Ирина Зарубина - Госпожа следователь
Левинсон никуда не уходил. Когда Клава вошла, они с Игорем как раз покатывались от смеха.
— Отнес? — Клава и сама начала улыбаться, даже не зная почему.
— Отнес, отнес. — Игорь смахнул слезу. — Завтра утром отправят — и копию вам на стол.
— А чего веселитесь?
— Да тут один… — Левинсон звучно высморкался. — Представляешь, приходит в суд мужик, подает заявление на Мосэнерго. Говорит, что его током долбануло и теперь у него в темноте голова светится. Ночью по улице ходить не может — его все боятся. Просит возместить моральный ущерб в размере пяти миллионов долларов.
— Ну и что, возместили?
— Конечно! Завели его в темную комнату и спрашивают: «А почему же сейчас не светится?» А он отвечает: «Потому, что я на резине стою».
— И что?
— Ну его, конечно, выперли, а на следующий день приходит другой мужик и говорит, что хочет подать в суд на Мосэнерго. Его током долбануло, и после этого он не может ничего в руках держать, все тут же загорается. А пришел в резиновых перчатках. Попросил моральный ущерб в три миллиона долларов. Все аж обалдели. Взяли документы, а фамилия та же, что и у предыдущего. Он, оказывается, парик нацепил и усы наклеил. Да так аккуратненько, что и не заметили. Ну его выперли, конечно, а назавтра он опять приходит. Подает в суд на…
— На Мосэнерго? — засмеялась Клава.
— А-ага-га! Мимо! — радостно воскликнул Левинсон. — На городскую АТС.
— А эти что?
— Говорит, что у него телефон по утрам сам разговаривает, за него. Если кто звонит, то телефон просто отвечает, что его нет дома и всех матом кроет. Но, что самое интересное, его опять не узнали. Только когда документы проверили. Он бороду нацепил и лысину накладную, представляешь! Тогда вызвали дежурного милиционера и сказали, чтобы тот его больше на порог не пускал. А этот дед как закричит: «Я на вас в суд подам, прокурору!» Гримером старым оказался с киностудии.
Опять зазвонил телефон.
— Следователь Дежкина. Говорите.
— Клавдия Васильевна, это опять я. Ну где там Чубаристов? — Это опять вахтер.
— Так он же к вам пошел, еще минут десять назад.
— Не было его.
— Странно. — Клава пожала плечами. — Мне Люся сказала, что он пошел свидетеля провожать.
— Не выходил никто.
— Но я в любом случае Люсе сказала, она передаст.
Клава повесила трубку. Уходить из тридцатой теперь не хотелось — разложилась она тут основательно.
— А вот еще случай был, — начал Левинсон, но Клавдия вдруг как-то странно посмотрела на него. Левинсон стушевался. — А впрочем, в другой раз. Пойду…
В комнате после ухода «пресс-секретаря» повисла какая-то странная тишина. В таком случае говорят или «милиционер родился», или «тихий ангел пролетел».
Игорь сортировал и подшивал к папке бумаги по продмагу, а Клава решила еще раз просмотреть дело об этой идиотской собаке. Хотела сделать пометки о беседе с Черепцом, даже достала чистый лист бумаги и ручку, но вдруг поняла, что писать ей нечего. Абсолютно нечего. Все это уже есть в деле, кроме разве что сплетен старушенций.
— Чем больше думаю, тем меньше понимаю, — пробормотала она, скорее даже не Игорю, а себе самой. Просто забыла о его присутствии.
— Вы про собаку?
— Ну да, про нее. Что-то здесь странное.
— А что странного?
— Ну вот представь, ты работаешь в Доме моды, ты там самый главный, а вещи покупаешь в уцененке. Разве не странно?
— А при чем тут уцененка? — не понял Порогин.
— Ну как же. Он ведь какая-то там шишка у собаководов. И мужик вроде не бедный. Мог бы попородистей щенка взять. Ну там сенбернара или бульдога какого-нибудь. Ну я понимаю, четвероногий друг лучше двуногих двух, но все равно ведь дворняжка. И воровать ее незачем. Если эти бабы хотели ему насолить, так просто отравили бы. Хотя черт его знает…
— Вот именно.
— Да и не похож он на бабника…
— А кто похож? — улыбнулся Игорь.
— Тоже — черт знает. Вот ты сам посуди, раз к нему столько женщин бегает, значит, он бабник?
— Ну так получается.
— Так получается. А если он бабник, то почему же ко мне не приставал? Разговаривал, как будто я его за нос укусить хочу.
— Ну-у, может, у него нет вкуса, — тонко польстил Игорь.
— Нет вкуса… — Клава задумалась. — Блондинки, брюнетки, серо-буро-малиновые в крапинку… Что же у него за вкус такой? Может, он их по машине подбирает? По красной «девятке»?
— И чтоб ругаться умели.
— В смысле? — не поняла Клава.
— Ну они же все по-одинаковому ругались. И голос у них одинаковый. Помните, бабки говорили?
— Да-да-да, помню! — воскликнула Клава.
— Ну и что это все значит?
— Что это все значит? А то, что ты сейчас посиди тихонько минут пять, а потом я тебе скажу. Или, если хочешь, можешь вообще домой идти. Утро вечера мудренее.
— Да нет, я посижу. — Игорь затаил дыхание. Он ждал чуда.
А никакого чуда не ожидалось. Что делать, Клава просто не знала. Ей это новое дело не просто досаждало, оно ее жутко раздражало, даже бесило. Ну что это такое, в конце концов?! Ну ладно, поручили следовательнице прокуратуры искать собаку. Но вокруг этого еще и какие-то странные тайны мадридского двора. Самохин объяснять ничего не захотел, Черепец что-то скрывает, да и вообще он какой-то странный. Бабки какую-то ерунду плетут. Из всех фактов за сегодняшний день — только какая-то красная машина и голос. И то — один на всех многочисленных девиц. Ну еще коврик. Кстати, попросить Игоря отдать его на экспертизу, что ли?
Мотивы, мотивы, вот что самое главное. Мало того что тут никаких мотивов нет, но все это и преступлением-то назвать можно только с большой натяжкой.
— А знаешь что, — вдруг сказала она — так неожиданно, что Игорь, который только Клавдиного слова и ждал, все равно вздрогнул, — сколько у нас в городе театров?
— Не знаю, а зачем вам театры? — Игорь удивленно смотрел на начальницу.
— Да, ты прав, театры тут не нужны. Киностудии или салоны красоты…
Игорь решительно ничего не понимал.
— Вот что, узнай, сколько в Москве салонов красоты. Дорогих, хороших салонов, — произнесла она задумчиво.
— Зачем?
— Постой, не сбивай, — Клава замахала руками. — Так, и потом узнай, у скольких парикмахерш, да, скорее всего парикмахерш, ну черт с ним, заодно и массажисток, хотя это вряд ли, есть красные «девятки». Им должно быть лет тридцать или что-то около того.
— Кому, «девяткам»? — Игорь наморщил лоб, стараясь влезть в мысли Клавдии Васильевны.
— Нет, женщинам, — Клава посмотрела на него и улыбнулась. — Не старайся, все равно не поймешь. Я и сама пока не понимаю, только догадываюсь.
— О чем? — Игорь начал нервничать. Неприятно чувствовать себя идиотом.
— Это может быть одна и та же женщина. Голос один, выражения одни, машина одна. Волосы можно перекрасить, прическу поменять. Но так часто этого себе позволить не может ни одна женщина, если только она сама этим не занимается. Понял?
— Теперь понял, — разочарованно вздохнул Игорь. Чуда не произошло. — Можно, конечно, попробовать, но мне кажется, что это глухой номер. Мало ли женщин могут иметь одинаковые тачки и одинаковый голос. Потом, по поводу голоса — это бабки надвое сказали. Ведь они слышали через стены.
— Ну, не знаю, не знаю. — Клавдия встала и начала складывать документы в папку. — Мне просто так кажется.
— Кажется? — Игорь попытался скрыть ухмылку.
— Именно. И не смейся. Слышал о таком понятии — женская интуиция?
19.40–22.10
Оптовый рынок кишмя кишел.
Клавдия с трудом протискивалась сквозь галдящую толпу и на ходу изучала ценники. При этом еще надо было запомнить, в каком киоске или контейнере встретился товар подешевле.
С некоторых пор это занятие стало для Клавдии своеобразной тренировкой памяти. Цифры выстраивались в голове в столбцы, самое главное — вовремя выудить нужную информацию.
К примеру, самые дешевые сосиски из курицы нынче продавали в ларьке номер 1650, а сметану — в угловом, номер 2407.
Это означало, что всего лишь одной ходкой по рынку Клавдия сэкономила себе на теплые импортные колготки.
— Пропустите девушку-инвалида! — гаркнули сзади, и Клава едва успела отскочить в сторону.
Мимо нее промчалась груженная всяческой снедью тележка, причем снеди было — в человеческий рост; толкала же тележку пухленькая старушонка с кудерьками и выдающейся вперед вставной челюстью.
— Пустите девушку-инвалида, кому говорят! — вновь выпалила она, блеснув металлическими зубами, и исчезла в людском водовороте.
Отовсюду струился запах пережаренных шашлыков и масла. Над палатками вдруг разом вспыхнули огни, сумерки разрезал острый электрический свет, и рынок, словно пробудившееся существо, забурлил пуще прежнего.
