Анна Данилова - Черное платье на десерт
Слова, сказанные Пунш, словно застревали в воздухе, доносились до меня лишь частично, растворяясь в мощных и глухих ударах пульсирующей в ушах крови… Все это казалось нереальным, рожденным в тяжелых душных снах и несло в себе некую болезненность. Пунш рассказывала мне в подробностях, как мама Надя принимала у перепуганной насмерть Изольды роды; она в красках расписывала все, что происходило на даче, куда они спрятались подальше от глаз людских, от позора, от Нелли, для которой нравственное падение сестры явилось бы оправдательным приговором для своей помеченной грехом жизни.
– Ты хочешь сказать, что все эти годы копила в себе ненависть, чтобы в удобный момент отомстить Изольде? – все еще не могла поверить я. – Ты все это время желала ей смерти?
– Я могла бы сделать это и раньше, – Пунш ушла от прямого ответа, – но в этом не было необходимости. А теперь, когда мне предстоит уехать отсюда и начать новую жизнь, золотая зажигалка Изольды сослужила мне хорошую службу… Неужели не понятно, что с ее помощью я отвлекла внимание следствия от того, что делали мы… И если в самом начале нам вполне хватало прикрытия лилипуток, то теперь, когда речь идет о таких деньгах, почему бы не воспользоваться более сложной подставкой, тем более что Изольда все равно выкрутится…
– Выкрутится? Да ты с ума сошла! Ты и те, кто за тобой стоит, – а я была уверена, что Пунш действует не одна, – подписали ей смертный приговор! И только идиот не может этого понять! Тем более что у нее…
Я чуть было не проговорилась, что у Изольды нет алиби. Какое совпадение! И кто же это так хорошо поработал, чтобы проинформировать их о том, что моей тетки в мае не было в городе…
– А тебе не приходило в голову, что, если бы не усилия ее друзей, она бы уже давно погибла в тюремной камере? Ты думала об этом?! – возмущенно воскликнула я.
– Я думала о себе, о тебе и о Варнаве.
– Но при чем здесь я?
– Да ты же ни в чем не виновата, ты – моя двоюродная сестра, и мы могли бы взять тебя с собой…
Я в тот момент, когда слышала все это, чувствовала себя приблизительно так же, как там, на адлерском кладбище, куда эта ненормальная возила меня, пугая якобы собственной могилой…
Чтобы прекратить этот тяжелый разговор, я снова вернулась к убийствам Мисропяна, Аскерова, Мухамедьярова, Бокалова и других.
Не объясняя, каким образом были убиты все эти люди, в том числе и Лариса Васильева, Пунш заявила, что главным в ее последнем деле было заитересовать Савелия в покупке большой, но предельно дешевой партии героина. Она даже променяла постель Варнавы на постель Савелия, чтобы наверняка добиться своего – внушить ему, насколько выгодна эта сделка и какую неслыханную сумму в долларах он выручит, если прислушается к ее предложению.
И только после того, как Савелий клюнул на приманку, она с помощью того же Князева отправила в Адлер на самолете ценный груз весом в сто килограммов – чистейший героин, стоимость которого исчислялась пожизненным процветанием для любого, кто станет его обладателем.
– Так это был груз Князева?
– Тебе, если ты хочешь выйти отсюда живой, незачем задавать ТАКИЕ вопросы, – резко осадила она меня и многозначительно покрутила пальцем у виска. – Главное, что Князев отправил груз в Адлер и теперь уже было за что драться. Другое дело, что, совершив это, он сам подписал себе смертный приговор… Да и вообще, – философски заметила она, – кто, как не сам человек, подписывает себе смертный приговор…
Со слов Пунш выходило, что Мисропян со своими приятелями, пожелавший продать Савелию весь товар, что у них был, включая и украденный со склада ОБНОНа стокилограммовый груз, приехал на место встречи первым. Он спустился в подвал библиотеки, где хранился его товар, и уже не вышел оттуда… С Бокаловым, который пошел вслед за ним, произошло то же самое.
– А почему не приехали остальные? Кто их предупредил?
– Я назначила встречу каждому в отдельности, но только не для того, чтобы купить их товар, а чтобы ПРОДАТЬ подешевле СВОЙ.
– Значит, они приходили на встречу не с героином, а с деньгами? Ты все переиграла?
– Да я только это и делаю, что постоянно переигрываю… Разве ты еще не поняла? Просто я не была уверена в том, что они согласятся на встречу с Савелием, хотя бы по той причине, что они его не знали, а потому существовал риск нарваться на засаду и погибнуть. А я – женщина, и свидания им назначала в людных местах: Шахназарову – в гостиничном номере, Аскерову и Мухамедьярову – в Волконке, мы с ними пили шампанское, пели и танцевали…
– А потом одного из них ты заманила в машину и…
– Еще неизвестно, кто кого заманивал в машину. Но главное заключалось в том, чтобы заманить одного из них в МОЮ машину…
Мне уже тогда показалось, что она все знает о моей догадке, но я не стала заострять на этом внимание.
– А зачем ты им отрезала уши? – решила я немного отвлечь ее этой подробностью.
– Потому что в нашу первую встречу они вели себя по-хамски, хотели меня изнасиловать. Я вообще терпеть не могу пьяных мужчин; напиваясь, они так быстро теряют человеческий облик, что позже, когда я убиваю их, у меня нет к ним ни капли жалости… Так было и с Шахназаровым, когда он накинулся на меня в гостинице. Мужчины сильно заблуждаются относительно нас, женщин. И если природа не наделила нас физической силой и здоровьем, то дала волю и ум. Мужчину, который на твоих глазах превратился в зверя, в похотливое и грязное животное, видящее в женщине лишь легкую и покорную добычу, надо просто уничтожить. Я понимаю, что ты сейчас в ужасе от всего, что я тебе наговорила, но я уже привыкла к этому, мне не снятся по ночам кошмары, я сплю спокойно…
– Я понимаю, ты убиваешь мужчин, потому что ненавидишь их, мстишь за их грубое и скотское отношение к тебе, но за что ты убила Ларису Васильеву? Она же не собиралась тебя изнасиловать.
– Да она меньше всего походила на женщину… И меня ужасно разозлило то, что она имела такую власть над братом. В ее присутствии он напрочь забывал обо мне. Он делал ей подарки, заботился о ней, когда она болела, ставил ей горчичники, заметь, сам, собственноручно; покупал сироп от кашля… – Пунш нервно хохотнула. – А когда простыла я, он звонил мне и говорил, что занят, что у него важные встречи… Тебе этого не понять.
Но я понимала. Понимала, что все истинно человеческие отношения, основанные на духовной или кровной близости людей, вызывают у Пунш какое-то чуть ли не физическое отторжение. Ей были чужды такие чувства, как привязанность брата к сестре, дочери к матери. Ведь к Изольде она тоже, даже зная о том, что та ее мать (в чем я пока еще сомневалась, приписывая признание Пунш разыгравшейся шизофрении), не испытывала дочерних, положенных ей природой, чувств. Видимо, кто-то крепко поработал над ней, внушив мысль о том, что Изольда – преступница. Мама Надя? Это она все придумала?
Я снова перескочила на другую тему, пытаясь за то время, которое у меня еще оставалось, узнать как можно больше. А потому спросила про платья, какую роль играли они во всех этих сумасшедших событиях, если не в жизни Пунш вообще.
– Платья здесь ни при чем, хотя они – пусть тебя это не удивляет – мои талисманы.
Она в точности повторила то, что говорила еще в Адлере, когда я задала ей похожий вопрос. И мне еще подумалось, что, ответь она иначе, принципиально иначе, навряд ли я стала бы слушать ее дальше, поскольку эта нелогичность могла бы свидетельствовать о том, что передо мной все-таки нездоровый человек. А так, услышав про платья-талисманы, я начала верить и в ту казавшуюся мне еще недавно бредовой сказку, что Пунш – дочь Изольды. А почему бы и нет? К тому же у меня из головы не шел образ самой Изольды, такой, какой я видела ее в машине – подавленная чувством вины, готовая признаться в чем угодно ради спасения своей дочери. А как же иначе можно было объяснить ее более чем странное поведение? Я уж не говорю о том, когда она произнесла это нелепое: «Катя, это я, я убила их всех…»
Голос Пунш вернул меня в действительность – она все еще отвечала на мой вопрос относительно роли платьев в ее бурной деятельности, направленной на то, чтобы, отхватив жирный кусок, смотаться с ним за границу:
– Тебе кажется абсурдным, что я вместо того, чтобы быть неприметной серой мышкой и не попадаться на глаза потенциальным свидетелям, разодевшись в пух и прах, шокировала публику своим экстравагантным видом?
Она правильно поняла меня.
– Это были мои прощальные гастроли… – Пунш снова мелко и странно засмеялась, словно с трудом подавляя в себе внутреннюю дрожь. – И я ничего не боялась. Савелий?.. Я знала, что он будет искать меня, чтобы четвертовать за все то унижение, которое ему и его дружкам пришлось испытать, когда они, проснувшись поутру, поняли, как и, главное, КТО их кинул. Знала я и то, что ждет его здесь, в С., по возвращении…
– И что же?
– Его отодвинут. Свято место пусто не бывает. А тут еще история с Холодковой. Бедная девочка, вот уж кто действительно пострадал из-за любви. Но, с другой стороны, у таких, как Вера, вместо любви – деньги, а вместо ревности – лишь желание мести и злоба. Мне понятны ее чувства, потому что я тоже ревновала Варнаву и к тебе, и к Изольде. Но когда я собиралась убрать тебя как помеху, я не знала, что ты – это ты, Валентина Хлуднева, я просто знала, что у Варнавы появилась другая девушка. Я даже в Адлере этого не знала, когда выследила тебя с помощью фотографа. Помнишь, он дал тебе адресок? Он всегда мне помогал, когда возникала необходимость кого-нибудь отыскать. Фотограф – это моя находка, он постоянно находится в самой гуще людских потоков, у него все адреса, телефоны курортников, бездельников с полными кошельками «зеленых»…
