Михаил Литов - Улита
Я бы не сказал, что она цепляется за нас, общение некогда со мной, а теперь с Юрией у нее складывалось искреннее, но все же иной раз трудно было не поверить, что обстоятельства, неким образом принуждающие ее оставаться в доме, для нее нужнее и важнее нас. Мне уже чудилась в этом какая-то тайна. Юрий не мог ее разгадать, поскольку вдруг стал совершенно надутым индюком, его просто распирало от гордости за то, что он снискал благосклонность такой красавицы, он воображал, что Улита безоговорочно капитулировала перед ним. А ему и не надо было ничего, кроме как достичь понимания, что пора жениться, а следовательно, надо взять в супруги женщину, с которой не стыдно будет показаться в обществе. И он вполне достиг такого понимания. Мне же только и оставалось, что заниматься загадками да тускло, кое-как, с мертвечинкой, грезить о новом воплощении.
Юрий не платил за мои визиты, а потому был лишен возможности любоваться мной, даже если я находился прямо перед его глазами, но и от Улиты я со временем научился прятаться. Это способствовало моему плану раскрыть ее тайну. Стоило ей отвернуться, я плыл в какое-нибудь укрытие, оставляя Улиту при мысли, что я попросту исчез до следующего раза, и потихоньку следил за ней, пока и в самом деле не исчезал. Собственно говоря, я проваливался во тьму и получалось по моим ощущениям, что исчезает скорее именно Улита. Пусть и так. Тогда, наверное, и начиналась ее тайна, в этих ее исчезновениях, в минуты, когда я ничего не знал о ней, как, впрочем, и о себе самом. Шансы на успех у меня были ничтожные, и я с унылой безнадежностью мечтал о настоящих возможностях расследования.
Много таинственного, очевидно, было во мне самом, когда я украдкой, из-за угла, наблюдал за Улитой, и это помогало мне держаться, поднимало мой авторитет в моих собственных глазах. И все же не двигало дело вперед. Улита не делала ничего такого, что подтверждало бы мои подозрения, а если и делала, то скрытым, невидимым для меня образом, иными словами, дело, возможно, проворачивалось в ее голове. Если была интрига, то раскручивалась она, по всей видимости, в ее мыслях, в которые мне не было доступа. О, мне бы тело, настоящую возможность двигаться, настоящий взгляд на вещи. Ведь сейчас у меня не было даже сколько-нибудь серьезного представления о мире и живущих в нем людях, следовательно, не было ничего, что вело бы к проницательности, к озарениям, я не мог рассчитывать, что меня вдруг осенит некая мысль, которая и поможет мне проникнуть в тайну Улиты, неким волшебством разгадать ее. Я был пленником ее сговора с фирмой, меня стерегла и смиряла сумма, которую она заплатила за мои появления.
Я не сердился на нее за это, она поступила так не со зла, а к тому же вольно или невольно подарила мне лишнее время на то, чтобы получше разобраться в себе самом. Могла ли она знать, что меня чрезмерно обескуражит ее флирт с Юрием и я буду возникать лишь для мучительной мысли, почему же она так быстро перенесла нежное отношение ко мне на моего брата?
Может быть, во мне даже сейчас таились истинные возможности, но воплотиться они, похоже, никак не могли, и, тоскуя из-за этого страшно, смертной тоской, я выдумал сумасшедшую идею. Я решил, что тайное прикосновение к Улите, почти попытка овладеть ею, вольет в меня новые силы, а то и совершит чудо моего воплощения. На этот раз я очень кстати возник ночью. Улита, скоро потеряв меня из виду, преспокойно улеглась спать. Лунный свет заливал спальню. Мне было нехорошо оттого, что Улита теперь воспринимала мои появления и исчезновения невозмутимо, можно сказать, с полным равнодушием. Во сне она разметалась по кровати, сбросила с себя простыню, обнажив прекрасное сильное тело. Несколько минут я в оцепенении любовался ее величественной красотой и как бы плакал от зависти. Моей целью было приникнуть к ее губам и в последний раз попытать счастья на фантастическом поприще моего восстановления из ущербности.
В самой красоте Улиты заключалась великая тайна, так что я, пожалуй, избрал верный путь. Я не боялся разбудить ее своими прикосновениями, слишком для этого бесплотными, но на всякий случай решил начать восхождение с ее ног, которые представлялись мне наименее чувствительными. Я продвигался, сознавая себя бесконечно маленьким. Ее лоно дышало. Оно, нежно прикрытое золотистыми волосками, разверзлось предо мной с какой-то чрезмерностью, и это было уже слишком, оно не могло быть таким огромным, черным и бездонным, - положим, женская недоступность для меня нынешнего очевидна, но зачем же тут такая карикатурность в изображении, в чем ее смысл? Меня манила эта дышащая гора. Золотистая чернота втягивала меня в неизвестную глубину. Я мог исчезнуть в ней, не достигнув цели. Но мог ли я рассчитывать на возрождение после такого спуска на дно, где солнце, дающее силу чадородия, роняет свои лучи в прах земной, добровольно гасит их тьмой смерти? Некогда во мне, и ныне соображающем, была совсем другая жизнь, проницая которую пытливым взглядом, я видел пустоту, беспредметность и бесцельность человеческой сущности. Теперь я сам стал пустотой. Воздушно балансируя на краю женственности, уводившей к истокам и во мрак веков, я Бог знает зачем, но мучительно старался припомнить все запахи, которые источает этот бесконечный тоннель, многое дающий жизни и многое у нее отнимающий, но все мои догадки о былом лишь подтверждали, что мне уже никогда не спрятаться в этой тьме и не вернуться из нее обновленным.
Я медленно продвигался вперед. Мерно вздымающаяся грудь женщины несколько раз подбросила меня в моей невесомости, я парил, но я и возвращался, пока мне не удалось краешком моего облака более или менее прочно уцепиться за ее торчащий сосок. Я посмотрел на губы Улиты, улыбавшиеся во сне. Они были велики в сравнении со мной, по крайней мере с оставшимся мне существованием, и изгибались, как змеи, а между ними луной блестел зуб. И вдруг Улита, не открывая глаз, глухо, может быть, с затаенной нежностью проговорила:
- Я знаю, ты здесь, Женя, не знаю только, чего ты ищешь... Но уже поздно, былого не вернешь. Постарайся понять меня, милый, я люблю твоего брата, и тебе нельзя больше здесь бывать... Я не продлю контракт, Женя. Прости, если это тебе не по душе.
Неужели и впрямь любит? И в этом вся разгадка?
Я подумал о контракте, о ее отказе продлевать его, о том, что она лишала меня всякого будущего. Ее нежелание впредь иметь со мной дело было законным, решение справедливым, конечно, прежде всего с ее точки зрения, но если принять во внимание мою абсолютную бесправность, то в каком-то смысле и с моей тоже. Прошлого действительно не вернуть. Когда-то у меня была жизнь, которую я не слишком ценил, а ведь ничего другого у меня быть не могло и никогда не будет.
