Ольга Лаврова - Подпасок с огурцом
-- Забыла слово, Ал-Ваныч.
-- Левый спин и правый спин. Задолби, спрошу. Итак, левый спин и правый спин. Казалось бы, что за разница, вращайся, куда хочешь. Но закон несохранения четности говорит: нет! Два направо, три налево, пять направо, семь налево. У электрона нет свободы выбора.
-- Ал-Ваныч, значит, во Вселенной тоже больше крутятся налево? -юмористически замечает мальчишеский голос.
-- Не сбивай меня на балаган, Дорожкин. О несохранении четности догадались ученые Ли и Янг. Запиши, Ирина, это тоже спрошу... Мартынов, что ты крутишься? -- Альберт обращается к парнишке, сидящему между двумя девочками. -- И туда тянет и сюда? -- Класс отвечает легким смешком. -- Вот отчего все людские беды -- от свободы выбора. Не умеем выбрать и потому плутаем...
Ребята, конечно, улавливают в речах учителя второй смысло-вой слой. Но не подозревают, насколько этот подтекст личный.
-- Ну, а чтобы мы не плутали в космическом пространстве, -- продолжает Альберт, -- есть твердые ориентиры. Дорожкин, что мы называем маяками во Вселенной?
-- Маяками во Вселенной служат яркие звезды -- цефеиды-гиганты.
-- Чего он не сказал о цефеидах?
-- Цефеиды -- пульсирующие звезды. То угасают, то разгорают-ся, -добавляет светлоглазый Урнов.
-- А почему? -- спрашивает Ирина.
-- То, что звезда угасает и сжимается, означает, что внутри она начинает раскаляться. И когда будет перейден допустимый пре-дел сжатия, то... скажем так: терпение звезды лопается, и начина-ется ее возрождение. Нет ничего проще, чем определить рассто-яние до цефеиды. Стоит применить пятую формулу.
Длинная рука Альберта поднимается и, четко постукивая мелом, пишет формулу на доске... Конец четверти, повторение пройден-ного.
x x x
-- Да-а, Сергей Рудольфыч, изрядно воды утекло, -- говорит Томин, сидя против Ковальского за столиком в кафе.
-- И должен заметить, Александр Николаевич, течет она ужа-сающе быстро!.. Последний раз мы с вами встречались в местах лишения, вы приезжали из-за побега одного заключенного, помните?
-- Багров. Да, Багрова я помню.
Ковальский озадачен суровым тоном Томина.
-- Что, так и не нашли его?
-- Нашел... -- он потирает простреленное Багровым плечо. -- А вы, Сергей Рудольфыч, еще поете? "О, дайте, дайте мне свободу!", а?
-- Редко, Александр Николаевич. И свободу дали, и прошлое отрезал, а что-то не поется... Знаете, я ведь имел глупость на вас обидеться. Тогда был у нас разговор в колонии, вы, наверно, забыли...
-- Отлично помню, Сергей Рудольфыч. Помню вашу исповедь о Наде из Львова. Что она ждала ребенка, вы собирались женить-ся. Потом закрутились с какой-то аферой, уехали... и попали за решетку.
У Ковальского удивленно шевельнулись брови: действительно все помнит инспектор.
-- Понимаю обиду, Сергей Рудольфыч: вы просили разыскать ее и сообщить адрес, а я не сообщил. Но...
-- Не надо, Александр Николаевич, -- прерывает Ковальский, -- не надо, какие оправдания! Я ведь сам нашел ее, дознался, где живет. Но было поздно: два месяца -- два месяца! -- как вышла замуж... И все-таки я туда поехал, -продолжает он, помолчав. -- Стоял напротив дома, ждал. Увидел Надю с мальчиком, оба веселые. Рванулся подойти -- и только тут спохватился: а что я могу ей предложить? Себя? Которому уже не шестнадцать и не дважды шестнадцать? Что у меня за душой, кроме судимости? Словом, ушел. То ли поблагородничал, то ли струсил. А ведь она любила меня, и там мой сын... Если б на два месяца раньше!
-- Сергей Рудольфыч, -- мягко говорит Томин, -- два месяца ничего не изменили бы. Надя давно была не одна, брак был предрешен. Я не сообщил адрес, потому что не счел себя вправе. Вламываться в чью-то жизнь с прошлым...
Он умолкает, и Ковальский тоже молчит, потупясь, осмысли-вая услышанное.
-- Что ж, -- произносит он наконец, -- по крайней мере не буду больше казниться. Значит, все верно. Избавил себя и ее от нап-расного стыда.
-- У вашего сына хороший отец, Сергей Рудольфыч.
-- Рад за него... -- Ковальский крепко сжимает пустую чашечку.
-- Но горько... Ладно, оставим. Спасибо, Александр Николаевич. Вы торопитесь, или возьмем еще по чашечке?
-- Давайте возьмем, время терпит.
Ковальский приносит кофе, коньяк и решительно меняет тему разговора:
-- В ваших сегодняшних заботах не могу быть полезен?
-- Кто знает. В общем-то, вы причастны к миру, который меня интересует... Скажите, среди коллекционеров много мухляжа?
-- Не без того, Александр Николаевич, бывает. Но по большей части -чистый народ. Как один тут про себя говорит: "Я -- зажженный человек!" Вот в основном они такие -- зажженные люди.
-- У вас постоянная клиентура, связи?
-- Целая кипа телефонов записана. Я им нужен.
-- Случаем, не хвастался кто-нибудь, что достал английскую книгу под названием "Искусство Фаберже"?
-- Где-то есть на руках, краем уха слышал. На всю Москву два, много -три экземпляра. Легче самого Фаберже достать, чем эту книгу. Фаберже я, например, в натуре видел, книгу -- нет.
-- И каков он -- Фаберже, которого вы видели? -- любопытст-вует Томин.
-- Хорош, спору нет. Работа тончайшая, изящная. Я видел бокал золотой и пресс-папье -- камень, а сверху спит серебряный лев. Производит впечатление. Но как представишь себе, что на то пресс-папье можно машину купить...
-- Да будет!
-- Честное слово! Мода, Александр Николаевич. Фаберже сейчас так превознесли -- куда твой Бенвенуто Челлини!.. Попробую аккуратно расспросить, у кого есть книга. -- И Ковальский, ста-рый плут, подмигивает.
-- Буду благодарен, Сергей Рудольфыч. Мне вас послал счастли-вый случай. Начинаю подумывать, а не удастся ли через вас некому Саше, владельцу дачи в южных краях, затесаться в среду художников и коллекционеров?
-- Хм... -- Ковальский чешет кончик носа.
-- Если просьба бестактна -- скажите напрямик.
-- Вот что я скажу напрямик, Александр Николаевич, -- не колеблется Ковальский. -- Вы и Пал Палыч -- люди, которым я верю. Так что готов... И, кстати, как говорит одна моя покупательница, "мне в голову зашла мысль". Есть пройдошный малый, общий любимец, он всюду вхож. А я с ним на короткой ноге. Представлю вас в лестных тонах, думаю, он познакомит с кем надо.
x x x
Старик Боборыкин с головой погружен в работу -- занимается своей картотекой. На каждой карточке -- фамилия коллекционе-ра и список вещей, которыми тот владеет. Боборыкин заносит сюда также сведения о совершающихся сделках: он всегда в курсе движения товара на художественном рынке. Сверяясь с записями на отдельных листках, он делает пометки в карточках.
-- Модильяни... Списываем Модильяни с Ветчинкина, пос-кольку он перекочевал к Орлецкому... А Ветчинкину заносим два эскиза Коровина... на доброе здоровье... Шадрин расстался с Верещагиным... Взял оного Верещагина Боборыкин, и правильно сделал... Так, Рязанцев. Покойного Рязанцева изымаем, да будет ему земля пухом. С Рязанцевым хватит возни на полдня...
Боборыкин потирает руки, смакуя предстоящую возню с насле-дием женского врача. Очень некстати кто-то звонит в дверь. Боборыкин прикладывается к глазку в передней -- Ким Фалеев! Волосы взлохмачены, галстук на боку.
-- Опять навеселе? -- ворчит старик, отпирая.
-- Я навеселе не бываю. Либо пьян, либо трезв. Сейчас просто веселый... -- Ким шумно врывается в комнату. -- Батюшки, что я сподобился узреть! Знаменитая картотека! Холодная летопись человеческих страстей и безумств.
-- Не трогай!
-- Не трогаю, на шута она мне.
Боборыкин снова садится за дело, но парень ему мешает.
-- Я, по счастью, не собиратель чужого, -- разглагольствует тот, -- я художник, творец. Лет через пятьдесят начнут коллекциони-ровать меня, Кима Фалеева! -- и неожиданно дурным голосом запевает: "Гори, гори, моя звезда-а..."
Боборыкин вздрагивает.
-- Фу, чтоб тебя! До чего ты весь крученый-верченый. Полчаса сычом смотришь, полчаса песни поешь. Терпеть тебя не могу!
-- Взаимно, Анатолий Кузьмич, взаимно.
-- Дерзишь? Гляди, выгоню.
-- Не гоните, Анатолий Кузьмич, еще пригожусь, -- смеется Ким. -- Что Альберта не слышно? Обещал быть дома.
-- У него массажистка. Три раза в неделю, пятнадцать рубликов сеанс.
-- Хорошенькая?
-- Нет.
-- А Муза дома?
-- Стряпает.
-- Бедная. Алику бы на шеф-поваре жениться.
Из коридора слышны голоса -- Альберт провожает массажис-тку. Затем появляется -- разнеженный, в купальном халате.
-- А, юный гений.
-- Он самый. Спроси-ка меня, Альберт, почему я веселый такой.
-- Почему ты веселый такой?
-- Хорошую штучку принес. По всем статьям -- Фаберже.
-- Ля-ля! Ля-ля! Показывай.
Ким бережно разворачивает и ставит на стол серебряную пе-пельницу.
-- Пепельница-лягушка? Недурно. Анатолий Кузьмич, полю-бопытствуйте.
Боборыкин, не беря в руки, осматривает пепельницу.
-- Превосходная работа. Если невооруженным глазом, весьма похоже на Фаберже. Но, естественно, надо смотреть и исследо-вать. Ты уж сам, Альберт, у меня полно дел. -- Он забирает свои ящички и удаляется.
