Алекс Норк - Ноль часов по московскому времени. Новелла II
Я вдруг увидел чужую профессиональную работу — нечто, вызвавшее у меня уважение и зависть.
Молодой человек сел ниже в кресле, вытянул ноги… голова с закрытыми глазами удобно расслабилась, откинувшись на спинку… начальник приподнял руку, делая знак — не мешать.
Я слышал о гэбэшных психометодиках, и в том числе о каких-то приемах работы с памятью, а через минуту, или чуть более, убедился в реальном их действии.
Сотрудник сначала медленно стал менять позу… затем быстро открыл глаза и уселся в рабочее положение:
— Ничего, — решительно произнес он. — Кроме официантки никто не подходил, во-вторых, женщина, когда он отлучался, не протягивала руку к его тарелке или бокалу.
«Вот так» — легким жестом руками и выраженьем лица показал мне его начальник.
— Нет, кроме одного момента, — быстро поправил себя тот.
— Какого момента?
— Я не контролировал ее, когда подошел парень. Они очень недолго разговаривали, внимание шло на них.
— Вы сумеете узнать того парня?
— Конечно.
И начальник кивнул уверенно:
— Узнает.
— Да, умеют работать, — произнес с грустью Леша после моего рассказа, — вот повезло же людям. Но Марина, Дим, при одном условии, что он ей рестораны отписал.
— Ясень пень. Пойдем, пожуем чего-нибудь. И подумаем, как ее одногруппников прорабатывать.
— А два эти убийства никак не склеиваются.
— Не склеиваются. Но на нас же их оба повесили.
— А почему ты так уверен в мужике этом — управляющем?
— Я не уверен. Но если вспомнить всему, чему нас учили, поведенчески не подходит.
— Всё равно его надо вносить Михалычу в список подозреваемых.
— Внесем. Когда по нотариату окончательно справку дадут?
— Сказали, к вечеру.
…В столовой оказалось совсем мало народа, и мы быстро управились.
…— Сколько там в группе, кроме нее?
— Четырнадцать.
— Давай, твои четные — мои нечетные. И по простому плану: убит ее дядя; сама имеет алиби; но у нее к тому же жених погиб, то есть в психическом состоянии женщина; вы нам про дядю и круг его антикварных знакомств всё что можете…
— Логично начальник.
— Ну и часа четыре поработаем. Лично только, не по телефону.
Не всё пошло гладко — пойди-отлови людишек… машины, правда на выезд давали.
К вечеру отработали всего по двух на каждого, но так за три дня всех охватим.
Вернулись, правда, оба «с пустыми ведрами».
А тут и справочка из секретариата: нет никаких завещаний на Марину от Страхова.
— Вот мужик твой тем более подходит! А может, официантку подкупили?
— Кто?
— Да тот же сынок. Женись папаша — главная наследница жена. Ей половина и равная доля в прочих долях. Значит, пацану только четверть, так у нас по закону?
— Ты фотографию его из паспортного стола достал? И справку из местного отделения?
— А когда мне было?
— Вот с утра и займись.
Разошлись: Леша на День рождения сестры, а я в театр Станиславского и Немировича-Данченко на «Коппелию» с замечательной Татьяной Чернобровкиной.
Если кто не знает этой прекрасной музыки Делиба — пусть даже балетная труппа будет не первого сорта — обязательно сходите; и публика в тот вечер выходила из театра в приподнятом настроении; воздух хоть и холодный, но без ветра и не колючий, поэтому так приятно было пройтись по Большой Дмитровке до Охотного ряда, где мне оставалась всего одна остановка метро до родного дома.
Музыка продолжала играть в голове — то мазурка, то вальс… и в таком воздушном почти состоянии я дошел уже до конца, до Георгиевского переулка и здесь… застрял среди тротуара, да так, что на меня чуть не налетели сзади идущие… как вчера на Страстном бульваре, только теперь я понял — слежка! Еще две недели слежки, а уехать в «свадебное», они должны были через семь или восемь дней. «Подозрительный» — сказал о нем управляющий; пусть, но это уже перешкаливает здравый смысл. И из слов Аркадия Николаевича никак не вытекало, что они должны продолжать слежку аж за границей.
Не то, не так… ну, ни по какому здравому смыслу не получается.
Утром следующим я едва успел сесть в рабочее кресло, как снизу с проходной позвонил дежурный с сообщением, что некоей дамой мне оставлен конверт.
Понятно, что от Марины с обещанным списком близких к дяде антикваров.
…Оказалось — я распечатал сразу конверт — их всего семь.
Леша, не заезжая в контору, отправился за фотографией и данными Страхова-младшего. А я приступил к списку, благо Марина дала по каждому имени телефоны.
И в каком-то смысле повезло: двое оказались на Сотби в Лондоне, один с инфарктом в больнице. То есть из прямых подозреваемых — четверо.
Все уже знали о случившемся и обрадовались, что заеду к ним сам, а не потащу на Петровку. По Сотби я сразу проверил в погранслужбе — действительно, отбыли три дня назад и еще не вернулись.
Уже побывав у первого и ровным счетом ничего не почерпнув, кроме впечатления о тоже крайне «упакованной» квартирке, я вспомнил папины слова и брата «У этих воров еще нет готового клиента». Пропало желание двигаться к остальным: у людей из этой категории, да еще в наше бардачное время, когда безотчетно через границы перевозят ракеты и танки, у таких людей нет готового клиента? Ну, пусть не клиента, но перевозчика с дипломатическим паспортом, чтобы положить в европейском банке в свой сейф, у них тоже нет?.. Чушь! Эти люди и при строгой советской власти перебрасывали на Запад крупные ценности. На этом, кстати сказать, попались даже кое-какие детки членов Политбюро. А сколько всякого не попалось?
…Ко второму приезжаю в высотку на Котельнической набережной.
Квартиры здесь все неслабенькие, а эта, наверное, комнат в пять. Встречает меня какая-то молодая женщина, потом вижу хозяина лет за шестьдесят, представляется и… оп-тебе… один из мэтров советской живописи. Как я сам по фамилии не догадался?
Приглашают вежливо.
Усаживают к столу.
Робею немного — лауреат государственных премий, и всё такое…
Кофейник, чашки, блюдо с печеньями, коробка конфет.
— Печальное событие, молодой человек, да, печальное. Конфеты употребляйте, французские, между прочим.
Я, не зная с чего начать, начинаю пить и употреблять.
Меж тем, проницательный хозяин уже вполне оценил мою незавидную роль.
— Давайте я вам расскажу, всё, что знаю, в связи с этой историей.
— Буду очень признателен.
— Кофе хороший?
— Отличный.
— Вот, и я с вами попью.
Выясняется скоро, что знаменитый художник был руководителем курса «Суриковского», когда Марина там училась.
— Очень талантливая художница, — он, помолчав, произнес с ударением: — была бы.
— А… что ж помешало?
— Дядя. Да-да, этот самый. Он пятью годами старше меня. Возглавлял тогда и деканат и партком. Редкостный пройдоха, а художник никакой. М-да, знаете ли я придерживаюсь не нашей народной традиции — «О мертвых либо хорошо, либо ничего», а европейской: «Только правду о мертвых». Так говорили римляне, и то же самое говорил Вольтер.
Я очень энергично кивнул, впрочем, профессионально оценив сказанное, а не этически:
— Но чем он мог Марине Сергеевне препятствовать?
— У нее родители погибли в автокатастрофе как раз в конце первого Марининого курса. Дядька взял ее под опеку и на иждивение. А она с полгода вообще плохо чего соображала. Отдала материнскую часть коллекции…
— Тут я, простите, прерву. Значит, уже была семейная коллекция?
— Маринин дед был заместителем нашего коменданта в Берлине, ну и, соответственно, всего вокруг.
— Да, понимаю.
— Наследство было примерно поделено поровну. Но а досталось всё брату — дяде Марины.
— А про художество ее?
— Переориентировал на реставратора. Маринка тогда сама себе толком цены не знала — ну, получается и получается.
— То есть он ее сделал под свои нужды?
— И не только ее. Вообще был живоглот — всегда мало. Отправлялся каждое лето со студентами на севера — искусство древне-русское изучать, там в деревнях староверческих представляете что можно было найти?
— Век, этак, XV–XVI?
— И даже раньше. А при андроповских временах промышлявшим этим делом любителям срок реальный грозил.
Андроповские времена… нет, не когда он на короткий срок сделался генсеком, в 1982-84, а когда возглавлял КГБ с 1967 по 1982 год. Это был редкий случай верного ленинца, и в методах, следуя своему вождю, он не стеснялся. Забавно, что в отечественной мифологии данная фигура рисуется чем-то вроде интеллигента. В лагеря и психушки при этом «интеллигенте» совали за малейшее публичное проявление некоммунистических мыслей. Но главное — именно он был первым зачинщиком ввода наших войск в Афганистан, бессмысленной (и проигранной) войны, стоившей нам 30 тысяч погибших и более 100 тысяч получивших разной степени увечья. Я не зря назвал его верным ленинцем, потому что это очень важная для исторического внимания категория идейного изуверства.
