Ирина Градова - Чужое сердце
– Как мы и ожидали – не слишком обнадеживающий, – ответил тот. – Особенно по прошествии лет. Никаких бумаг о госпитализации не сохранилось, с компьютерными базами данных – тоже облом: я вообще не понимаю, зачем оборудовать больницы компьютерами, если в базе все равно огромные дыры и персоналу недосуг вносить туда сведения о пациентах! Зато удалось побеседовать с парочкой врачей, еще помнящих о тех случаях, – к счастью, у них оказалась хорошая память.
– Да, но ведь и случаи из ряда вон выходящие! – заметил Никита.
– Тем не менее, – вздохнул Лицкявичус, – я бы не сказал, что врачи сильно помогли. Они говорят то же самое, что и заведующий отделением хирургии, где лежит Лавровский. Все операции проведены с ювелирной точностью, дети находились в удовлетворительном состоянии.
– Да-с, – пробормотал Карпухин. – Дела обстоят хреново, вот что я скажу. Что до мест похищения или возврата детей, зацепиться тоже не за что, потому что ничего общего между ними нет, так что установить какой-то радиус действия, в котором могла бы находиться клиника, невозможно. Надо работать в других направлениях. Скорее всего, дело Толика Лавровского тоже присоединится к висякам, и можно лишь порадоваться, что парнишка выжил!
– И все же это выглядит очень странно, – сказал Кобзев, поняв, что Лицкявичусу и майору больше нечего добавить.
– Ты о чем? – поинтересовался Лицкявичус.
– Ну, сами посудите: детей похищали, но не «потрошили», как можно было бы ожидать, а всего лишь, если, конечно, можно так выразиться, вырезали какой-то орган – чаще всего парный или тот, который легко восстанавливается, как печень. Между прочим, оставляя за кадром моральный аспект, у здорового ребенка существует еще полно других органов, которые можно «позаимствовать», да и стоят такие органы немалых денег. И все же те, кто этим занимается, избрали очень странный, «щадящий» способ использования детей. Разве это не очевидно?
– Не забывайте, что это касается лишь тех, кто выжил, – вставила я. – Выживших десять человек, а дел, думаю, гораздо больше!
– Причем в десятки раз! – подтвердил Карпухин. – С другой стороны, никто не говорит, что все похищения связаны между собой.
– Павел прав, – заговорил Никита. – Кто бы за этим ни стоял, зачем так тратиться, ведь реабилитация стоит дорого, да и само содержание пациентов в необходимых условиях на это время требует затрат. Более того, они рискуют, возвращая детей родителям, ведь кто-то мог что-то видеть, а это, в свою очередь, способно вывести на похитителей.
– А вы уже говорили с кем-то из родителей? – спросила Ивонна, устремив взгляд на Карпухина. – Думаю, вам могли бы понадобиться наши с господином Кобзевым услуги, ведь не все эти люди будут охотно вспоминать то, что произошло несколько лет назад.
– Я об этом думал, – кивнул майор. – Разумеется, я с удовольствием приму вашу помощь, потому что уже предвижу проблемы, ведь следствие по всем этим делам зашло в тупик и родители не получили никакой, даже моральной, компенсации за то, что случилось с их детьми. Уверен, нам еще придется попотеть, чтобы заставить их говорить!
Все время нашего разговора я напряженно пыталась уловить и оформить мысль, которая постоянно скребла у меня в мозгу с тех пор, как я поговорила с родителями Толика Лавровского. Что-то тогда показалось мне не вполне правильным, но я никак не могла понять, что именно.
– Вы хотите что-то сказать? – поинтересовался Лицкявичус, внимательно глядя на меня.
– Да... то есть нет – пока нет, – ответила я неуверенно. – Мне нужно подумать.
– Что ж, – сказал он, – нам всем нужно подумать, полагаю, потому что пока мы ни на шаг не продвинулись в расследовании. Мне сейчас вообще кажется, что мы взялись не за свое дело, и я дал согласие на участие ОМР только по двум причинам: милиция расписалась в собственном бессилии.
– Вы сказали, что есть две причины, – заметила я.
– Вторая – к нам обратилась Татьяна Лавровская. Она просит, чтобы именно мы попытались выяснить, что именно и почему произошло с ее ребенком. На нее давит милиция и социальные службы, и она боится, что они могут вообще отобрать мальчика и передать в детский дом. Ей сейчас приходится нелегко, и мы, похоже, ее единственная надежда. Нужно доказать, что Лавровские не имели отношения к случившемуся.
– Господи, неужели они и в самом деле думают, что мать и отец могли продать печень собственного сына? – спросила я.
– Агния, вы же уже взрослая женщина и должны знать, что люди делают вещи и похуже! – укоризненно покачал головой Лицкявичус.
– Но ничего хуже этого просто и быть не может! – возразила я. – Родителей и детей связывают узы, которые считаются святыми и нерушимыми... Конечно, я понимаю – бывают случаи, когда мать или отец алкоголики, наркоманы, но Лавровские-то нормальные, хорошие люди!
– К сожалению, – сказал Павел, – такие выводы невозможно делать, основываясь лишь на личном впечатлении, иначе все преступники сидели бы в тюрьме, а добропорядочные граждане никогда не оказывались бы на скамье подсудимых!
– Правильно, – кивнул Лицкявичус. – Давайте не будем делать преждевременных выводов. Вместо этого предлагаю, чтобы Ивонна и Павел как следует и со всех сторон «обработали» Лавровских, чтобы на всякий случай исключить их причастность к похищению мальчика. Артем, ты займешься старыми делами: нужно охватить как можно больше людей, чьи дети в конце концов были возвращены. Пока, к сожалению, это все, что мы можем сделать. А я постараюсь как можно дольше не подпускать соцработников к семейству Лавровских.
* * *В тот день у меня было три операции на ортопедии, и две из них проводил Олег. После второй у нас выдалось минут сорок свободного времени, и мы отправились в больничное кафе. Это заведение общепита является предметом особой гордости главного. Во-первых, здесь варят отменный кофе во второй в больнице суперкофеварке (первая – опять же усилиями главного – стояла в приемном покое). Кроме того, у нас работает отменный повар-кондитер, а это значит, что в продаже всегда имеются пирожки, крендельки, пирожные собственного приготовления – честное слово, в нашей больнице стоит полежать хотя бы для того, чтобы отведать разнообразных вкусностей, каких вы не получите ни в каком другом месте! Ну и, наконец, интерьер кафе с его деревянными столиками и скамейками заставляет вас на время трапезы полностью отключиться от мысли, что вы на самом деле находитесь в больнице, а не в уютном месте отдыха.
– Ну, как твои старухи? – поинтересовалась я, как только Олег подошел с подносом, уставленным тарелками. – Не бузят больше?
– Бузят помаленьку, – вздохнул он, присаживаясь и подвигая ко мне беляши и кофе. – Беда в том, что к некоторым из них никто не приходит, понимаешь? То есть ухаживать некому, а это значит, что они могут сутками валяться в собственных испражнениях, и никому до этого нет никакого дела.
Олег прав. Наша больница на хорошем счету в городе, многие прямо-таки мечтают сюда попасть – из-за хороших врачей в большинстве отделений и новейшей диагностической аппаратуры. Тем не менее вопрос с уходом за лежачими у нас не решен, как и во всех остальных медицинских учреждениях. Сестер и нянечек катастрофически не хватает, так как зарплаты у них смешные, а работа такая, что под силу далеко не каждому мужчине, не говоря уж о хрупких девчонках, только что из медицинских колледжей. Подобно другим больницам, в качестве нянечек у нас в основном работают выходцы из бывших братских республик – Таджикистана, Узбекистана и Казахстана. Я отнюдь не националистка, тем более что мои предки и сами приехали из Грузии, но у большинства этих людей нет даже вида на жительство! Начальство вынуждено нанимать их, закрывая глаза на отсутствие нужных документов, потому что выхода нет: на такую зарплату не польстится человек, имеющий хоть какой-то выбор. Но проблема заключается не в бумажках, а в отношении к жизни. Во-первых, человек, которого здесь ничто не держит, в любой момент может сняться с места и перепорхнуть на другое. А это, в свою очередь, означает, что и ответственности он никакой не ощущает. Еще один момент: у наших «восточных» работниц обычно большие семьи, а зарплаты, как уже упоминалось, маленькие. Жить, однако же, нужно всем, а потому пациенты частенько недополучают даже тот скудный больничный рацион, который им положен. Нянечки сумками уносят с работы вареные яйца, масло, молоко, и больным порой не достается даже хлеба, потому что его тоже тащат домой хозяйственные мамаши больших семейств. С другой стороны, дело, конечно же, не в национальности, а в том, что вся система здравоохранения еще с советских времен финансируется по остаточному принципу. В нашей стране уже давно во всем виноват либо лично Чубайс, либо коммунисты, однако советской власти нет уже много лет, Чубайс давно ничего не решает, а в медицине ситуация не только не изменилась к лучшему, но и с каждым днем делается все хуже и хуже. Если бы всем в больнице платили достойную зарплату, не было бы необходимости пополнять свой скудный бюджет за счет пациентов. Опять же тех, кто просто не чист на руку, можно было бы уволить и тут же нанять новый персонал, который не станет злоупотреблять своим положением и отнимать у больных и несчастных людей кусок хлеба или разбавлять молоко для каши водой, чтобы сэкономить для себя пару-тройку литров. А так заведующим отделениями приходится сквозь пальцы смотреть на «художества» младшего медицинского персонала, так как они знают, что, уволив нянечку, они просто освободят место, которое, скорее всего, так и останется незанятым. Так же дело обстоит и с медсестрами. Чаще всего одна и та же сестричка разрывается между двумя, а то и тремя постами, а это означает, что она не успевает отследить, когда заканчиваются капельницы, и раздать все необходимые лекарства, не говоря уже о том, чтобы лично дать их пациентам, которые не могут подняться, чтобы принять таблетки самостоятельно. Частично ситуацию удается немного исправить при помощи практикантов из медучилищ и вузов, но это, само собой, не является решением проблемы. Вот и выходит как в известном юмористическом монологе: «Ходячие помогают сидячим, сидячие помогают лежачим, а лежачие лежат и не рыпаются!» В общем, уход за больными становится делом «ходячих» пациентов. Это, разумеется, отвратительно и неправильно, но в ближайшее время, судя по всему, ничего не изменится. Таким образом, старики, к которым никто не приходит, оказываются в самом что ни на есть плачевном положении из всех возможных: большего унижения человеческого достоинства трудно себе даже вообразить.
