Джим Нисбет - Тайна "Сиракузского кодекса"
Я бросил взгляд на восток, на башни верфи в двухстах ярдах от нас. Над одним из кранов, на двести футов над заливом, клубился в свете прожекторов пар. Механическая лебедка взвыла, замолчала и взвыла снова. На железную палубу опустился груз двутавровых балок. Секунду спустя я услышал удар. Как видно, в сухом доке продолжались работы. Неужели никто не обратил внимания на стрельбу?
Я выглянул поверх стены рубки, сквозь ветровое стекло.
Ноулс, спотыкаясь, брел по причалу, неуверенно ставя ноги на покачивающиеся от волн доски. Он наклонялся вперед, как бы преодолевая встречный ветер. Звякнули петли, когда он неуклюже, словно одеревенев, переступил с одной плавучей секции на другую. Заскрипели, натягиваясь на волне, чалки, скреплявшие всю конструкцию, и Ноулс едва удержался на ногах. Фал, проложенный вдоль алюминиевой мачты, загудел, как струна, и смолк.
Ноулс боком обошел тело Тедди и подобрался к Аттику, лежавшему поперек причала, одной ногой в воде. Дулом дробовика он потыкал Аттику в глаз, но труп, будучи трупом, ничуть не возражал.
Ноулс взглянул в сторону того, что осталось от Мисси. Продырявленный ялик погрузился и ушел из-под нее, оставив за собой жуткие останки. Волна уже начала разгонять клочки — большие и малые — Мисси Джеймс и «Сиракузского кодекса», вместе с пустой канистрой, пенопластовым холодильником, пивными бутылками и всплывшим подошвой вверх резиновым сапогом.
Ноулс, конечно, должен был ждать подвоха от нарастающего кругом безумия, но сам он, поглощенный совершением возмездия, не отвлекался на мелькающие рядом отблески богатства и славы. И справедливо было, что он выжил в этом смертоубийственном кошмаре. Он стоял, покачиваясь, опустив ствол ружья на сгиб локтя, как полупьяный охотник на уток, и плевать ему было на невозвратно пропавший в море «Кодекс». Часть листов еще лежали на поверхности воды, слабо мерцая в неверном свете. Другие чуть светились, зависнув в зыбком равновесии между поверхностным натяжением и недвусмысленным давлением глубины. А третьи, смирившись с неизбежностью, мотались на глубине футов, а то и ярдов, неумолимо уходя вниз. Со временем все они опустятся на дно, и никто уже не прочтет и не увидит их.
Ноулсу плевать было на «Сиракузским кодекс». И теперь, и прежде.
Он снова упал на колени. Видимо, перемена положения застала его врасплох. Приклад дробовика глухо стукнул о дерево, когда он оперся на него, чтобы удержаться.
Ноулс смотрел на груду лодок. Те корпуса, что были на виду, пострадав от всей этой пальбы, являли взгляду множество щербин и дыр. Если там осталось судно, способное удержаться на воде, оно было глубоко зарыто под другими. Ноулс был тяжело ранен. Взрывы хлопушек, услышанные мной, издал стрелковый пистолет Джона Пленти, который Аттик оставил в руках миссис Ренквист. Когда Ноулс встал над ней, она выпустила в него две пули. Обе попали ему в низ живота. Тогда он убил ее. Но не за это.
Ноулс упер приклад ружья в причал и взял прицел примерно на тридцать градусов выше. Он со смехом выпустил заряд в сторону «Рамми нэйшн». Мгновенье спустя дробинки осыпались на крышу рубки и в воду вокруг нас.
Я не ощущал себя под огнем. Мы отплыли далеко за пределы досягаемости выстрела даже из длинноствольного оружия. Ноулс это понимал. Я это понимал. Тем не менее я оттащил Дэйва под прикрытие рубки. Его рана всасывала воздух, но это означало, что он еще дышит.
— Они убили мою жену! — слабо выкрикнул Ноулс.
Ему пришлось нелегко, но он все же сделал еще один выстрел в нашу сторону.
Ничто, кроме прямого попадания в глаз, не могло повредить нам на таком расстоянии. Дробинки защелкали по ветровому стеклу, не разбивая его. Свинцовые шарики отскакивали от крыши, стучали по палубе на носу и по цинковому тазу на корме, поднимали фонтанчики, падая в воду.
— Они убили мою Рени! — Боль в его голосе эхом отдалась от разделявшей нас полоски воды.
Ноулс неловко перезаряжал ружье, отчаянно глядя на плававшее среди клочков «Кодекса» тело Мисси Джеймс. Быть может, потеряв жену, не говоря уже о собственном здоровье, он в отместку собирался расстрелять весь мир?
На мой взгляд, это было бы вполне справедливо.
Он поднял приклад к плечу, прицелился в «Рамми нэйшн», покачнулся и завалился на левый бок.
Чуть опередив его крик, включился громкоговоритель.
— Говорит оперативная команда департамента полиции Сан-Франциско, — спокойно сказал голос. — Бросьте оружие и заложите руки за голову.
Голос Бодича через усилитель звучал спокойно и равнодушно, как интерком над площадкой для распродажи подержанных машин, предлагающий продавцу пройти в четвертый ряд.
По лодочной гавани зашарили лучи фонариков.
— Бросьте оружие, Ноулс, — рявкнул электронный голос раздраженно, устало и непререкаемо. — Они все мертвы. Вы победили. Руки на затылок и повернитесь к свету.
Ноулс не реагировал. Я видел, как его рука мучительно нашаривает курок дробовика. И все-таки он сумел его поднять.
Раскатился над водой единичный выстрел. Крошечный гейзер щепок взлетел над причалом в каком-нибудь футе от плеча Ноулса.
— Это у вас за кормой, мистер, — сказал громкоговоритель.
Лодка разворачивалась. Странные звуки доносились с кормы, где такелаж мачты вцепился в руль и винт, пытаясь удержать его. Дэйв лежал на палубе между носом и передней стеной рубки, свернувшись в позе зародыша. Каждый выдох вздувался пузырями у него на губах, и на бороде темнели пятна пены. Я заорал через шлюпбалку:
— Ноулс! Они все мертвы. Кончайте! Бодич! Он ранен. Не стреляйте!
Ноулс не реагировал. Опустилось странная, гулкая тишина, и постепенно ночной воздух снова наполнился скрипом канатов, скрежетом петель, звоном фалов на мачтах и плеском воды у причала и у бортов.
Трое полицейских, прикрывая друг друга, перебегали, пригнувшись, пока не добрались до трех скорченных фигур, растянувшихся по длине причала. Одни склонился над первым трупом, второй — над вторым. Третий остановился рядом с Ноулсом. Он ногой отбросил его помповик, и ружье упало в воду. Полицейский склонился, чтобы нащупать пульс на горле раненого. Потом он осторожно поднял голову, глядя на «Рамми нэйшн», и я узнал сержанта Мэйсл. Она медленно отступала от Ноулса, держа его под прицелом своего служебного пистолета, и говорила что-то в микрофон на плече. В ответ слышалось неразборчивое кваканье.
Ноулс был мертв или умирал. Сержант Мэйсл все еще целилась в него, держа теперь пистолет обеими руками. Но смотрела она не на него. И не на меня.
Сержант Мэйсл не сводила глаз с медленно поднимавшихся и опускавшихся на волнах останков «Сиракузского кодекса».
ВИЗАНТИЙСКОЕ НАСЛЕДСТВО
XLIV
Бодич к тому времени, как добрался до меня, был зол, как Моби Дик.
Объяснять пришлось многое. Пропавший «БМВ» Рени — в том числе. Но с ним дело ограничивалось одними разговорами, поскольку официально никто его не находил. Брошенный в Китайском бассейне, он скоро лишился бамперов и дверей, капота и крыши, двигателя, трансмиссии, дифференциала…
Несмотря на отсутствие некоторых частей и перегоревшую электронику, он все-таки оставался новеньким, с иголочки «БМВ», так что и шасси кто-то быстро поснимал. Все это пропало безвозвратно.
Кларенс Инг нашел перстень Теодоса. Прямо в морге. Он был на безымянном пальце у Герли Ренквист.
Тем не менее Бодич вставил меня в рамочку и готовился повесить на стену. Существенных доказательств для обвинения меня в угоне машины не обнаружилось, и я сумел довольно убедительно доказать, что видел перстень всего однажды, у Томми Вонга. Однако Бодич считал, что вполне сможет приклеить мне обвинение в хранении краденого имущества — «Сиракузского кодекса». Я, разумеется, не упускал случая напомнить ему, что в свете двенадцати или четырнадцати убийств это обвинение выглядело относительно мелким. А потом снова сказал свое слово Кларенс Инг. Он обнаружил одну-единственную золотую бусинку в двух граммах собачьего дерьма, застрявшего в причудливом узоре на подошве дорогих спортивных туфель Тедди.
Эта бусинка как две капли воды походила на оставшиеся в потерянной Рени Ноулс серьге, которую нашли втоптанной в ковер в прихожей ее дома. Это вещественное доказательство практически закрыло дело о ее убийстве.
Бодич, не смутившись, стал наступать на меня еще круче и привлек Дэйва за сообщничество. Между прочим, именно читая ордер я выяснил, что Дэйва по-настоящему зовут Эбсалом Д. Петрол.
Дэйва не заботили ни Бодич, ни ордер. Он был рад уже тому, что остался жив. Он четыре месяца залечивал в больнице большое пулевое отверстие и весело страдал от разнообразных осложнений. Хирурги удалили ему большую часть легкого вместе с желчным пузырем и вынесли строгое предупреждение относительно дальнейшего злоупотребления сигаретами и алкоголем. Впрочем, те же доктора, копаясь у него во внутренностях, объявили его печень неизвестным науке чудом. Они заштопали его и регулярно демонстрировали специалистам как медицинскую диковинку.
