Марина Серова - Милые семейные разборки
При этом Штайнер не упускал возможности постреливать глазами в сторону дамы под пальмой, и взгляды его были настолько откровенны, что начинало казаться, будто пыл его аргументов абстрагируется от слов и направляется конкретно этой женщине.
«Наверное, Штайнер неплохой любовник, — подумала я, — если умудряется ласкать глазами женщину, не отрываясь от деловой беседы».
Но объект его внимания не отвечал Штайнеру таким же образом. Женщина была грустна и рассеянна. Что же касается ее чада, то девушка-подросток вообще выглядела испуганной и потерянной.
А мужчины вокруг них не унимались. Бархатный пиджак, дымя дешевой сигарой, толковал что-то о заказных рецензиях в центральной прессе и предстоящих гастролях, которые должны иметь непременный успех.
— А ты бываешь в театре, которому помогает твой папа? — спросила я у Джули.
— Иногда, — ответила девочка. — То вместе с папой, то ходим всем классом. Видите вон ту тетю под пальмой? Это, как говорит папа, прима. Она играет в «Трех сестрах» и в «Маскараде». Очень здорово, когда муж в последнем акте травит ее лимонадом. А сам потом очень переживает. Наша директриса даже прослезилась.
«А это, должно быть, и есть тот новый режиссер, при котором Нина Петровская стала получать главные роли», — констатировала я, глядя на замедленную жестикуляцию бархатного пиджака.
Второй мужчина, по идее, мог быть «поклонником», которые хвостом вьются за звездами сцены, либо как минимум завзятым театралом, убившим сразу двух зайцев — попал на прием и увидел Петровскую.
Но его поведение не укладывалось в мою гипотезу. Мужичонка со скособоченным галстуком явно не вмещался в эти рамки, вел себя чересчур развязно для «поклонника», да и говорил он вовсе не о театре, а преимущественно о своей персоне. При этом он умудрялся периодически хватать Нину Петровскую за локоть, который она осторожно высвобождала, и даже пытался апеллировать к ее дочке.
— На этот раз все должно пойти хорошо, — переводил он взгляд с одной на другую, умело вклиниваясь в паузы речи режиссера. — И кредит обещали, и процент маленький. А то, что конкуренция большая — так это ничего. Главное — работать, ведь правда?
Дамы проигнорировали этот вопрос, а режиссер так вовсе не замечал пытавшегося в чем-то убедить актрису озабоченного человечка.
Обойдя эту группку по кругу, я внимательнее вгляделась в профиль мужичонки и, переведя взгляд на Таню — дочку актрисы, — все быстренько поняла.
Это, разумеется, был ее отец, тот самый неудачливый коммерсант, с которым Нина Петровская развелась, когда в драматическом театре появился Штайнер и получил главную роль — роль спонсора.
Кстати, не его ли имел в виду Генрих, отчитывая свою секретаршу, недостаточно внимательно просмотревшую списки приглашенных?
Ведь на прием была приглашена уйма народу, значительную часть гостей составляли предприниматели, среди которых мог оказаться и Петровский.
Понятно, что Генрих был недоволен его появлением. Но что значила эта странная фраза Регины: «Кажется, я смогу его нейтрализовать».
Впрочем, секретарша Генриха — тот еще крепкий орешек. С виду — неприступная скала, снежная королева, но кто может поручиться, что в ней не кипят африканские страсти и не бурлит злая кровь?
Может быть, она намеренно внесла отставного супруга примы в список приглашенных?
С какой целью? Досадить шефу? Вызвать скандал? Или это ревность? Или… или это связано с предстоящей акцией, направленной против Генриха, о которой предупреждал неизвестный своими звонками?
И потом: что имел в виду Штайнер, выговаривая Регине за ее небрежность? «Не твои ли отношения с Юсефом провоцируют у тебя склероз?»
Так ли прост Юсеф, как кажется на первый взгляд? Что он делал в комнате с табличкой «Красители»? Да, видимо, в этой фирме все обстоит не так радужно, как может показаться с первого взгляда.
Между тем Нина сумела отделаться от бывшего супруга, «переключив» его на какого-то знакомого из «новых русских», которого заметила в толпе.
Тот подошел поздороваться, и Нина, мгновенно переменившись — теперь ее улыбка излучала радушие, — представила супруга гостю и быстро переместилась с дочерью и бархатным пиджаком в другой конец холла. Петровский проводил ее печальным взглядом, но тут же стал что-то лихорадочно объяснять новому знакомцу, очевидно, пытаясь зачистить с ним деловой контакт. При этом он украдкой бросал взгляды в публику, как будто искал кого-то. Я заметила, как менялось выражение его глаз, когда он отводил их от собеседника — они становились холодными и безжалостными, но, возвращаясь к беседе, Петровский снова казался «активным неудачником».
«Вот кто настоящий актер, — подумала я, наблюдая за бывшим мужем Нины. — Какой тут Станиславский! А ведь именно так должен выглядеть идеальный киллер-инкогнито. Его никто не воспринимает всерьез, никто не подумает, что он может сделать свое дело за считанные доли секунды и снова нацепить свою маску».
Нина с дочерью медленно бродили по залу и наконец после двух кругов приблизились к Генриху. Дочь неотступно следовала за ней, сутулясь и явно чувствуя себя не в своей тарелке.
Я с Джулей тоже немного пробилась вперед, по шагу в минуту, и теперь была совсем рядом со Штайнером. Но вызвать его на тет-а-тет пока было нереально. Теперь он беседовал со своим партнером из Германии — Людвигом — и представлял ему Нину.
После поклонов и рукопожатий слово перехватил режиссер и стал рассказывать Людвигу о театре. Переводчица, стоявшая за плечом белокурого немца, честно исполняла свою работу, дословно воспроизводя каждую фразу.
Но и Людвиг оказался «замаскированным», как те персонажи, которые уже привлекли мое внимание. После одной удачной шутки, которую отпустил режиссер, немец чуть было не рассмеялся, хотя переводчица проговорила эту фразу по-немецки, дождавшись окончания еще одного предложения. Тут уже Людвиг позволил себе расхохотаться.
Вот, значит, как?
Даю голову на отсечение, что Людвиг понимал по-русски. Но предпочитал делать вид, что его запас ограничивается словами «здравствуйте» и «спасибо». Наверное, такой ход давал ему возможность узнавать, о чем говорят вокруг — а говорили и о нем тоже, — и сравнивать обращенную к нему речь с реальным положением дел.
В тот момент, когда режиссер распинался о декорациях к «Макбету», Нина наклонилась к Генриху и чуть слышно прошептала ему на ухо:
— Мне страшно.
— Вот как? — с улыбкой ответил Генрих. Эта фраза могла относиться как к вежливой реплике, обращенной к режиссеру, так и к Нине.
— Я кое-что узнала и теперь не могу спокойно спать, — еще тише проговорила Петровская. — Я ожидала чего угодно, только не этого.
— Мы обязательно это обсудим, — широко, по-американски улыбнувшись, сказал Генрих.
Окружающие, конечно, подумали, что эта фраза тоже обращена к режиссеру, который мимоходом пожаловался на устаревшее освещение — ведь постановку «Макбета» так украсят световые эффекты!
Народ, однако, уже начинал проявлять нетерпение. Время подходило к четырем — часу икс, если верить звонившему незнакомцу.
Уже распорядители бегали докладывать Регине о том, что все готово, уже публика начала мало-помалу сдвигаться к дверям, и, наконец, Генрих пригласил всех пройти в зал. Заиграла негромкая музыка, и гости не торопясь стали выходить в коридор и двигаться по направлению к главному месту проведения торжества.
Петровская несколько замешкалась, и ее бывший супруг снова оказался рядом с актрисой.
— Вот, теперь ты сама все понимаешь, — донеслись до меня его слова, — тебе сейчас даже хуже, чем мне. Только не делай глупостей.
И Нина печально улыбнулась ему в ответ, отрицательно покачав головой — то ли соглашаясь с Петровским, то ли отказываясь послушаться его совета.
Генрих Штайнер подождал, пока гости пройдут в зал, и вместе дочерью — а значит, и со мной, замкнул шествие приглашенных.
Конференц-зал теперь был полон не только цветов, но и игрушек. Сотни мягких детских любимцев были расставлены как попало, отчего их казалось еще больше. Слоники выглядывали из корзин с тюльпанами, на люстре примостилось целое семейство обезьян, по углам таились тигры и крокодилы. Огромный медведь сидел в центре зала, а из-под столиков с закусками выглядывали черепашки.
Дальнейшие полчаса были самыми скучными во всем этом мероприятии.
Сначала слово взял консул, потом его сменил чиновник из отдела по внешним сношениям, за ним несколько теплых слов произнес Людвиг, и сам Штайнер завершил официальную часть церемонии.
Затем началось обычное на таких приемах суетливое общение плюс гастрономические удовольствия. И так все должно было продолжаться еще часа полтора. Честно говоря, никогда не понимала, какой кайф можно словить с этого, но раз так заведено — ничего не поделаешь.
