Джесси Келлерман - Гений
Оказалось, что «Веселые актеры» — это один-единственный здоровенный парень в вельветовой накидке. Ощущение такое, будто у него вместо бороды целая стая скунсов, которые к тому же уже вгрызлись в подбородок. Актер выкрикивает текст, грозит толстым пальцем, а хвосты помахивают в такт. У этого парня в брюках целых два Соломона поместилось бы, по одному на каждую брючину.
Актер норовит побыстрее отбарабанить Шекспира, лишь изредка останавливаясь, чтобы подчеркнуть значение фразы. Соломон очень старается, но все равно не поспевает за ним. К тому же он начинает подозревать, что этот человек говорит не так, как люди на улицах. Короче, с самообразованием выходит промашка.
И все же Соломон остается. Он уже заплатил за билет и намерен получить за свои деньги все, что ему положено.
И вдруг, через час после начала представления, Соломона неожиданно захватывает обаяние актера. Голос у парня такой, что он мог бы поезда своим ревом останавливать. И все же он умеет говорить тихо, казаться невинным агнцем. Нет, конечно, Соломон не все понимает, но ведь эмоции-то вот они. Актер страдает, и вместе с ним страдает Соломон. Они вместе тоскуют, радуются, пугаются. И Соломону кажется, будто у него внезапно появился друг.
Представление заканчивается, и немногочисленные зрители поднимаются со своих мест. И только Соломон не двигается. Он боится разрушить волшебное ощущение покоя, причастности чему-то большему, дружбы, которой он был так долго лишен. Всякое душевное тепло давным-давно исчезло из его жизни. Осталось одно одиночество. Соломон сползает в кресле поглубже, чтобы смотритель его не заметил. Театр запирают, и Соломон остается здесь на ночь.
Огни погасли, но он не боится. Хоть поспит под крышей. И тут Соломон вспоминает, что снаружи осталась его тележка. Он на ощупь пробирается к выходу. Все двери заперты, даже та, что ведет на второй этаж. Соломон растерян. Он карабкается на сцену, ходит по кулисам. Света луны недостаточно, чтобы ориентироваться в темноте. Соломон спотыкается о мешки с песком, падает, ударяется головой о декорации. Что-то ломается и валится на него. Соломон испуганно бросается прочь и случайно открывает неприметную дверь. За ней крутые ступеньки, потом темный коридор. Все двери заперты, кроме одной, последней. Обрадованный, Соломон открывает ее и нос к носу сталкивается с актером. Голым по пояс и потным. Грязная борода торчит в разные стороны клочьями. Провинциальный актер в кальсонах.
— Господи! Вы кто? — Он хватает Соломона за грудки. — А? Ну же, отвечайте, а не то я вам все кости переломаю! Ну! Говорите же! Вы что, язык проглотили? — Актер тащит Соломона к креслу, впрочем, без грубости, и заставляет сесть. — Ну давайте, ну! Как вас зовут?
— Соломон Мюллер.
— Соломон Мюллер, говорите?
— Да.
— Ну хорошо. Вот скажите мне, Соломон Мюллер. Мы знакомы? (Соломон качает головой.) Тогда почему же вы в моей гримерке? Мэри Энн!
Толстая женщина в клетчатом платье высовывает голову из-за вешалки с костюмами:
— Кто это?
— Соломон Мюллер, — отвечает актер.
— А кто такой Соломон Мюллер?
— Пожалуйста… — начинает Соломон.
— Вы кто? — спрашивает женщина.
Соломон в отчаянии машет рукой в сторону сцены.
— Вы были на представлении? — Актер хватает Соломона за руку и пожимает изо всех сил. — Да? Правда?
Соломон улыбается от уха до уха.
— Вы зритель! Мэри Энн, ты слышала, он зритель! Ему понравился спектакль! — Он хохочет, огромное пузо подпрыгивает, грудь трясется.
— Исаак, пора одеваться.
Актер не обращает на нее внимания. Он встает на колени, рассматривает мозолистые сильные руки Соломона, берет их в свои влажные ладони.
— Вот скажите мне, Соломон Мюллер, вам правда понравилось представление? Да? Тогда позвольте мне спросить: не угостите обедом?
Актера зовут Исаак Меррит Зингер. Он поглощает жареную картошку с сосисками и рассказывает Соломону, что Мэри Энн — его вторая жена. Первая тоже была, но представление ведь должно продолжаться.
— Вы согласны, Соломон?
— Да! — Соломон с радостью соглашается со всем, что говорит этот странный человек.
Исаак говорит о Шекспире. Он восхищен, ему не хватает слов.
— Бард из Эйвона! Жемчужина Стратфорда! Гордость Англии!
Время от времени Соломон пытается заговорить, но Исаак замолкает, только чтобы откусить кусок сосиски или отпить из кружки. Похоже, он рад тому, что ужинает в обществе. Особенно когда Соломон покупает ему вторую тарелку еды и третье пиво.
— Итак, расскажите о себе, Соломон Мюллер, — говорит Исаак, утирая усы и хлопая в ладоши. — Вы ведь не из наших краев, верно?
Соломон качает головой. Он видит, что Исаак ждет ответа. Вот он, его шанс заговорить по-английски.
Соломон коротко рассказывает о детстве и юности, о Германии, о том, как плыл в Америку, как научился торговать здесь, заработал и все потерял. Исаак хмурится, фыркает, стонет, смеется. Он играет, даже когда просто слушает собеседника, и потому Соломону кажется, будто он читает Исааку великое произведение, что-то вроде Гомера. И еще ему кажется, что говорит он без акцента.
— Боже мой! — кричит Исаак Меррит Зингер. — Отличный монолог. (Соломон улыбается.) Я бы с удовольствием еще послушал. Да что там, я бы с удовольствием поставил такую пьесу. Люблю, когда человеку есть что рассказать. Такой человек непременно должен стать моим другом. А? Как? Ну… — Исаак делает огромный глоток пива. — Я рад, что мы с вами встретились, Соломон. По-моему, это начало настоящей дружбы. Что скажете?
И они становятся друзьями.
Дружба эта с одной стороны подкрепляется желанием Соломона избавиться от одиночества и с другой — нежеланием Исаака платить за ужин. Позже Соломон подсчитал, что тем летом тратил на Исаака от четверти до трети своего дохода. Как расточительно! Он не мог себе этого позволить. Соломон одалживал Зингеру деньги, чтобы тот мог починить порванные штаны, или купить игрушку своим многочисленным детям, или купить Мэри Энн цветы. Или вообще просто так, давал деньги — и все. Ведь его просил об этом друг.
Нет, он не ждал ничего взамен. Не ждал, что разбогатеет, отдав что-то сейчас. Просто ему хотелось делиться, а перед шумным Зингером к тому же отступало одиночество.
И все же щедрость окупилась сторицей. В 1851-м Зингер переехал в Нью-Йорк, забрав с собой семью, фургон и деньги, что он занимал у Мюллера. Там Исаак основал фирму, «Дженни Линд, швейные машинки». В этом странном названии был свой смысл: Линд звали любимую певицу Зингера. Вот такой получился намек на его любовь к сцене.
Однако название не прижилось, и вскоре люди стали называть его машинки просто зингеровскими.
В Штатах производят множество швейных машинок, и к тому времени, как творения Зингера попадают на полки магазинов, там уже имеются четыре марки. Но зингеровские работают лучше всех, и вскоре Зингер становится самым богатым человеком в стране. И Соломон Мюллер вместе с ним.
Позволим себе порассуждать о том, что бы было, если бы… Что, если бы Соломона не избили до полусмерти? Если бы он вернулся в Германию? Если бы ему не понравилось так представление? Если бы он отказался платить за ужин? Если бы знал тогда, что Мэри Энн вовсе не вторая жена Исаака Меррита Зингера, а лишь его любовница, первая из длинной череды женщин, за которыми волочился Исаак, из-за чего в конце концов ему пришлось бежать из страны? В юности Соломон был большим ханжой и, вполне возможно, порвал бы с другом, если бы узнал правду. Сколько альтернативных реальностей стояло между Соломоном и богатством! Добился бы он такого положения сам? Кто знает.
Может, и добился бы. Он много трудился, и мозги у него были. А что еще надо?
Последнее, что сказал Исаак Соломону, прежде чем бежать в Европу, скрываясь от позора:
— Глядя на тебя, я сразу отца вспоминаю.
Они говорили в доме высотой тридцать метров, в богато обставленной гостиной, и было это много лет спустя. К тому времени «галантерейные товары» разрослись. Появились: фабрика «Мюллер и братья. Мануфактура», фабрика «Мюллер и братья. Товары легкой промышленности», магазин «Мюллер и братья. Экзотические платья со всего света», фабрика «Мюллер и братья. Железные дороги и шахты», фабрика «Мюллер и братья. Ткани», сеть булочных «от Ады Мюллер», компания «Мюллер и братья. Строительство» и банк «Мюллер и братья. Сбережения и заемы».
— Почему отца? — спросил Соломон.
— Ты всегда говорил, как он. Его, кстати, звали Райзингер. Ты знал?
Нет, Соломон этого не знал.
— Он был из Саксонии. И до пяти лет разрешал мне говорить с ним только по-немецки. Да, жуткий был человек, я тебе скажу. — Зингер улыбнулся. — И вот когда я тебя в первый раз увидел, то решил, что ты — его тень. Представляешь? Как в «Гамлете». Да. Ты чего? У тебя такой вид, будто я твою собаку съел.
