Бернар Миньер - Не гаси свет
Черт, да что с нею такое? Женщина из сна, что она ей сказала? Вы ничего не сделали…
За стеклом, отделяющим студию от эфирной аппаратной, режиссер Игорь, тридцатилетний бородач с длинной сальной шевелюрой, наклонился к микрофону:
— Прибавьте темпа, док.
Гость программы кивнул и повернулся к Кристине:
— Мы должны быть предельно внимательны к признакам отчаяния… Одинокий сосед… Не поддающиеся объяснению фразы, которые могут быть зовом о помощи…
Вы меня бросили, повторяла женщина из сна ведущей.
Студия — четыре на четыре метра, стеклянная перегородка, отделяющая ее от аппаратной, другая, завешанная жалюзи, — от редакционного зала, ни одного окна, кондиционер — внезапно показалась Кристине душегубкой.
Берковиц продолжал вещать…
Глядя на нее…
Его узкие губы двигались. Но она не слышала ни единого слова.
В ее мыслях звучал другой голос.
Вы ничего не сделали.
— Десять секунд, — объявил Игорь.
Штайнмайер не заметила, что ее гость подвел итог и замолчал. Тридцатисекундная пауза. Ничто в масштабах суток или целой жизни. Вечность для слушателей. Игорь гипнотизировал ведущую через стекло, а Берковиц напоминал регбиста, ждущего, что партнер выйдет наконец из ступора, чтобы принять пас, и понимающего, что эта надежда тщетна.
— Э-э-э… спасибо, — произнесла Кристина. — Переходим… к вопросам слушателей.
9.21. Она покраснела и уставилась на экран своего компьютера. Недоумевающий Игорь дал отбивку. Лампочки всех трех телефонных линий нетерпеливо мигали, а кроме того, пришли и эсэмэски — аудитория рвалась в бой. Люди могли звонить и оставлять сообщения или просить вывести их в прямой эфир. В последнем случае координатор должен был оценить качество связи, уместность вопроса и умение позвонившего выражать свои мысли и успеть набросать короткие комментарии для Кристины.
Она сразу выделила первый номер в списке. Тридцать шесть лет. Архитектор. Холост. «Умен, вопрос четко сформулирован, приятный тембр голоса, изъясняется понятно, говорит с легким акцентом: идеальная кандидатура», — таков был вердикт координатора. Штайнмайер решила оставить его «на закуску» и сделала Игорю знак вывести в эфир линию № 2.
— Итак, мы начинаем, — сказала она. — С нами Рен. Добрый день, Рен. Вы живете в Верниоле, вам сорок два года, и вы учительница.
Слушательница добавила несколько деталей своей биографии и задала вопрос. Психиатр немедленно включился в беседу с нею: он говорил убедительным и одновременно задушевным тоном, и Кристина в который уже раз подумала, что, когда Берковиц «пойдет на повышение», ей будет его не хватать.
Поговорив с Рен, специалист ответил на одну из эсэмэсок, а потом на вопрос Самии по третьей линии. Ведущая поблагодарила и дала слово Матиасу.
Номеру 1.
9.30.
— Тебя не беспокоит мысль о том, что ты оставила человека умирать?
На долю секунды женщина впала в ступор. Сильный низкий голос, вкрадчивая интонация… Таким тоном человек шепчет на ухо признания или угрозы. Опасный человек. Скользкий и увертливый… Кристине почему-то показалось, что неизвестный сидит в темноте. Она содрогнулась, и в голове у нее мелькнула жалкая мыслишка: «Брось, ты ослышалась, тебе померещилось…»
Нет, не померещилось.
— Ты рассуждаешь о солидарности, а сама позволила человеку убить себя в рождественский вечер. А ведь этот человек взывал о помощи, — продолжал позвонивший.
Мадемуазель Штайнмайер встретилась взглядом с психиатром. Он открыл было рот, но так ничего и не сказал.
— В чем… ваш… вопрос? — безжизненным, тусклым голосом спросила радиожурналистка. И куда только подевались ее фирменные чувственные нотки?
— Да что ты за человек?
На висках у Кристины выступила испарина. Игорь смотрел на нее, вытаращив от изумления глаза. В стекле отражалось ее перекошенное, оторопевшее лицо. Она знаком попросила отключить линию.
— Э-э-э… спасибо… Поблагодарим доктора Берковица за интересную беседу… Желаю всем вам счастливого Рождества.
В эфире зазвучала отбивка: «Намерение» Kings of Leon.[16] Ведущая откинулась на спинку кресла. Ей не хватало воздуха, кровь стыла у нее в жилах. Стены студии давили на нее, а слова незнакомца все еще звучали в мозгу.
Неожиданно Игорь гаркнул в микрофон:
— КТО-НИБУДЬ ОБЪЯСНИТ ЧТО ЭТО БЫЛО? ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ, КРИСТИНА, ТЫ СПИШЬ ИЛИ КАК?!
— Ты должна была немедленно его вырубить, — укорил Кристину программный директор. — Сразу, как только он обратился к тебе на «ты». Вырубить, а не слушать весь этот бред.
Взгляд у Гийомо был недобрый. Его голос доносился до журналистки как через вату, словно ее мозг обили изнутри специальным звуконепроницаемым покрытием. Она могла включить и отключить микрофон простым нажатием кнопки, после чего звукорежиссер со своего пульта в аппаратной запустил бы музыку и рекламу, но что делать с шумом в голове?
— Что с тобою сегодня, Кристина? — обратилась к ней редактор Саломе. — Ты провалила эфир!
— О чем ты? — слабо отозвалась ведущая.
— Вела себя, как зеленый новичок… Пауза, отсутствующий вид! — Глаза редакторши за стеклами очков метали молнии. — Не забывай, дорогая, ты — лицо этой станции. Вернее, ее голос. Слушатели должны представлять себе веселую, жизнерадостную женщину… и очень профессиональную — а не пофигистку с личными проблемами!
Обидная несправедливость замечания «разбудила» Кристину:
— Ну, спасибо… Я, между прочим, семь лет делаю свою работу. И сегодня впервые допустила ошибку… А кстати, кто выпустил этого психа в эфир?
Саломе поджала губы, понимая, что за прокол придется отвечать.
— Могу я… послушать это еще раз? — спросила Штайнмайер.
Все эфиры записывались, месяц хранились в архиве и отсылались в Высший аудиовизуальный совет. Инциденты становились предметом разбирательства.
— Зачем? — вскинулся Игорь и энергично встряхнул головой, откидывая с лица длинные кудрявые волосы. — Что, скажи на милость, ты надеешься там разобрать?
Программный директор одарил Кристину подозрительным взглядом:
— Ты знаешь звонившего? Понимаешь, на что он намекал этими бреднями о самоубийстве?
Ведущая покачала головой, чувствуя, что все на нее смотрят.
— Его номер сохранился в компьютере, мы предупредили полицию, — сказала Саломе.
— И что они сделают? Арестуют за радиодомогательство? — съязвил Игорь. — Бросьте, это просто очередной псих! Как там говорил Одиар: «Благословенны безумные, ибо они несут свет».
— Я отношусь к случившемуся очень серьезно, — недовольным тоном произнес программный директор. — Это была рождественская программа, а какой-то придурок в прямом эфире обвинил нас в неоказании помощи потенциальным самоубийцам! И это слышали пятьсот тысяч человек!
— Жеральд?
— Крис? В чем дело, у тебя странный голос.
Она стояла у кофемашины, где никто не мог ее слышать. Тусклый луч зимнего солнца освещал коридор, отражаясь от стеклянной панели автомата. Выходя из студии, Кристина столкнулась с Бекером, он кивнул и наградил ее медоточивой улыбочкой, как будто и впрямь слушал эфир.
— Письмо у тебя? — спросила женщина своего жениха.
— Что-о-о? — В голосе Ларше явственно слышались удивление и досада. — Да… кажется…
— Где оно?
— Наверное, в бардачке. Господи, Крис, только не говори, что…
— Ты дома?
— Нет, на работе.
Секундное колебание, странный тон. Жеральд как будто собирался солгать, но в последний момент передумал. В мозгу Кристины прозвучал сигнал тревоги. Она научилась распознавать его мелкое вранье — как в тот раз, когда, решив записать фильм, обнаружила, что он накануне смотрел порнушку. Ларше тогда стал отпираться, но его подруга знала, что не ошиблась.
— На работе? — переспросила она. — Накануне Рождества?
— Я… У меня возникло срочное дело… Ты уверена, что все в порядке, Крис?
— Ты не забыл, что через два часа мы встречаемся с моими родителями?
В трубке прозвучал похожий на чих смешок:
— О таких вещах не забывают, дорогая…
4. Баритон
Щелк. Она не уверена. В том, что увидела. Мираж. Самовнушение. Факт? Щелк. Мозг работает как фотоаппарат. Щелк, одна деталь. Щелк, следующая. Щелк, вся сцена целиком. Все как в старых немых фильмах 20-х годов: камера в руках оператора дрожит, изображение на поцарапанной пленке мелькает, смещается вправо, влево, останавливается на…
…их руках.
По черному экрану воображения плывут строчки диалога: «Видела их руки? Они лежали на столе рядом. Близко, даже слишком близко, когда ты открыла дверь… Что это значит?» Она шла по пустынным коридорам Высшего института аэронавтики и космического пространства, мурлыкая себе под нос «Еду домой на Рождество», забытую песню Криса Ри, щеки ее горели от мороза, снежинки таяли на ее белой куртке… Толкнув дверь, она переступила порог:
