Сэм Борн - Последний завет
Ури на краткое мгновение расслабился, и его внутренняя защита дала трещину. Он снова дико взвыл… На сей раз эти бандиты полезли к нему в рану не голыми руками, а каким-то медицинским инструментом. И все задавали свои вопросы: где табличка? куда ты дел табличку? где ты ее нашел? куда потом перепрятал?.. Собрав всю волю в кулак, Ури заставил себя вновь отрешиться от боли и внешнего мира.
Как это символично со стороны отца… Он завладел уникальным сокровищем, словом самого патриарха Авраама, сказанным на прощание своим сыновьям — Исааку, отцу иудеев, и Измаилу, прародителю правоверных арабов… И у Шимона Гутмана, еврея, появился брат среди мусульман… И это ли не было доказательством той родственной связи, что по сию пору должна объединять два народа…
И Ури вдруг поймал себя на мысли, что восхищается отцом. Тело его содрогалось от физической боли, душа его была измучена, но тем не менее Ури ликовал, ибо сумел раскрыть тайну, которую не под силу разгадать ни одному, даже самому маститому, шифровальщику в мире. Ну, в самом деле, кто бы мог подумать, что один из вожаков крайне правых Израиля и активный участник всех войн в регионе мог назвать своим братом палестинского коллегу, который всю жизнь положил на то, чтобы доказать миру — у арабов больше прав на эту землю, чем у проклятых иудеев…
ГЛАВА 61
Иерусалим, пятница, 11:50
Мэгги вновь и вновь перечитывала отданную ей записку. И не могла скрыть улыбки. Ей был известен лишь один Владимир — Владимир Жаботинский, перед которым преклонялся и которого считал своим кумиром Шимон Гутман. Если же речь шла о Владимире-младшем, то им мог быть лишь один человек.
Мэгги давно не испытывала такого облегчения. Ури жив, и он не сдается. Она ума не могла приложить, как ему удалось выбраться из той переделки на горной дороге, но он выбрался. И каким-то образом обманул прихвостней Миллера. И назначил ей место очередной конспиративной явки — забегаловка, которая когда-то была хорошей…
Едва переступив порог небольшого зала, она тут же увидела Ури — за тем же столиком, что и в первую их встречу в этом заведении. Мэгги сразу же поймала его взгляд. Очевидно, он не отрывал глаз от двери, ожидая ее появления.
— Знаешь, — проговорила она, приближаясь, — приличные кавалеры имеют обыкновение назначать свидания своим девушкам в разных местах, а не в одном и том же.
Он попытался улыбнуться, но у него это плохо получилось. Губы скривились в какой-то мученической гримасе. Мэгги поцеловала его в губы. Она страшно обрадовалась, когда получила от него записку и поняла, что он жив. Но это была бледная тень тех чувств, что она испытывала в эту минуту, видя его сидящим напротив нее. Не удержавшись, она прижалась к нему всем телом… Ури вдруг глухо застонал.
Виновато улыбнувшись, он показал на свою ногу — джинсы бугрились в том месте, где на рану была наложена повязка. Ури вкратце рассказал ей о том, что с ним случилось на горной дороге и потом, в комнате для допросов. По выражению его лица легко можно было судить о тех чувствах, которые нахлынули при воспоминании об этом. А потом он сказал, что в самом разгаре «пыточного действа» в комнате вдруг раздался телефонный звонок, который положил конец допросу. Его привели в порядок, отвезли на машине в город и выбросили на улицу в десяти минутах ходьбы от ее гостиницы. И предупредили на прощание: «Ты знаешь, что стало с твоими родителями. Держи рот на замке, иначе с тобой будет то же самое».
Вплоть до последнего мгновения с его глаз не снимали черную повязку.
— Ури, они сказали тебе, кто они такие?
— Нет.
— Ты сам догадался?
— Им даже незачем было говорить для этого по-английски. Собственно, они и не говорили. Но их арабский, доложу я тебе… Особенно у того, кого они называли Даудом… Он был неплох, но не намного лучше, чем у меня… Ты меня понимаешь? — Ури вновь попытался улыбнуться, но вновь вышла какая-то жалкая, страдальческая гримаса. — Я сразу чувствую, когда люди говорят на языке, который учили по учебнику. Я сам так выучил арабский. У нас был преподаватель-араб. Поначалу я решил, что они израильтяне. Я даже обращался к ним на иврите. — Он покачал головой. — Но они меня не понимали. Зато я про них все понял. А потом, когда они приступили к допросу… особенно и не таились уже. Вот это, помню, здорово меня напугало.
Мэгги вопросительно посмотрела на него.
— Ну, видишь ли… Когда люди, которые захватили тебя в плен, не пытаются скрывать свои тайны, это может означать лишь одно — они не собираются отпускать тебя живым.
Затем пришел черед Мэгги рассказывать. Она обошлась без подробностей. Но даже того, что она сказала, ему хватило. Ури потом долго молчал, пытаясь прочитать по глазам, как Мэгги пережила перенесенный шок. А потом тихо спросил:
— Ну как ты?
Мэгги тут же хотела ответить, что с ней все в порядке, но слова застряли в горле и она вдруг… расплакалась. Ури нежно обнял ее и прижал к себе. Он больше ничего не спрашивал и терпеливо ждал.
Прошло несколько минут, прежде чем она сумела взять себя в руки и продолжить.
— Ты теперь понимаешь, что за всем этим стоят самые большие боссы?
— Конечно. Иначе и быть не могло. Не каждый способен отдавать приказы спецназовцам.
И тут Мэгги вдруг вновь посетило то же нехорошее предчувствие, которое она испытала, узнав о том, что Миллер ее отпускает. Она вынула из кармана записку Ури и на обратной стороне быстро написала:
Почему они вернули тебе свободу? Когда прозвучал тот звонок? Сколько было времени?
Ури забрал у нее ручку, бумагу и написал ответ. Мэгги сверилась с часами, висевшими у барной стойки. Если Ури не ошибается, то его отпустили сразу после того, как Миллер отпустил ее.
— Слушай, Ури, я умираю от голода… — проговорила она. — Здесь есть что-нибудь съедобное помимо виски? Или по крайней мере горячее?
Говоря это, она одновременно строчила в блокноте.
Они нас отпустили, но по-прежнему следят за нами. Ребята решили верить в нас до последнего. Они все еще надеются, что мы приведем их к табличке.
Ури пробежал глазами записку и сказал:
— Здесь отличный омлет с помидорами. И конечно, кофе. Тут его подают в таких больших-больших чашках, почти кувшинах. Рекомендую.
Они продолжали вести разговор ни о чем. Вновь возвращались к тому, что случилось с обоими в этот день, — было бы странно, если бы они помалкивали об этом. Но о своих дальнейших действиях они вслух не распространялись.
Улицы были пустынны. А когда Мэгги поинтересовалась, в чем дело, Ури лишь коротко бросил:
— Шаббат.
Иерусалим буквально вымирал каждую неделю с вечера пятницы до захода солнца в субботу. До вечера было еще далеко, но израильтяне уже настроились на праздничный лад. Одно это могло довести западного человека, привыкшего не отрывать задницы от сиденья автомобиля, до «иерусалимского синдрома». Впрочем, прямого запрета на вождение во время Шаббата не было. Кому надо, тот ехал. Но смотрели на это неодобрительно.
Ури кликнул такси, переговорил о чем-то с шофером, и тот, хмыкнув, врубил на полную мощность свою магнитолу.
— Итак, Владимир-младший… — проговорила Мэгги, когда они тронулись с места. — Что происходит и что нам делать дальше?
Ури рассказал ей об откровении, снизошедшем на него в самом разгаре пытки. Когда боль стала нестерпимой, его посетила удивительная догадка. Те люди всячески пытались вырвать из него нужные им сведения. Но он ими, увы, не располагал. Зато в тот момент, когда они уже готовы были его отпустить, он мог бы при желании рассказать им кое-что интересное.
— Помнишь, отец упомянул в своем видеопослании брата? Меня это тогда еще взбесило?
— Разумеется, помню.
— Так вот…
…Едва оказавшись на свободе, Ури завернул в первое же попавшееся ему по пути интернет-кафе и открыл почтовый ящик отца, с которого он вел тайную переписку с Ахмадом Нури. Он быстро отыскал письмо, которое пришло Шимону уже после его смерти и было, очевидно, отправлено либо сыном, либо дочерью Нури: «Кто вы? Почему вы писали моему отцу?» Когда они с Мэгги в первый раз наткнулись на это послание, они не придали ему значения и даже не ответили на него, полагая, что отпрыск Нури знает о гибели Гутмана-старшего еще меньше, чем они знали на тот момент, и ничем не сможет им помочь.
Но на сей раз Ури написал ответ и довольно быстро получил отклик на него. Он не стал раскрывать никаких деталей и лишь сообщил сыну Ахмада Нури, что располагает некоей информацией о гибели его отца. Араб и израильтянин договорились встретиться в гостинице «Американская колония», которая одним своим крылом лежала в восточной, то есть арабской, части города.
Именно туда Ури и Мэгги сейчас и отправились.
Услышав название отеля, Мэгги улыбнулась. Она останавливалась в нем, когда была в Иерусалиме в самый первый раз — около десяти лет назад. Это было легендарное место, дававшее приют журналистам, дипломатам, неофициальным «миротворцам», а также — разумеется — разведчикам и шпионам. Ей запомнились вечера в «Американской колонии» — шумные споры в кафе, располагавшемся во внутреннем дворе, за чашкой мятного чая и сигарой. То и дело сюда вваливались репортеры, с ног до головы покрытые пылью дорог Сектора Газа. Досыта наевшись нищеты и убожества, царивших там, они рвались в «Американскую колонию» — обратно к цивилизации.
