Майкл Мортимер - Тайна девичьего камня
И что потом вся жизнь не совершенна, это одно дело. Но то, чему я подверглась, не прихоти природы, а человека. Поэтому я должна простить людей. Это единственное, что я могу сделать. И надеюсь, что когда-нибудь ты тоже сможешь это сделать.
Прости меня — любимая дорогая малышка, моя единственная прекрасная дочь.
Люблю тебя!
Ева
77
Пуповина два раза обмоталась вокруг левого запястья Иды. Или, может быть, это веревка голубого цвета? Она услышала, как кто-то опять закричал, и увидела, как мимо мелькают стволы деревьев.
Ей померещилось, что между сосен скользит Альма и извивается змея.
Пуповина дергала ее за руку, рывок за рывком.
— Давай же, Ида!
Холодный поток, подводный звук.
И тут вернулся холод и вся действительность.
Она опять увидела чаек. Они по-прежнему сидели и клевали лед, на небольшом расстоянии в сторону верховья. И она поняла, что осталась почти на том же месте, на котором соскользнула в воду. Наверное, ее кружило в водовороте под водой и кромкой льда.
И тут она увидела Микколу с тонкой кишкой, торчащей из живота, как веревка. Опять послышался голос Лассе, и страшная колющая боль пронзила ей грудь.
Она опять задышала.
Воздух?
Отвратительный свет в темноте — это от карманного фонаря?
Она увидела перчатку Лассе с зажатым в ней ножом. Нож приблизился к ее запястью и разрезал его, отрезал пуповину… или это была веревка? Она увидела весь мир перевернутым.
И тут она почувствовала, как Лассе поднял ее на плечи и понес как большой свернутый ковер. Она увидела, как ее волосы болтаются и касаются снега. Она увидела отрезанную змею, отрезанную блестящую пуповину, которая бледная и белая лежала на льду.
Лассе шел быстрым шагом. Они вошли в лес. Чайки по-прежнему сидели на льду. Лассе крепко держал в руке рюкзак и куртку Микколы, а она все никак не могла отдышаться.
У нее перед глазами по-прежнему стояла картина увиденного.
Приснившаяся ей пуповина была тонкой кишкой Микколы. Она действительно осталась лежать на льду. Кишка пыталась попасть наверх, дальше, прямо в разорванное тело Микколы, которое все еще болталось, как огромный блок, под остатками моста.
Смертельного сна больше не было. Она жива.
Я жива!
Ида беспрерывно слышала свистящее и пыхтящее дыхание Лассе, хруст веток, сыплющиеся на нее чешуйки коры, ругательства из его рта.
Он делает это. Он несет меня на плечах и бежит изо всех сил от птиц.
И:
Я сделала это. Я спасла камень… всех моллюсков.
Скоро, скоро мы добежим до машины и фургона.
78
Микаель чувствовал себя бодрым. Они хорошо спали ночью на удобных кроватях, встали сразу после половины девятого и обзвонили несколько заправок.
Да, можно взять напрокат сколько угодно машин, одну даже прямо сейчас.
— Планшетник по-прежнему молчит, — отчитался Поль, когда они встретились у номера Микаеля.
Затем они спустились завтракать в ресторан, обшарпанное и темное подвальное помещение, где на стенах висели латунные светильники и яркие акварели в рамах с морскими мотивами, и стояли диваны из красного бархата. Сначала они выпили каждый по чашке крепкого кофе и заметили, что почти все столики свободны. Затем они подошли к шведскому столу со стандартным для любой гостиницы набором блюд — хлеб, нарезка, хлопья, яйца, плюс карельские пироги и ряженка.
Поль начал листать свежий номер «Хельсингин Саномат», но вскоре сложил его.
— Ну и язык у этих финнов, не понять ни единого слова!
Микаель ничего не ответил, продолжая жевать рогалик с шоколадной начинкой.
Ох уж эти врачи, подумал он, эти самодовольные холодные естествоиспытатели. Целую вечность они могут говорить о гипотермии, лимфоме, эмболии и застарелых бородавчатых геморроях у чертовой тетки. Но гуманитарные науки, язык, который они все время употребляют, что они о нем знают? Разве этот дурак Поль не знает, что финский относится совсем к другой языковой группе, чем наш язык? И как на самом деле страшно мистически и интересно, как финский с самого начала пришел в эту часть Скандинавии?
А как вообще обстоит дело с интересом к языку? Что на самом деле этот Поль понимает в языке? Наверняка так же ни о чем не думает, как и все остальные. Читал, наверное, книги «в основном в отпуске», и «не давайте мне ничего глубокомысленного, спасибо» и «хо-хо-хо».
Несовершеннолетняя официантка с набрякшими веками прошла мимо и налила им еще кофе.
Нет, люди больше не интересуются образованием, особенно гуманитарными науками. Опять сумерки культуры! Весь Запад погружается в такую большую тьму, что никто больше не замечает прихода ночи. Но это так, рушатся все империи, но как в замедленной съемке. Люди носятся как угорелые и вкладывают целые состояния в мраморные кухни, немецкие внедорожники и итальянские машины для эспрессо, но только потому, что хотят показать свою рафинированность. И они не замечают, что когда потом открывают рты на ужинах супружеских пар или корпоративных вечеринках, они без умолку болтают о каком-нибудь новом восхитительном американском ретро-телесериале, или о каком-нибудь шведском «не таком опасном для экологии, как другие, хлопке», или о фирменной одежде, или, может быть, страшно важном гастрономическом впечатлении во время последней поездки в Испанию — слушать их все равно что видеть, как у них изо рта извергаются нечистоты. На их книжных полках нет ни одной книги, а на их стенах — ни одной картины! И что тогда говорить об их головах?
Ух! Трепещи, человек, трепещи! Инфантильны, как подростки! Никаких размышлений за рамками, никаких самостоятельных сомнений! Когда на вечеринке встречаешься со своими ровесниками, рожденными в семидесятые, приходится опускаться до их уровня, все равно что становиться на колени, когда разговариваешь с ребенком! И все же это они теперь управляют Швецией, это они управляют всем западным миром, это у них есть деньги, виллы и должности во всех этих ледяных фирмах, которые видят перед собой одну-единственную безумную, дурацкую краткосрочную цель — прирост. И эти люди когда-нибудь напишут книги по истории. Да-да, эпоха инфантильных только началась. И окончится она более глубокой тьмой, чем во времена Средневековья…
Он прервал себя и стал трогать подсвечник с кружащимися ангелами, стоящий посреди стола.
Опять я завожусь! Надо прекратить!
А я сам, что, намного лучше?
Да нет, в конце концов подумал он и улыбнулся. На закатe даже карлики отбрасывают длинные тени.
Он вонзил нож в кусок бекона и посмотрел на стену, где картина с изображением изящного брига покрывала всю…
ДЗЫНЬ!
Поль уронил вилку прямо на тарелку и начал рыться в кармане. Наконец он достал телефон.
— Черт!
Он взглянул на Микаеля, а потом на светящийся дисплей.
— Вот. Смотри!
Красная точка на карте мигала.
— Но что это такое?
Они стали пристально разглядывать карту.
— Они севернее! Гораздо выше, выше и быть не может! Посреди проклятого нигде! Мы ошиблись в своих догадках!
Это ты ошибся, подумал Микаель.
— Ты уверен?
— Да-да. Планшетник находится в центре Лапландии. Далеко к северу от Кеми. Где-то вдоль большой дороги. И он движется. Надеюсь, сигналы еще какое-то время будут поступать.
Поль держал мобильник так, что оба могли видеть. Точка медленно переместилась к югу, на маленькую дорогу под номером 79.
— Но по-любому он едет на юг. Гм, посмотри. Ближайший крупный город к югу это… Рованиеми. Хотя до него им еще ехать и ехать.
Несколько секунд они сидели молча и думали.
— А сколько до него?
Поль быстро нажал на какие-то кнопки.
— Рованиеми находится за полярным кругом. Пятьдесят-шестьдесят миль отсюда, от Ваасы.
— Я могу сразу же позвонить в прокат автомобилей.
— Нет, подожди…
Поль продолжал нажимать кнопки на мобильном.
— Шестьдесят миль. Нет, это слишком далеко. У нас будет та же проблема: мы еще не успеем туда доехать, а они уже смотаются оттуда. Если они действительно едут в Рованиеми. Гм. Мы должны опять попробовать на авось. Трудно. Как, черт возьми, поступим?
Он продолжал теребить мобильник.
— Если не… да, пожалуй, решение есть.
Он внезапно улыбнулся.
— Мы не успеем доесть. Пошли!
Такси быстро везло их из центра города. Поль нажимал на кнопки мобильного и звонил в различные билетные кассы. Покрытые снегом дороги были хорошо расчищены. Не прошло и четверти часа, как городские кварталы остались далеко позади и они остановились прямо перед въездом в аэропорт Ваасы.
— Смотри-ка, — сказал Поль, указывая на главное здание. — Блестящая коробка из-под обуви 80-х годов?
