй его. Маша, я хочу, чтобы ты это сделала. Если бы не он — ты была бы вдовой.
— Ну что ты городишь, ты пьян и не соображаешь, что несешь, — обиженно отвернулась Мария Владимировна.
— Да, я пьян. И что из этого? Ты, Маша, ровно ничего не поняла. У тебя бедное воображение. Ну что ты без меня, что бы ты делала без меня с двумя детьми? Ну дали бы за меня пенсию в министерства, а замуж ты бы уже не вышла. Старенькая ты уже, Маша. Никто бы тебя не взял.
— Не волнуйся, — рассердилась Мария Владимировна. — Взяли бы, и еще как.
— Взяли бы? Это кто же? Может, у тебя уже кто на примете есть? Видишь, Анатолий, вот она, женская верность, вот когда узнаешь цену женской верности. Может, мне и вправду остаться с тобой в лесу, Анатолий, и идет все к чертовой матери? Возьмешь меня в напарники?
— Да будет вам, Василий Петрович, — смущенно улыбался порядком уже захмелевший Толька. — Что вам делать в лесу?
— Что мне делать в лесу? — встрепенулся Василий Петрович. — Мне необходимо согнать жир с души. Да-да, мне необходимо согнать жир с души. Сегодня я многое понял. Я, брат, зажирел душой. Я сегодня ужасно перепугался. Мне сейчас стыдно собственного страха, Анатолий. Я никогда ничего не боялся. А ты — один с этой саблей на медведя и даже не дрогнул. Как я низок перед тобой, Анатолий. Ведь я подвергал твою жизнь опасности, когда кинулся тебе под ноги. Тебе меня жалко сейчас, да? Я жалкий трус, министерская крыса, вот кто я. А ты не испугался, такие, как ты…
— Да некогда пугаться было, Василий Петрович, — отвечал с добродушной пьяной улыбкой Толька. — Зверя вот только жалко.
— Да плюнь ты на этого зверя. Тебе что, зверь дороже или я? Их много в лесу, а я один. Не надо было кидаться на человека.
— И ее, конечно, можно понять… — мягко возразил Толька. — Если бы вы не испугали ее…
— Да что понимать. Выживает сильнейший. Мы вот живы с тобой, а она нет. Закон леса — закон жизни. Я никаких медведей не потерплю на своем пути. Д-да!
— Ну понес, ну понес околесицу, — Мария Владимировна поднялась из-за стола, пошла к костру и подкинула сухих веток. Тотчас по ним побежали голубоватые язычки пламени, ветки резко зачернели в огне, затрещали, прозрачный дымок потянуло вечерним ветерком на Марию Владимировну, она защитилась тыльной стороной ладони, и ее красивые длинные пальцы стали прозрачными в отблесках пламени.
