Наталья Андреева - Я садовником родился
- Ну, это надо подумать. В любом случае: можешь ты объяснить, почему хозяин фирмы приехал в этот дом, причем в то время, когда по идее должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!
- Не могу. А сам он что говорит?
- Пока ничего. Я его еще не спрашивал. А теперь спрошу. А ты, Леша, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.
- Гибискус.
- Что?
- Ты гибискус, Барышев.
- А кто это?
- Сам не знаю. Моя мать тоже одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Но из всего цветоводства у меня осталось в голове только это слово.
- Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные вещи запоминаешь.
- Ну, очевидно, такова сущность этого явления, - глубокомысленно изрек Алексей. И вдруг спросил: - Слушай, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории не было. Кроме подсолнухов на пакете.
- Ну, с собой унес. Может быть. Когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.
- А зачем тогда приносил?
- Откуда я знаю? Ты у нас знаток человеческой психологии. Может, договориться хотел? По-хорошему? Мне в их фирме по секрету сказали, что когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг, отдавать не захотела? Он ее и того.
- Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.
- Да иди ты знаешь, куда со своими цветами?!
- Тише, ребенок засыпает!
- Иди ты, знаешь, куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.
На кухню заглянула Александра:
- Пьете?
- Не. Уже закусываем, - подмигнул ей Леонидов. – Хочешь присоединиться?
- Водку пить все равно не буду. Так посижу.
Александра налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила мужчин:
- Ну, чего замолчали? Продолжайте.
- Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов.
- Кто?!
- Ги…
Александра слегка стукнула его по лбу чайной ложкой:
- Помолчи. Я еще икебану не забыла.
- Все, о цветах больше ни слова, - подвел итог Барышев. – У Леонидова богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.
- А ты думаешь, у него самого она там осталась, поэзия? – тихо спросила Александра.
3
Поэзия у Леонидова в душе все-таки осталась, поэтому утром следующего дня он повез семью в гости к матери. С маленькой корыстной целью: уговорить ее в следующие выходные посидеть с детьми. В самом деле, надо внести в семейную жизнь хоть какое-то разнообразие. Хотя бы в театр с женой сходить, или в ресторан. Или в ресторан после театра. Нельзя запирать женщину в четырех стенах и требовать от нее после этого прежней любви и романтики в отношениях.
Обрадованная мать напекла домашних пирогов, накрыла на стол и тут же повела маленькую Ксюшу показывать папины игрушки. Леонидов оставил Сережку с женой в большой комнате и увязался следом.
- Деточка, это папин мишка. Да-да, папин. Ну-ка, скажи: па-пин ми-шка. Смотри, как он рычит: р-р-р… - розовый медведь с оторванным ухом, которого нагнули вниз головой, что-то невнятно хрюкнул, и девочка восторженно запищала. Леонидов позвал:
- Мама!
- Да, Лешенька?
- Тебе с ней не тяжело?
- Отчего же мне с внучкой будет тяжело? Привозили бы почаще.
- Саша считает, что нехорошо тебя так обременять.
- Пожилых людей можно обременить только одиночеством, - вздохнула мать. – Даже если мы жалуемся на трудности, то это только чтобы чувствовать, что мы еще кому-то нужны.
- Тогда посидишь с детьми в следующие выходные? Я жену в театр хочу сводить.
- А твоя-то что скажет?
- Конечно, скажет, что сама со всем справляется, и не хочет никому подкидывать детей. Даже на один день. Но я же вижу, что она устала. Конец зимы – плохое время. Если к однообразной погоде примешивается еще и однообразная жизнь изо дня в день… - Леонидов не договорил, только рукой махнул.
- Смотри сам, Леша, - вздохнула мать. – Ну, что, Ксюшенька, к маме пойдем?
Девочка изо всех сил вцепилась в розового медведя.
- Пускай здесь поиграет, - сказал Алексей. – Пойдем, мама, чаю попьем. Пирогов домашних хочу. Твоих.
Он с грустью посмотрел, как дочка поволокла медведя по комнате за единственное целое ухо. Как давно это было: детство. Чем дальше, тем меньше из него помнишь. Когда это, интересно, он любимому медведю ухо оторвал?
- Мама, а что такое гибискус? – спросил Алексей.
- Гибискус? – удивилась мать. – Китайская роза.
- Тьфу! А я-то думал! …
Леонидов вскоре набрался наглости и улизнул на полчасика из дома, оставив жену, мать и детей играть в лото. Раз уж он влез в это расследование, то надо доказать Барышеву, что дело тут не в романтике. И не в его, Леонидова, склонности к фантазиям. А в том, что если этот психопат действительно существует, то на свободе он очень опасен. И чем дальше, тем больше. Дело идет к весне, а весной, как известно, у них обострение.
Леонидов не мог поверить в то, что этим психопатом мог быть Коля Лейкин. Но не проверить его не мог тоже. Да, они вместе учились. Да, Лейкин сразу же предложил помощь человеку, которого не видел много лет. И впечатление от него у Алексея осталось, в целом, приятное. Он собой был недоволен, потому что оказался снобом. Собой, а не Колей Лейкиным, который приехал навестить больную продавщицу. Очень по-человечески. Правда, выяснилось теперь, что у них с продавщицей был роман, но в то, что Лейкин из ревности или из каких других соображений мог так жестоко убить девушку, Алексей верить не хотел. Только не Колька. Ведь в детстве и юности он был розовым романтиком. Хотя, когда оно было, это детство? Люди меняются.
… Квартира Лейкина, во всяком случае, сильно изменилась. Школьником Алексей здесь иногда бывал. Близкими друзьями они с Лейкиным никогда не были, но и соперниками тоже. Даже на беговой дорожке. Тот проигрыш на соревнованиях был случайностью, и до того и после Алексей у Лейкина всегда очень легко выигрывал. А тот никогда не делал из проигрыша трагедию. И часто говорил:
- Это не мое.
Леонидов тоже не собирался стать профессиональным спортсменом. Но даже во всем, что было не его, привык выкладываться по максимуму. Потому что неизвестно, как жизнь обернется, и что в ней пригодится. Обернулась она неожиданно для обоих. Даже в самых бредовых снах Леонидов никогда не видел себя коммерческим директором крупной фирмы, а Кольку Лейкина цветочным магнатом.
Но зарабатывал бывший одноклассник, судя по всему, на своих цветочках очень неплохо. То, что он сделал в итоге из обычной трехкомнатной квартиры, было достойно восхищения. Алексей помнил, что раньше, как войдешь, здесь был длинный, узкий коридор, заваленный всяким хламом. Теперь стенку сломали, и большая комната оказалась, действительно, очень большой, просторной, и отделанной то ли под пещеру, то ли под морской грот. Во всяком случае, камни и камешки здесь присутствовали в изобилии. И коряги всевозможных размеров и степеней уродства. Ибо Леонидов никакой красоты во всем этом не находил.
Он так и стоял в крохотной прихожей, прикидывая, на которую же из коряг пристроить свою куртку, а высокая женщина с коротко остриженными темными волосами рассматривала его напряженно и подозрительно.
- Мама, кто там? – услышал Алексей голос Лейкина.
- Это ко мне, - тут же среагировала женщина.
- Нет, я к Николаю.
- Вы кто? – женщина загородила проход. Ростом она была даже чуть выше Алексея и очень широка в плечах. Обильная седина в ее темных волосах казалась нарисованной. – Кто вас послал?
- Да я сам по себе, – растерялся Леонидов. И попытался вспомнить, как же ее зовут, Колькину мать?
- Вы меня не обманете! Ну, какая из шлюх наняла вас, чтобы передать записку Николаю? После того, как я полностью контролирую телефон?
- Анна Валентиновна! – Вспомнил, наконец, Алексей и облегченно вздохнул. Какой ценный капитал хорошая память! И повторил: - Анна Валентиновна, вы меня не узнали? Мы же с Николаем учились в одном классе!
- Да? – Она оглядела Леонидова подозрительно, но словно что-то припоминая. – В самом деле? Учились в одном классе? И как же вас зовут?
- Леонидов. Алексей Леонидов.
- Ну, конечно! Леша Леонидов! Леша Леонидов, Леша Леонидов, - повторила она несколько раз подряд и крикнула: - Коля! К тебе пришли! Коля!
И совершенно неожиданно:
- А сестры у вас нет?
- Сестры? – Леонидов не переставал удивляться. – Нет, сестры у меня нет.
Она посторонилась, наконец, и даже достала из ящичка для обуви домашние тапочки. Женские или мужские, Леонидов так не понял: вся обувь в этом доме была одного размера. Тридцать девятого, как он прикинул на глазок. Две пары зимних ботинок стояли под зеркалом, и трудно было определить, какие принадлежат мужественной матери, а какие женственному сыну. Ибо вышедший в гостиную Лейкин выглядел весьма экзотично. В пестрой шелковой рубашке, бархатных штанах, и с какой-то веткой в руке. На ногтях маникюр, на ветке красные ягоды. А на подбородке острый клинышек жестких волос, похожий на жирную черную кляксу.
