Леонид Словин - Теннисные мячи для профессионалов
— Мы почти не виделись. Я пришел, он уехал.
— Мог бы и побыть дома. И вообще, что за манера оставлять жену с незнакомым молодым мужчиной?! — Она обернулась к Денисову. — Как вы считаете?
— Какой он из себя? — Денисов сделал несколько быстры коротких глотков. Кофе был отличный.
— Лет сорока… — Сазонов пожал плечами.
— Худощавый, высокий… — Сазонова пришла на помощь. В костюме.
По отдельным частям портрета, набросанного супругами можно было с осторожностью идентифицировать личность погибшего.
— Как он попал к вам.
Сазонова объяснила:
— Он должен был на пару дней остановиться у Окуневых Но Иван Яковлевич с семьей на даче…
— Он был у них?
— Разговаривал с домработницей по таксофону. Она ему дала наш адрес и телефон. Так бывало не раз! Наши гости едут к ним, его — к нам!
— Перед тем как приехать, он позвонил?
— Конечно же! Я разговаривала с ним. Пригласила: «Приезжайте, пожалуйста». А что я должна была сказать, если человеку негде остановиться?
— Скоро он приехал?
Она задумалась:
— Минут через сорок.
— Сколько езды от Окуневых до вас?
— Минут двадцать на машине. Но он ехал с вокзала.
— Он сказал?
— Да. С вашего вокзала. Я еще спросила: «Бог мой, куда же ездят с него!» Он ответил: «На Донбасс. В Тамбов».
Денисов больше не сомневался, что они говорят об одном и том же лице.
— Кто такие Окуневы?
— Наши друзья. — Сазонова в некоторых случаях могла ограничивать себя. Ответила немногословно. — Сам Иван Яковлевич преподавал, доцент. После войны вместе с нашим заведовал в 3-м медицинском.
— Потом он переехал в Рязань, я имею в виду институт, -вставил Сазонов.
— Окуневы действительно на даче?
— Скорее всего. Обычно до начала зимы там сидят. Только они да сторожа. Во всяком случае в Москве, их нет, я звонила.
— Телефона на даче нет?
— Был. Потом отказались: нет покоя!
Денисов вернулся к погибшему:
— Но имя-отчество этого человека? Откуда он?
— Вы меня простите. — Все время, пока Денисов находился в квартире, она не выходила из своей роли девочки-подростка, которая отводилась ей в обкатанном десятилетиями семейном спектакле. — Когда он называл отчество, я поймала себя на том, что забыла имя. В результате не услышала отчества. Переспрашивать было неудобно. Очень милый застенчивый человек. Я не могла заставить его со мной пообедать, с большими усилиями удалось влить в него чашку чая. И то — без сахара.
— У меня просьба. — Денисов поблагодарил за кофе. -Внизу нас ждет машина. Я попрошу ненадолго поехать со мной на вокзал.
— Обязательно? — Сазонов опечалился. — И непременно обоим? У Елены Дмитриевны с ногами…
— Ничего, ничего, — перебила та. — Немного проветриться не мешает. Тебе тоже. Засиделись. Собирайся. Надо же выручить человека! Скажите, он кому-то дал наш телефон, и за это его задержали?
— Пассажирке из Нижнего Тагила, ей негде ночевать.
— И это все, что он натворил?
— Да.
В коридоре Денисов снова зацепился взглядом за пачки подготовленной к сдаче макулатуры.
— Внукам собираем. — Сазонова заметила его интерес. -Полная квартира книг, антиквариат. «Нет, бабушка, ты ничего не понимаешь, нужны макулатурные». Домработница ни одной бумажки не выбрасывает, вяжет в узлы. Ох, эта внуки! Мне почему-то не дают их взять к себе; боятся, что я их испорчу.
— Домработница видела гостя?
— Она пришла, когда он уходил. А Олег и Дима как раз обедали.
— Кто они?
— Два милых молодых человека. Из Орска. Мама одного из них когда-то работала с Николаем Алексеевичем. Инженеры транспорта…
— Они тоже видели его?
— Да.
— Я прошу их разбудить. Им придется тоже проехать в отдел.
Осмотр заканчивался. Бахметьев и криминалист о чем-то разговаривали, сидя на корточках рядом с погибшим.
Мелкий моросящий дождь несколько раз принимался идти и все не шел, словно не решался.
Перрон так и остался серым, сумрачным. Пахло гарью. За забором элеватора, на стройке жгли мусор. Запах был чем-то близок предчувствию дождя, грязно-серому небу.
На соседней платформе было много людей — шла посадка на Астрахань и прибыл скорый Липецк — Москва.
Судебный медик — рыжебородый, в джинсах, с крепким молодым жирком на животе — курил у вагона, превращенного в камеру хранения. Над головой держал раскрытый зонт-автомат.
Узнав Денисова, медик помахал рукой. Бахметьев обернулся:
— Сазоновы здесь?
— Да.
— Как их самочувствие?
— Профессорша, по-моему, всплакнула. Сейчас они придут вместе с Королевским.
— Новое есть? — Бахметьев поднялся. Ему было тяжело разговаривать сидя, снизу вверх.
— Все, как я докладывал. Приехал по рекомендации друга Сазонова — Окунева.
— Надо с ним срочно связаться.
— Кравцов уже поехал.
— Окунев тоже медик?
— Невропатолог.
— А что их домработница?
— Тоже на даче.
— Дача, кажется, по белорусскому ходу?
— В Звенигороде.
— А как те двое, которые ночевали у Сазоновых?
— С ними Худяков. Дознаватель.
Денисов воспользовался минутой, подошел к судебному медику:
— Добрый день.
— Привет, командир, — судмедэксперт усвоил манеры и сленг оперативных уполномоченных и даже слегка ими бравировал. — Нашли людей, у которых он ночевал? Поздравляю.
Денисов вздохнул.
— Главное, установить личность, дальше — связи… Кто его видел последним? Где? С кем? Возможности, представляемые типовыми версиями раскрытия преступлений, выглядели безграничными. А дальне как по маслу. Корысть? Месть? Ревность?
— Пожалуй, — Денисов согласился, этикет был соблюден. -Что с ним все-таки?
Эксперт погладил бороду:
— Два отверстия…
Денисов подумал про кровь на пиджаке погибшего, представил бурую лужицу внизу, под трупом, на асфальте.
— Пока трудно сказать, какое входное, какое выходное. Труп переворачивали. Трупное окоченение только в мышцах лица. Температура подтверждает время наступления смерти… — Каждый час температура тела падает на один градус. — Не думаю, чтобы его откуда-то транспортировали к вам. Смерть наступила здесь, на платформе.
— Что еще?
— Остальное больше для следователя. Королевскому, в протокол… — Он разворошил свою рыжую, лопатой, бороду. — «Тело средней упитанности, без шрамов, чистое…» Тебе не интересно.
— Татуировки?
— Я бы сказал.
— А что не для протокола? Неофициально?
— Приватно? — Большую часть времени эксперт как бы находился в состоянии игры — старался не замечать суровых сторон своей профессии. — Выстрел в грудь или в спину. С близкого расстояния. Смерть наступила от разрыва внутренних органов. После вскрытия расскажу подробности. Звони. А лучше приезжай. — Медик тоже устал: прежде чем приехать, всю ночь мотался по происшествиям в разных частях города.
— Протокол осмотра подписан?
— «Окончен труд…»
Денисов вместе с ним спустился с платформы. Из невыключенной рации под курткой доносились голоса. Дежурный переговаривался с оперативными работниками — те все еще находились на платформе, в залах. Смена железнодорожников с ночной уходила на двое суток — со всеми надо было успеть переговорить; заканчивался опрос пассажиров, ночевавших на вокзале…
Садясь в машину, эксперт процитировал:
— «Когда оборвутся все нити… — Это было из студенческой песни. — И я лягу на мраморный стол, вы, пожалуйста, не уроните мое сердце на каменный пол…»
— Это он… — Сазонов неловко качнулся от носилок, на которые перенесли труп. — Был у нас. Прошлой ночью.
Перед тем так же безоговорочно погибшего опознала Сазонова.
— Как люди пускают? Не боятся! — Ревизор из понятых отвернулся: профессор и его жена — в брезентовых куртках с капюшонами — явно не внушали ему доверия.
— Когда он к вам пришел? — спросил Бахметьев.
— Днем. — Сазонова поправила капюшон. — Часа в четыре. Я как раз выходила к мусоропроводу, а он появился из лифта. «Елена Дмитриевна? Я вам звонил… Окуневы на даче». Не помню, как он все объяснил. Я пригласила войти. Он продолжал извиняться, чувствовал себя неловко. Я поняла, что у него дела в Москве, надо где-то устроиться на сутки. Гостиницу он не забронировал…
Слушали ее внимательно. И не только потому, что от памяти Сазоновой зависело направление поиска — речь ее отличалась от короткого усеченного разговора оперативников.
— …Я сказала: «Господи! Всегда рады. Столько свободного места». Ему понравилась маленькая, у входа, там раньше жила Катя, сестра. Миленькая комнатеночка с балконом…
— Вещи у него были? — Бахметьев достал чистый платок, на секунду приложил к покалеченному глазу.
— Только портфель. Очень потертый, по-моему, свиной кожи. У Николая Алексеевича одно время был такой.
