Татьяна Полякова - Тайна, покрытая мраком
— Не помню, заперла я квартиру или нет, — выслушав ее, заметила я в притворном раздумье, и попросила: — Вы не могли бы посмотреть? А то я себе не доверяю. Невнимательная…
Татьяна, так звали соседку, взглянула с подозрением, но пошла в прихожую вместе со мной. Я делала вид, что кроссовки зашнуровываю, наблюдая за тем, как она подходит к двери двадцать пятой квартиры.
— Заперто, — сказала Татьяна, добросовестно подергав ручку.
— Спасибо, — сказала я и поспешила с ней проститься.
Спустилась на два пролета, но вдруг резко развернулась и вприпрыжку бросилась на четвертый этаж, толкнула дверь и она открылась, что даже не особенно удивило на этот раз. Я прошлась по квартире — никого. Присев на корточки, осмотрела замок. Кто-то совсем недавно его смазал. Ключ поворачивался практически бесшумно. Допустим, Теодоровна шутки шутит. В двери глазок, когда появляюсь я — дверь оказывается открыта, когда соседка — закрыта. Блестящее логическое заключение с одним «но»: а кто эту дверь запирает и отпирает, если в квартире никого нет? На всякий случай я заглянула в шкаф и даже вышла на балкон. До водосточной трубы далековато, рискуя жизнью можно дотянуться до соседского балкона, но это Татьянин балкон. Кстати, а как поведет себя дверь, если мы подойдем к ней вместе с Татьяной? Можно попробовать, но велика вероятность, что соседка, наблюдая за моими действиями, уже вызвала неотложку. В общем, экспериментировать я не стала, показала дяде на портрете язык и покинула квартиру. Не терпелось поскорее увидеться с бабкой.
Стоило войти в дом, как Любка бросилась ко мне на шею с воплем радости, точно мы год не виделись:
— Наконец-то, — запричитала она. — Витька так и не вернулся, а бабушка у себя лежит. Кушать опять не стала. Меня это беспокоит. А ты как?
Если я расскажу Любке историю про дверь, она, чего доброго, совсем с катушек съедет.
— Нормально, — пожала я плечами.
— А чего так долго?
— С соседями болтала. Собирай на стол, есть хочется, а я к бабке загляну.
Бабка, держа планшет на коленях, смотрела «Женитьбу Бальзаминова», весело хихикая, но при моем появлении сунула планшет под подушку и сложила ручки на груди, тяжко вздохнув. В ту минуту мне очень хотелось ее придушить, но я напомнила себе, что старость надо уважать. Неизвестно какие кренделя я начну выписывать, когда мне стукнет восемьдесят… если стукнет.
— Ну, что? — с живейшим интересом спросила она.
— Вынуждена сообщить, дверь в квартире на Михайловской у вас с причудами.
Я поведала ей о своих, то есть дверных, приключениях, но старая вешалка даже бровью не повела. Махнула рукой, точно от мухи отбиваясь, и равнодушно заявила:
— Ерунда. Мишаня куролесит.
— А Мишаня у нас… — я устроилась в кресле, глядя на бабку с большим недовольством.
— Братец мой… сущий кровопиец, не тем будь помянут. Папашино наследство заграбастал, тебе, говорит, и своего добра хватит. Может, и так. А справедливость? Я спорить не стала, что мне, с родным братом судиться? Только ничегошеньки он не выгадал. Помер, шельмец, и все его добро мне досталось. Жениться он так и не сподобился.
— Очень поучительно, — кивнула я. — Только непонятно, как ваш Мишаня мог куролесить, если, по вашим словам, успел помереть?
— Чего непонятного? — удивилась старушенция, приподнялась с подушек и зашептала, выпучив ехидные глазки: — Любовница его убила. Житья ей от него не было. Замуж не брал, а на других смотреть не смей. Есть такие подлые мужики. Мой четвертый муж тоже…
— Мне бы лучше про Мишаню, — напомнила я.
— А я про кого? Взяла Любаня грех на душу и его порешила. По-женски я ее очень даже понимаю. Портрет видела? Мишанину квартиру я внучку оставила, а портрет себе забрала, почто он Андрюшеньке? Выкинуть жалко, все-таки брат. А он как начал куролесить. Ни одной ночи от него покоя не было. Сервиз разбил, подлюга. Саксонский, на двенадцать персон… только вазочка осталось. Прислуга разбежалась, а Витюша ночью со светом спал и крест носить начал. Я портрет в задние комнаты сослала, но стало только хуже. Чуть дом не спалил. Тут Андрюшка пропал, и я приказала портрет назад вернуть, пусть там куролесит, — бабка схватила лорнет и на меня уставилась, как видно, желая проверить, какое впечатление на меня произвел ее рассказ.
— Маланья Федоровна, — позвала я. Злясь на бабку, я называла ее исконным именем, тем самым подчеркивая, что ее стойкое стремление приврать мне очень даже хорошо известно. Бабка делала вид, что этого не замечает. Не заметила и сейчас. — Я верю, что у вас большое будущее в комедийном жанре, — продолжила я, — но не могли бы вы повторить ваш рассказ в присутствии психиатра? Есть шанс провести остаток дней в компании выдающихся исторических личностей. Наполеон, Александр Македонский… кто вам больше нравится?
— Не веришь? — отложив лорнет в сторонку, вздохнула бабка. — Ну и ладно. Есть дураки, которые и в бога не верят. Записку оставила?
— Оставила.
— Что ж, будем ждать. Может, объявится Андрюшенька. Ступай себе… — она вновь тяжко вздохнула, вспомнив о своей роли умирающей, но я уходить не спешила.
— Скажите-ка, Милана Теодоровна, а Витя у вас давно живет?
— Витя? — встрепенулась старушка. — Давно.
— А поточнее нельзя?
— Да, почитай, всю мою жизнь… хотя, он ведь молодой… Значит, чего-то я путаю.
— Память у вас тоже с причудами, как дверь в Мишаниной квартире, — съязвила я. — То вы помните, что при царе Горохе было, то не можете ответить на простой вопрос.
— А ты не проболтаешься? — перегнувшись ко мне, спросила старушка с очень серьезной миной.
— Чтоб мне пропасть, — так же серьезно ответила я.
— Сынок он мой, — заявила старуха. — Незаконно прижитой. Его кухарка моя усыновила. Ну, а когда последний муж помер, я, знамо дело, Витюшу к себе взяла.
— Врете, — буркнула я.
— Век воли не видать, — ответила бабка и щелкнула наманикюренным ногтем по переднему зубу из белейшего фарфора.
— Поздравляю, — кивнула я, сообразив, что бабка опять пудрит мне мозги. — Вы вполне можете соперничать с библейской Саррой, она в девяносто родила, а вы во сколько?
— Библейской Саррой, — передразнила бабка. — Откуда тебе про нее знать с твоим туманным кругозором. Неужто Библию читала?
— Комиксы, — осчастливила я. — Картинки с надписями. И про Сарру, и про муженька ее… и про этого… забыла, как зовут, он козлиную шкуру напялил, чтобы отцовское благословение получить.
— И как у тебя только голова не лопнула, — скривилась бабка. — Непосильный интеллектуальный груз. Ступай, ехидна. Ужинать не буду.
— Помрете с голодухи, вам же хуже.
Я направилась к двери, а бабка ядовито сказала мне вдогонку:
— Приглядись к Витюше-то, жених завидный. Половину наследства ему оставлю. Хотя с деньгами он себе получше девицу найдет.
Я потопала в кухню, гадая, врет бабка по обыкновению или нет. Поверить заманчиво. Тогда понятно, почему ее Витя мамашей зовет. Но тут другие мысли полезли: если Витька бабкин сын и ему половина наследства отписана, запросто мог решить, что и вторая половина очень даже пригодится. А при таком раскладе Андрюшенька ему нужен как козе баян. Так, может, оттого внучок и пропал? Бабка заподозрила неладное… в этом месте я посоветовала себе не увлекаться. Бабка — актриса, в театре давно не служит, вот и развлекается, затеяв весь этот спектакль. Играет, одним словом. А мы и актеры, и благодарные зрители.
Я вяло жевала, сидя за столом напротив Любки. Хоть и поторопилась списать все происходящее на бабкины причуды, но червячок сомнения делал свое черное дело, мешая насладиться кулинарным шедевром подружки. Любка выглядела абсолютно несчастной, что вполне привычно, и была молчалива, что непривычно совсем. Отложила ложку, подперла щеку ладонью и заговорила:
— Ленка, я до поры до времени язык за зубами держала, потому что ты вроде Фомы неверующего. Но более молчать не могу.
— Чего еще? — насторожилась я.
— Девушка, что до нас здесь работала, исчезла.
— В каком смысле исчезла?
— А нет ее нигде. Ни слуху ни духу.
— Откуда тебе знать, кто тут до нас работал?
— Давай я тебе все по порядку расскажу, — вздохнула Любка. — Когда я только-только сюда устроилась, бабушка велела мне Витькино пальто из чистки взять, я и пошла. А на квитанции не Витькино имя стояло, и даже не бабушкино, а Кагарлицкой С.В. Я подумала, должно быть, прежняя домработница пальто сдавала, свою фамилию назвала.
— Почему бы и нет? Я бы тоже, наверное, свое имя назвала, а не Витькино… хотя не знаю, если пальто его.
— Не путай меня, — взмолилась Любка. — Кроме фамилии, там еще были указаны телефоны. Один тот, что в доме, а другой мобильный.
— Понятное дело, домработница оставила свой номер, не бабка же в химчистку пойдет.
