Анна Данилова - Тринадцатая гостья
Но по выражению их лиц я понимала, что ждать такого выражения родительской любви мне не приходится. Но и давать себя на съедение самым близким людям я тоже не собиралась. От меня и так уже почти ничего не осталось. Так – тонкая оболочка человеческого существа.
В одном кармане джинсов я судорожно сжимала рукой теплый бумажный рулончик – подарок Тони, деньги, которые он успел сунуть мне перед тем, как его убили. В другом я хранила возвращенные мне матерью Тони (под нажимом помощника консула) свои паспорта: заграничный и российский, внутренний. С этими сокровищами я могла обрести настоящую свободу – раствориться в благословенной, теплой, чудесной стране Болгарии, чтобы меня потом долго искали и не нашли.
Мы уже поднялись по лестнице и остановились перед дверью квартиры (где мои родители готовились меня морально высечь), как я, вдруг резко повернувшись и взглянув им в глаза, сказала:
– Я ухожу. Вернусь к вам, когда соберу пятьдесят тысяч долларов. Пожалуйста, не подключайте больше консульство, у них и так много работы. Я не маленькая, не потеряюсь. Деньги у меня на первое время есть, документы тоже. Простите меня…
Они не успели ничего мне ответить, как я бросилась вниз по лестнице, выбежала на улицу и помчалась, куда глаза глядят, подальше от этого дома, от моих самых близких людей.
Глава 8
Страхилица (Болгария) – Русе (Болгария) – Бухарест (Румыния) – Вена (Австрия) – Мюнхен (Германия) 2008 г
Я не стала обманывать Нуртен, сказала ей, что завтра утром уезжаю в Германию. Нелегально. У меня там подруга, которая обещала помочь мне с работой. Нуртен не надо ничего объяснять. Она и так отлично понимает, что я не могу целыми днями гладить ее белье и доить коз. Я еще слишком молода, чтобы не желать себе лучшей жизни. К тому же она знает мое отношение к мужчинам, поэтому верит мне, что я отправляюсь в Германию не к мужчине, а на самом деле к подруге. Она переживает за меня, спрашивает, не опасна ли моя затея. Нуртен в этот вечер особенно хороша. В новых темно-синих шароварах, в белой блузке и вязаной, украшенной вышивкой с орнаментом красной жилетке, она сосредоточенно выбирает из рассыпанной на чистом гладком столе фасоли мусор (соломинки, сухие веточки, комочки глины). Мужа ее дома нет, а потому она позволяет себе снять с головы привычный платок, который она, как и все местные женщины, повязывает сзади на шее, и продемонстрировать мне свою новую стрижку. У нее, как и у всех турчанок, густые, роскошные волосы. Сколько раз я спрашивала ее, почему они до сих пор, как и сто лет тому назад, прячут волосы под платками, но ответа так и не получила. Молодые же девушки и женщины, не обремененные привязанностью к традициям, ходят в джинсах и с распущенными волосами. И что удивительно: если мои соотечественницы делают все возможное и невозможное, чтобы их волосы были гуще, а прическа – объемнее, то здесь все наоборот – они стесняются своих пышных грив, им хочется иметь тонкие редкие волосы и желательно светлого оттенка…
Глядя на волосы Нуртен, любуясь их блеском и густой шелковистостью, я не могу не вспомнить себя в то время, когда впервые появилась в Страхилице. Купив на деньги Тони маленький дом и успокоившись, что меня здесь уже никто не найдет, я решила всерьез заняться своим здоровьем. Познакомилась с хорошим русскоговорящим доктором, который помог мне пройти обследование внутренних органов. Оказалось, что я в принципе, здорова хотя и выгляжу как покойник. «Это нервы, – сказал мне доктор Красимир Тодоров. – Я выпишу вам, Наташа, препараты, железо и витамины плюс хорошие французские таблетки от депрессии. Вам следует хорошо питаться, много спать и почаще бывать на свежем воздухе». Золотые слова!
– А что мне делать с волосами? Вернее, как бороться с их отсутствием? Поверьте, у меня были хорошие, густые волосы…
Он посоветовал мне маски из сока лука или чеснока, кислого молока, оливкового масла…
Вернувшись от доктора, я целый вечер посвятила своим волосам. Вернее, тому, что от них осталось. Натерла лук, отжала сок, смешала его с медом и оливковым маслом и принялась втирать в кожу головы. Запах стоял ужасный, и мне казалось, что вот-вот в дверь кто-нибудь постучит и скажет: эй, русскиня, ты чем это таким занимаешься, что вся Страхилица провоняла луком?! Но никто, понятное дело, не пришел. Никому не было дела до русскини. Однако спустя несколько месяцев волосы мои восстановились. Для этого, помимо масок и мытья головы хорошими витаминными шампунями, мне пришлось несколько раз коротко стричься, чтобы избавиться от поломанных, больных волос.
Да и кожа, благодаря свежему воздуху и козьему молоку, вернула свою свежесть и хороший теплый оттенок, у меня даже появился румянец! Я ожила…
– Посмотрите моих коз, кур? – спросила я у Нуртен.
– Elbet. (Конечно, посмотрю.)
– А за домом присмотрите?
– Uzuime, canim. (Не переживай, дорогая…) – Нуртен подошла ко мне, обняла и поцеловала в макушку. Я слышала, как она плачет.
Потом она ушла и вернулась, лицо ее было красным, она волновалась.
– Вземай. – Она вложила мне в ладонь деньги. – Триста лева.
Это были большие деньги. На них можно было купить пятимесячную телку или трех взрослых овец, шесть коз или подержанный «Фиат».
– Аз имам пари, – сказала я охрипшим от волнения голосом. – Спасибо, Нуртен…
– Аз съм длыжна (я тебе должна), – проговорила она, крепко прижимая деньги к моей ладони.
Я не могла сказать ей, что у меня целая куча денег. Не могла раскрыть ей всю тайну. Это касалось лишь меня. И отвечать за эти деньги тоже должна только я. И нечего взваливать на голову Нуртен мои проблемы и сомнения.
Поздно вечером ко мне заглянула Нежмие. Слухи разлетаются по деревне со скоростью света.
– Ната, ти заминаваш за Алмания? (Ты уезжаешь в Германию?) – Глаза ее стреляли по комнате в поисках доказательств самой свежей «клюки» (сплетни). Она не могла не увидеть дорожную сумку (я купила ее в тот памятный день, когда сбежала от родителей в Варне, мне тогда необходимо было, как и в этот раз, купить кое-что из одежды, обуви), новые ботинки, куртку, висевшую на двери.
Я, как могла, объяснила ей, что мне пришло письмо от моей подруги детства (я знала, что Айше, почтальонша из Черна, в случае необходимости подтвердит факт получения мною письма из Германии), которая зовет меня к себе в гости, а заодно, может, подыщет мне там работу. Нежмие смотрела на меня с удивлением и страхом, я видела, что она искренне переживает за меня. Ведь ничего, ну, абсолютно ничего не предвещало никаких перемен в моей жизни! Нежмие знала, что у меня не может быть денег на дорогу – да и все в деревне знали, что у меня практически никогда не бывает денег. Разве что когда я у Нуртен получаю зарплату. Но она почти вся уходила на уплату долгов, квитанций за ток, воду, за хлебные купоны да на покупку самого необходимого: сахара, кофе, масла. Я – единственная на весь Делиорман, как мне кажется, ем хлеб и кашу не с маргарином, а со сливочным маслом. Привычка с детства. Влезу в долги, но масло куплю! Иначе хоть волком вой…
– Имаш ли пари?
– У меня есть деньги, Нежмие, подруга прислала мне на дорогу.
– А виза? – Нежмие была в курсе того, что у меня просрочена виза и что в Болгарии я уже давно живу нелегально. Удивительно, как мне продали этот домишко – ведь мне, как иностранке, невозможно купить землю. Дом купить можно, а землю, на которой стоит дом, – нет. Однако земля под моим домом – кому она нужна, кроме меня? Главное, у меня есть свой дом, а в нем – новая кровать с новыми одеялами, подарок Нуртен на день моего рождения.
Мы поговорили с Нежмие, выпили по чашке чаю с липой и попрощались. Обе плакали. А потом я покормила Тайсона, поставила будильник на шесть утра, приготовила одежду и легла спать.
Но сон долгое время не шел. А когда я все же уснула, мне приснилось, как будто я не одна, у меня есть кто-то, кто меня очень любит. Я никак не могла понять во сне, кто же этот мужчина. Он обнимал меня в темноте, шептал слова любви, плакал у меня на груди, а я плакала оттого, что никак не могу ответить на его чувство взаимностью, потому что не понимаю, кто он, не вижу его. А потом он страшно закричал, так закричал, что у меня кровь заледенела в жилах. Я увидела распростертого на полу мужчину в окровавленной рубашке. С лезвия ножа капала кровь, она шипела, касаясь пола, и испарялась, словно кислота.
Я проснулась и заметалась на постели. Тони?! Может, я увидела во сне, как убили моего мальчика, моего Тони? Но я откуда-то знала, что это был не Тони. И почему-то из-за Тони я так не переживала, как из-за этого другого мужчины. Мне казалось, что уже очень скоро я вспомню, кто же он, вспомню, чьи это глаза, мерцающие во всполохах молний за окном, и этот голос. Ощущения, память, чувства, ассоциации. Я знала этого мужчину в реальной жизни. И он ассоциировался у меня с чем-то садняще-мучительным, грустным и даже тоскливым. Нет, я определенно знала его! Мы были знакомы. Но вот кто он, я так и не вспомнила. Только знаю, что он из моей другой жизни, той, которую я успела забыть. Но это не Тони. Тони был гораздо позже. А еще, у меня было чувство, словно я должна этому человеку деньги – или он мне? Словом, что-то связано с деньгами. Может, я в Москве у кого-то одолжила денег и забыла? Но у кого? Деньги я, как правило, брала у родителей. И только если мне надо было отдать в ремонт мотоцикл, я старалась сначала перехватить у знакомых, а уж потом, частями, просила их у мамы.
