Лилия Беляева - Убийца-юморист
«Что же получается?» Мне почему-то потребовалось вскочить со стула и, натыкаясь на мебель, быстро шагать по комнате туда-сюда, туда-сюда.
Получался совсем неожиданный поворот истории и в чем-то очень для меня огорчительный: из круга подозреваемых никак теперь нельзя исключить брата Дарьи Виктора… хочу — не хочу…
Я знала, что должна делать дальше, но почему-то медлила… Включила приемник, поймала полезный совет:
— Хотите вылечиться и быстро от насморка? Сварите два яйца, заверните тут же их в тряпочку и катайте у переносицы с двух сторон…
Переключила на другой канал. Узнала тоже нечто насущное:
— Анжела Полонская, правнучка Вероники Полонской, последней любовницы Владимира Маяковского, выпустила сборник «Стихотворения»…
Еще дала себе время подивиться: «Сколько, однако, в этом мире пишется стихов! Обалдеть!»
И только потом позвонила… Мне ответили… Через час пришли и пленку забрали.
Я должна была подумать, что вот, мол, все-таки твоя догадливость чего-то стоит, вот ведь не зря прихватила пленки с Высоцким… И я подумала так, но как-то без вкуса, и мне стало зябко, словно обдало холодным сквозняком… Закуталась в толстый махровый халат, забралась с ногами на тахту…
Телефонный звонок:
— Хочу отметить, что вы гриппуете весьма продуктивно, мой генерал.
Не спалось. Вернулась с дежурства моя мать училка-консьержка, и я спросила её хрипловатым голосом:
— И о чем же чаще всего беседы беседуют твои подопечные фирмачи-богачи?
— Чего это ты на ночь глядя решила брать у меня интервью? — резонно удивилась она. — И что с твоим горлом? Ангина? Немедленно завяжи шею шерстяным шарфом! Я тебе сейчас приготовлю полоскание… Ноги в носках? Температуру меряла?
— Мам, у меня ничего особого. Никакой температуры…
— И тем не менее, надо лечиться, надо заранее полоскать горло и держать ноги в тепле…
Ночь прошла без событий, спокойно. Если не считать того, что мне нужно было дважды вставать и делать вид, что тщательно полоскаю горло «морской водой», то есть водой с солью и йодом. Чтоб мать не дергалась, верила, будто дочь её слушается неукоснительно и лечится, как было велено.
.. Так мне пришлось жить и лечиться девять дней. Значит, все это время никаких происшествий там, где им надлежало быть… Значит, ни убийца, ни убийцы не клюнули на пустую квартиру Натальи Ильиничны, где как им должно казаться, лежат почти на виду необходимые им бумаги и мается одинокая беспомощная женщина.
Я уже стала думать, что вся эта история, которую Николай Федорович выслушал со вниманием, просто перестала представлять для него и его соратников большой интерес. А про меня просто забыли за множеством куда более серьезных дел.
Но это были, конечно, глупые мысли. В глубине души я понимала, что просто нервничаю, просто хочу, чтобы все поскорее прояснилось, чтобы стало, наконец, понятно, кто поубивал столько народу, один или были, так сказать, соратники? Какой грех на душу взяла Ирина Аксельрод, а какой — её любовник-«правдолюбец» Андрей? И, само собой, мне надо было знать, почему Дарьин брат Виктор так зло бросил в лицо матери страшное слово «Убью!»
Долгожданный звонок раздался под утро.
— Здравия желаю, мой генерал! Мои мальчики сработали славно. Взяли!
— Кого?
— Капкан был поставлен правильно. Ваше предположение оправдалось полностью. Это делает вам честь и…
— Да кто же, кто попался? Андрей?! Или внук Клавдии Ивановны? Или… или Виктор? Хотя я так не хочу, чтобы Виктор…
— Ни тот, ни другой, ни третий.
— Кто же, кто?!
— И вопросы, и ответы потом. Пока же, мой генерал, идет охота на волков. К слову, грипп не отменяется. Он ведь дает серьезные осложнения. Например, на легкие… Тогда на улицу ни в коем случае выходить нельзя! Ни в коем случае!
— Все ясно. Хотя мало чего ясно, — ответила я.
— Таковы способы выживаемости жирафов в условиях саванны, мой генерал! Время, надеюсь, работает на нас.
Конечно, я вовсе не хотела ослушаться Николая Федоровича. Как это было ни тошно, однако для пользы дела я обязана была «болеть гриппом» да ещё с осложнениями.
Только ведь жизнь, как известно, не стоит на месте и внезапно выбрасывает такой фортель, что все твои благие планы и намерения рушатся в одну минуту.
… Утром сквозь шум воды слышу, как настойчиво звонит телефон. Выплевываю зубную пасту, выскакиваю в коридор…
Взвинченный, плачущий голос Дарьи:
— Приходи скорее! Витька приехал! С ним истерика! Он такое кричит! Такое!
— Ты с московской квартиры звонишь?
— Да, да, да! Я одна! Муж на работе. Он пьет и кричит. Я о Витьке! Скорее!
Схватила попутку. Через двадцать минут уже брала влет ступени Дарьиной девятиэтажки. Еще минуты три — и дверь распахнулась, и я слышу своими ушами злой, исступленный крик:
— Я — убийца! Я убил свою мать! Берите меня, вяжите меня, пока тепленький! Или я сам себя повешу! Сам себя зарежу! Где нож? Куда ты, дура Дашка, спрятала все ножи? Я и тебя сейчас убью, как убил нашу мать! Мне теперь все нипочем! Все! Сволочь я! Мерзавец! Подлец из подлецов! Козел вонючий!
Что мне следовало делать? Если бы я была стопроцентным следователем по особо тяжким преступлениям? Немедленно звонить Николаю Федоровичу и сообщить о том, что Виктор Никандров признается в убийстве собственной матери.
Но я не делаю этого. Не спешу делать. Я вхожу в комнату, из которой несутся яростные вопли Дарьиного брата. И тут моим глазам предстает такая картина… Он, весь в крови, лежит на полу со связанными руками и ногами и колотится головой о край кровати. Дарья, в разорванном платье, растрепанная, босая, пробует оттащит его на середину комнаты, но он не дается, сгибает ноги в коленях, потом резко разгибает и пробует ударить сестру. А если она подползает к его голове — норовит укусить. Взгляд у него как у помешанного. Вполне вероятно, что он и впрямь сошел с ума… Глаза мутные, выпирающие из орбит…
Что было делать? Мы вместе с Дарьей вцепились в ноги этого здорового буйствующего мужика и оттянули его подальше от твердых предметов.
— Виктор! — позвала я. — Виктор!
Он посмотрел на меня с ненавистью и как пропел на последнем дыхании:
— Я — не Ви-и-и-ктор, я — убийца-а-а-а…
И словно бы уснул с открытыми глазами, обмяк, ослабла его воля к сопротивлению.
Мы с Дарьей переглянулись. Я догадалась, что она сумела как-то связать брата именно в такие минуты, когда он стих и словно бы умер.
Дарья смотрела на меня затравленно, с надеждой. Но у меня теперь не было выбора. Я кивнула своей подруге, словно пообещала ей полный порядок и умиротворение на охраняемой ею территории, и вышла в прихожую.
Но телефон оказался на кухне, где царил полный кавардак. Видно, здесь буянил Виктор. Кастрюли валялись на полу, под ногой трещали черепки разбитых тарелок и чашек… Телефонная трубка издавала призывные звуки из-под стола, а сам телефон лежал на боку возле порога…
— Скорая? Пожалуйста, поскорее…
И через некоторое время, очень тихо:
— Николай Федорович…
Дальше не помню ничего. Закружилась голова, меня повело, и я рухнула в какую-то лиловую тьму, полную пляшущих, скачущих молодых людей, и все они оглушительно кричали: «Я убийца! Нет, я! Нет я! Я, я, я — настоящий убийца! Эта журналистка Татьяна Игнатьева влезла не в свое дело, и все напутала! Больно самоуверенная! И нахальная! Дрянь, дрянь!»
Очнулась. Лежу на кровати. Неподалеку Дашкино лицо.
— Что это со мной? — спрашиваю.
— Обморок. На нервной почве. Тебе сделали укол. Сказали — пусть поспит. Лежи.
— А Виктор где?
— Увезли.
— Что он здесь городил? Как, за что он убил твою мать?
— Не знаю. Ничего не знаю и не понимаю, Татьяна. Вот в какую я тебя историю втравила…
— Да ладно… Надо подождать, и все прояснится.
— Я дам тебе чаю с медом. И себе налью. Успокаивает, — предложила Дарья, встала, не дожидаясь моего согласия, и ушла в кухню.
Мне было отвратно. Получалось, что все мои логические построения, связанные с Ириной и Андреем, — сплошная муть, продукт бабьего ума, склонного к преувеличениям и поспешным выводам.
Получалось, что они вовсе не те, за кого я их принимала, что зоря я столько усилий потратила на разоблачение их любовно-криминальной связи, что все это ерунда и чушь.
Получалось, и мотивы убийств были совсем не те, к которым я прибежала, задыхаясь от восторга перед собственной прозорливостью. Ну раз возник неведомый шофер!..
А если к тому же Виктор сказал правду, что это он убил свою мать…
Дарья ткнула мне в руки кружку с дымящимся чаем:
— Пей! И вот тебе бутерброд… Ты же часа три спала.
— Ты веришь, что Виктор мог…
— Не знаю, Татьяна… Я сама вот-вот сойду с ума. Я сама все думаю, думаю: «Неужели он мог?» Мать же его жутко любила! Они ж с ней так ворковали в последнее время! Я даже обзавидовалась… Он же её любимчик! Но он ведь муравьев жалел, даже муравьев! Старался обходить их, боялся раздавить! Он даже Петра называл Петечкой, Петюшей! Самого Петра! И вдруг такое! Он, конечно, не ангел, он беспечный, бестолковый, но он если работает, то работает как зверь! Не пьет, молчит и никого в мастерскую к себе не пускает. Матери непременно на день рождения и Восьмое марта дарит цветы. Я забываю, он напоминает: «Дашка, вспомни, что ты должна сделать для родной матери!» Не знаю… не верю! Бред!
