Аркадий Адамов - Стая
— Так чего же? Пошли! — рванулся Розовый.
На его плечо легла тяжелая рука.
— Слушай сперва меня все,— властно сказал Гусиная Лапа.— Делать будем так...
Он распределил обязанности, назначил место для встречи и с угрозой закончил:
— Если кто не послушает, шуметь не буду, но втихую посчитаюсь. Поняли?
Из сквера вышли поодиночке.
К палатке подошли втроем: Гусиная Лапа, Карцев и Розовый. Остальные были где-то рядом, в темноте. В руках у Гусиной Лапы внезапно возник короткий ломик.
«Что я делаю, что делаю? — стучала в мозгу у Карцева тревожная мысль.— Ведь это преступление. Ведь за это...» Но ноги шли сами.
Дверка палатки была прижата наискосок железной полосой, внизу ее висел замок.
Гусиная Лапа прислушался, потом ловко вставил ломик в ушко замка и нажал. Сухо заскрежетал, потом коротко взвизгнул металл. Замок не поддавался. Гусиная Лапа тихо выругался и всей тяжестью навалился на ломик.
Карцев чувствовал, как его мелко-мелко трясет, словно в ознобе, липкий пот выступил на лбу и шее, он боялся вытереть его: руки тоже дрожали. А рядом прерывисто дышал Розовый. Оба не спускали глаз с массивной фигуры человека, который, сопя, выламывал теперь петлю из косяка двери.
Внезапно где-то невдалеке послышались шаги. Все трое прижались к стенке палатки и замерли.
Двое прохожих, громко и весело разговаривая, прошли мимо. И Карцев вдруг почувствовал зависть: идут себе, смеются, ничего не боятся. И тут же возникла злость. Конечно, им что? Им хорошо. А ему терять нечего, ему теперь только так и жить, только с этими. В голове все еще шумело, от водки или от волнения подступала легкая тошнота. Он вдруг сказал Гусиной Лапе:
— Давай я.
— Ага. Валяй,— охотно согласился тот.— Я уж наковырял. Чуть осталось.
Он отодвинулся, и теперь уже Карцев с силой навалился на торчащий в двери ломик.
Раздался громкий треск, и стальная полоса, на конце которой болтался замок, со звоном отлетела в сторону и ударилась об стену.
Все на секунду замерли, прижавшись к палатке. Но кругом было тихо. Тогда Гусиная Лапа ухватился за ручку двери и рванул ее на себя. Дверь оказалась запертой.
— Плевое дело,— проговорил он.— Вмиг отожмем.
Он подобрал с земли ломик и уже собирался вставить его в щель между дверью и косяком, когда вдруг в конце переулка возник мотоциклетный треск и Карцев услышал звук стремительно несущейся машины.
— Ходу! — крикнул Гусиная Лапа, срываясь с места.
Из того, что было потом, Карцев запомнил лишь бешеный стук сердца, свист ветра в ушах, чей-то грозный окрик, топот чьих-то ног впереди, сзади. Потом мелькнул незнакомый двор, темные сараи, еще двор. И вот, наконец, какая-то приоткрытая дверь с разбитым стеклом, за ней грязная, темная лестница и отвратительно пахнущий угол возле двери со скользким, мокрым полом и липкими стенами, куда забился Карцев, задыхаясь, чувствуя, что сердце сейчас выскочит из груди.
Переждав немного, он выбрался из своего убежища и, очутившись в незнакомом, темном дворе, прислушался. Потом вышел на улицу. На него решительно никто не обращал внимания. Постепенно он успокоился. И тут вспомнил: ведь назначена встреча, его ждут, о нем беспокоятся. Это приободрило его. Есть все-таки люди, которым он нужен, которые поддержат его в этой проклятой жизни. Они все знают, им ничего не надо рассказывать, ни в чем не надо признаваться. С ними ему легко и спокойно. Легко и спокойно? Нет, нет... Просто... Ну, просто ему уже некуда больше идти...
Он появился в условленном месте хмурый, запыхавшийся от быстрой ходьбы.
Все уже были в сборе.
— Во. Порядок, Профессор,— приветствовал его Гусиная Лапа и, обращаясь к остальным, добавил: — Фартовый парень. С ним на любое дело пойду, не побоюсь. А силенка! Рванул один раз, замок — дзинь! Парень— во!
Он говорил это, хлопая Карцева по плечу, ц все поддержали его, вспоминая подробности случившегося. Потом каждый, перебивая другого, начал говорить о себе, хвастаясь, споря и ссорясь. Молчал, как всегда, только Генка, хмуро глядя куда-то в одну точку. И Карцев впервые, кажется, задержал на нем взгляд и удивился его молчанию. Да, странный парень этот Генка и чем-то на других не похожий.
— Ну, чего бы такое сотворить, а, братва? — бесшабашно спросил, наконец, Розовый и, обращаясь к Карцеву, добавил: — Вычуди, Профессор!
Он вел себя так, словно и не было ссоры между ними, не было и той жестокой расправы, которую учинил над ним Гусиная Лапа. Карцев же, воодушевленный похвалой главаря и всеобщим вниманием, с пьяной решимостью готов был сейчас на все.
Водочные пары еще действовали, и сорвавшееся дело вызывало у всех досаду и желание еще что-то «сотворить».
— Эх! — запрыгал на месте Розовый.— Дом, что ли, толкнуть?
И он с размаху уперся плечом в каменную стену.
— Ты лучше вон его толкни,— посоветовал ему кто-то из парней, указав на синенький «Запорожец» у дома напротив.
— А зачем толкать! — оживился Розовый.— Давайте перетащим его в конец улицы. Во потеха! Хозяин к окну, а драндулета нет. А?
— Веселитесь, жорики, веселитесь,— снисходительно усмехнулся Гусиная Лапа, потом притянул к себе за рукав Розового.— А его не оставляй покуда,— и он указал глазами на Карцева.
Розовый понимающе кивнул в ответ.
Все с ревом бросились к машине, облепили ее со всех сторон. Последним как-то неловко ухватился за нее Генка.
— Взяли! — крикнул Розовый.
Машину чуть приподняли и потащили, с хохотом и улюлюканьем.
— Пошла!.. Пошла!.. И-их!.. Фи-фи-и!., Давай!..
Пустой, полутемный переулок наполнился диким шумом.
Внезапно из дома, около которого стояла машина, выскочил какой-то человек.
— Ребята, что вы делаете! — закричал он.— Сейчас же оставьте машину!
Человек подбежал и стал суматошливо отрывать парней от машины.
— Это черт знает что такое! Я милицию сейчас позову!
— A-а, милицию?! — зверея, завопил Розовый.— Братва, за мной!
И первым кинулся на человека, сбив его с ног. За ним рванулись остальные. Началось избиение.
Только Карцев не последовал за Розовым. И Генка Харя тоже. Они остались у машины, и Карцев с ужасом наблюдал за происходящим. За что они бьют этого человека, за что?
— Бросьте! — вдруг слабо крикнул он, не в силах двинуться с места.— Розовый, слышишь, бросьте!
Но в этот миг он увидел, как в руке у Розового блеснул нож. Карцев, не помня себя, кинулся в самую гущу свалки, расталкивая всех.
— Бросьте!.. Бросьте!..— дрожащим голосом выкрикивал он, беспомощно хватаясь за чьи-то спины и руки.
В этот момент к ним подбежал Гусиная Лапа. В сторону отлетел Карцев, в другую — кто-то еще из парней.
— Назад, жорики! — яростно заревел он.
Все кинулись врассыпную. Только Карцев не в силах был двинуться с места, не в силах был оторвать глаз от распростертого на снегу человека. Тот стонал, пытаясь подняться, и снова падал.
— Зверье...—захлебывающимся голосом тихо произнес он.— Боже мой, какое зверье...
...Когда в переулке уже никого не было — ни Карцева, ни избитого человека, ни тех, кто пришел ему на помощь, там неожиданно появился Гусиная Лапа.
Массивная его фигура сначала осторожно замаячила вдалеке, потом он приблизился и, наконец, видимо, решившись, уже не таясь, сошел на мостовую и внимательно осмотрел место, где произошла драка.
— Нету... нигде нету...— еле слышно пробормотал он.— Чтоб этим жорикам провалиться...
И, не сдержавшись, он злобно ударил кулаком о кулак.
Глава IV. НА ПУТИ К СТРАШНОМУ ЧЕЛОВЕКУ
С утренней оперативки у Бескудина они вышли вместе, Виктор и Глеб Устинов. Рядом с невысоким худощавым Виктором друг его выглядел куда ярче — могучие плечи, круглая, под бокс остриженная голова, румянец во всю щеку. Устинов ходил вразвалочку, словно играя разлитой по телу прямо-таки бычьей силой. На задержанных молодых хулиганов и начинающих преступников он наводил тихую панику, но и другие, поопытней, тоже предпочитали не дерзить и, как правило, рассказывали больше, чем собирались.
Виктор обычно вел допросы темпераментно, находчиво, втягивая допрашиваемого в спор, не «подлавливая», заражая своей искренностью и справедливостью суждений о житейских делах и трудностях. Устинов же подавлял своей медлительностью и исходившей от него неколебимой, напористой силой. Ему рассказывали все, мечтая, наконец, избавиться от этого изматывающего разговора, длившегося часами. Причем Устинов ни разу не повышал голоса, лишь невозмутимо, почти сонно гудел и скрипел, доводя до отчаяния допрашиваемого.
«Просто лед и пламя»,— усмехаясь, говорил о них Бескудин, любивший цитаты. Шуток в их адрес хватало, но Устинов и Панов мало обращали на них внимания и тянули свою «повозку» дружно, не переставая при этом спорить и поддевать друг друга.
В то утро, выходя после оперативки из кабинета Бескудина, на которой Виктор доложил о вчерашнем визите в институт, Устинов лениво спросил:
