Василий Казаринов - Тень жары
– Начало чего? – тронула я Зину за рукав.
– Тебе понравится... Ты в детстве не играла в "Зарницу"?
Еще как играла! Дети под нашим старым добрым небом очень уважали эту свирепую военно-пионерскую игру: они азартно бились друг с другом в подмосковных лесах, отыскивая и захватывая "знамя противника". Я всегда выступала за "красных", а не за "синих". Красный - не только цвет секса, но и цвет равенства, труда и братства.
– Вот и теперь будем охотиться, – сказал Зина, пропуская меня в дом. – Только немного при этом постреляем.
Результаты экипировки превзошли все мои ожидания.
– Куда мы опять с тобой влипли! – воскликнула я, присматриваясь к участникам военно-пионерской игры, которые сосредоточились на полянке. – Что это вообще за камуфляж?!
Я как-то не сразу сообразила, что выгляжу точно так же, как и остальная публика.
В ту пору, когда мой Заслуженный деятель телевизионных искусств еще дышал, я многократно видела на экране подобные персонажи в репортажах о разборе американских рэйнджеров, вторгающихся на земли, населенные различными туземцами и другими свободолюбивыми народами... Во всяком случае, это сборище людей, одетых в маскировочные костюмы и попрятавших лица в широкие - чем-то напоминающие горнолыжные – маски, да еще снабженные забралом, прикрывающим нижнюю часть лица, – эта компания производила довольно жуткое впечатление.
К тому же все они были вооружены какими-то короткоствольными пистолетами.
– Мы будем охотиться на людей? – спросила я.
– Что-то в этом роде, – Зина помогал мне натянуть и приладить защитную маску. – Сейчас разделимся на две команды, разбредемся по лесам и будем друг друга отстреливать. Не бойся, эта пушка, – он вставил мне в руку пистолет или автомат или еще что-то огнестрельное, – палит безвредными шариками с краской. У кого на комбинезоне появится цветное пятно, тот "убит". Совсем как в "Зарнице". Тебе понравится. Только не стреляй, ради бога, в людей, одетых в желтую форму, это судьи.
После короткого инструктажа мы разбрелись по лесу... Чем дальше, тем больше эта охота на людей начинала меня увлекать: должно быть, во мне проснулся природный инстинкт игрока, мы лежали в засадах и совершали короткие перебежки, прятались за деревьями и падали в траву под обстрелом противника; я так увлеклась, что совершенно забыла обо всем на свете и потеряла ощущение времени; все отголоски внешнего мира и его оттиски – все шопены, брамсы и гершвины, все рембранты, сезанны и фальки – распались, растворились без остатка в инстинкте охотника, отлично понимающего, что в этой жизни ценен лишь один отголосок: шорох в кустах, и один оттиск: чей-то промельк меж деревьев... И обладатель этих ценностей прекрасно знает истину: главное – вовремя нажать на курок... И все-таки я старалась держаться поблизости от Зины.
Я отметила, что ведет он себя немного странно. Я палила направо и налево, успела подстрелить двух противников; оба, судя по характеру пластики и движений, были женского пола. Возможностей для точного выстрела хватало и у Зины.
Но его оружие молчало.
Так продолжалось до тех пор, пока в поле нашего зрения не попал какой-то плотный, спортивного вида человек.
Мы лежали в засаде в небольшой канавке, подкарауливая неосторожного игрока из враждебного воинства.
Перед нами простиралась достаточно обширная поляна, по которой были разбросаны островки чахлого кустарника; помеху он нам составить не мог – позицию мы выбрали очень удачно и могли простреливать практически все открытое пространство.
Я заметила шевеление высокой травы и тронула Зину за локоть.
Он не отреагировал: он и сам видел.
Над травой возникли голова и плечи. Игрок стоял на коленях и осматривался. До него было далеко, очень далеко.
Наше оружие, насколько я успела к нему "пристреляться", бьет от силы метров на пятьдесят. Сейчас между нами было метров сорок-сорок пять.
Зина отполз к кустарнику и медленно поднялся. Противник его не видел – зато сам был открыт.
Меня поразила поза Зины.
Он стоял, несколько ссутулившись, опустив дуло в землю и как будто глядя себе под ноги, точно дожидался сигнала. Не знаю, сколько времени это продлилось – наверное, довольно долго.
Боковым зрением я отметила: человек резко, пружинисто вскочил на ноги.
Мне трудно разложить во времени движения Зины; я видела их будто бы в старом, "скорострельном" кино, где кадры слишком спешат нестись друг за другом; резкий подскок человека и послужил сигналом, которого Зина дожидался, тупо глядя в землю.
Потом был взлет ствола и моментальный выстрел.
Человек вздрогнул и присел на корточки.
Зина вышел из укрытия и помахал ему своим ружьем.
Тот развел руки в стороны: что, мол, поделать, убит так убит.
Наблюдая за их жестикуляционными переговорами, я вдруг подумала: все произошло настолько стремительно – в течение доли секунды – что Зина чисто физически был не в состоянии прицелиться.
И тем не менее, он попал – на таком большом, практически предельном расстоянии.
Он повернулся и, забросив ружье на плечо, двинулся в чащу.
Я собралась его догнать, но что-то меня остановило.
Наш убитый противник уже выбрался из высокой травы на тропку и теперь хорошо был виден. На левой стороне груди горело яркое пятно краски. Впрочем, не столько феноменальная точность выстрела заставила меня призадуматься, сколько – походка человека.
Его лица под маской я, естественно, рассмотреть не могла.
Но с этой характерной, раскачанной – типично утиной – походкой я встречалась не впервые.
На обратном пути к лагерю мы набрели на забавное приключение: продравшись через плотный кустарник, мы обнаружили на крохотной тенистой и какой-то чрезвычайно уютной укромной полянке двух противников, мужчину и женщину.
Позабыв про честь и долг солдата, они занимались любовью.
– Может, пристрелим их? – спросила я, прицеливаясь и воображая, как очаровательно взорвется на бледной ягодице мужчины мой шарик с краской. – Или нет, давай их возьмем в плен. Под пыткой они нам покажут, где спрятано вражеское знамя.
– Я тебе потом объясню, что они нам покажут, – усмехнулся Зина и тихо ретировался.
Мы отказались от ленча, быстро переоделись и пошли к машине. Бойцы, перемазанные краской, стекались к лагерю и, наверное, вспоминали минувшие дни – "как вместе в атаку ходили они".
– Как эти игрища, кстати, называются? – спросила я, пока грелся двигатель.
Оказывается, это пейнбол – любимая забава трудолюбивого американского народа.
– Зина, – спросила я, потупив глаза, – можно я сейчас отдамся?
Он тяжело вздохнул.
– Да нет, не тебе. А – творческому процессу?
– Валяй, – со смехом разрешил он. – Только потом я этому процессу набью морду.
Я старательно откашлялась, попробовала голос, опятъ откашлялась:
ЕСЛИ ВЫ ХОТИТЕ ПОЧУВСТВОВАТЬ ВКУС НАСТОЯЩЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯ И ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ОХОТЕ НА ЛЮДЕЙ - ПРИЕЗЖАЙТЕ К НАМ ПОИГРАТЬ В ПЕЙНБОЛ! ПЕЙНБОЛ - ЛЮБИМАЯ ИГРА ВСЕГО ЦИВИЛИЗОВАННОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, НЕ УПУСТИТЕ УНИКАЛЬНЫЙ ШАНС ПРИОБЩИТЬСЯ К МИРОВОЙ КУЛЬТУРЕ!– Отменно, – похвалил меня Зина. – И главное – за душу берет.
– Кстати, о душе... Ты начисто выбил ее из этого парня. Ты влепил ему пулю прямо в сердце.
Зина нахмурился и долго молчал.
– Мало ли какие бывают случайности, – тихо произнес он, когда мы уже вовсю неслись по шоссе.
Согласна, охотник: мало ли что тебя подстерегает за углом, когда играешь в прятки.
2В последний раз подобное ощущение собственной крохотности, никчемности и мелкотравчатости я испытывала сравнительно давно и сравнительно далеко от Агапова тупика; это было в Терсколе, когда с утра пораньше нас с Паниным буквально сбросил с койки жуткий грохот.
Не знаю, существует ли в русском языке слово, способное его описать. Ужасный, кошмарный, могучий, раскатистый, оглушительный – в этих характеристиках рассыпаны зерна смысла, однако, даже ссыпанные в кучу, они не в состоянии точно и ясно передать впечатление.
Ближе к смыслу, пожалуй, стоит определение "гигантский"; да, один из сущностных признаков этого грохота составляла именно его огромность: он обнимал весь мир, и ты, волей случая размещенный внутри его, отчетливо чувствовал, как мгновенно леденеет твоя крохотная муравьиная душа.
Тогда в нас (мы с Серегой жили в бельевой подсобке гостиницы "Чегет" –чтобы не платить за номер) шарахнула большая лавина со склонов Когутая; воздушной волной повышибало стекла.
Теперь стекла пока не вылетали, но уже заметно подрагивали.
Я выглянула во двор. Стояло чудесное утро, прозрачное, солнечное и свежее; и странно, что единственным живым существом во дворе была Рая: опираясь на метлу, она стояла, задрав лицо к небу.
