Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный
– Вот я и говорю, что трепотня всё это, – опять пробурчал Лукашин. – Устроят сейчас повсеместно показушную встряску да и кончат на этом.
– Мне всё же хочется верить, что на этом не кончится, – сказал Плешков. – Борис Николаевич произвёл на меня положительное впечатление. Конечно, не обойдётся без некоторых перегибов, но мой нюх подсказывает, что Ельцин далеко поведёт нас…
* * *Сергей Кучеренков поднял стакан с водкой и залпом выпил содержимое.
– Вот что, братва, – сказал небрежно, – пора заканчивать с глупостями.
Он поставил стакан на стол и откинулся на диване. Сидевшие за столом Груздиков и Сошников переглянулись, недоумевая. Тер-Микалёв, устроившийся с ногами в углу дивана, никак не отреагировал на слова Кучеренкова.
– С какими глупостями пора завязывать? – спросил Груздиков и потёр свой расплющенный нос.
– Хватит твой институт трясти. Пора заняться серьёзными делами, – проговорил Кучеренков.
– Серьёзными? – промычал Груздиков.
– Серёга, да ты чё? Мы из Пирогова за один только первый раз вынесли всяких приборов на пять тысяч рублей! – Алексей Сошников влил в себя водку из своего стакана и уставился на главаря. – Эти ж преци… как их там… зи…
– Прецизионные, – подсказал угрюмо Груздиков.
– Вот именно, они самые… – кивнул Сошников. – Они ж бешеные бабки стоят! Мы три раза выносили их, Кучер. Три раза махом тысяч по пять рубликов брали! Чего ж ты обижаешь? Ты, кажись, доволен был… А теперь вдруг говоришь: «Серьёзным делом»… А это, что ли, не серьёзно всё было? Нет, Федька, ты слышал его? – Сошников возмущённо толкнул Груздикова в плечо. Тот молча сунул в рот сигарету и, мягко щёлкнув зажигалкой, закурил.
За последние два года банда Кучеренкова семь раз проникала в медицинский институт имени Пирогова, где Фёдор Груздиков работал электриком, и совершала кражу дорогостоящего электронного оборудования. Бывали случаи, когда Груздиков и Сошников совершали и более мелкие кражи из этого института. Сам Фёдор не брезговал и личными вещами сотрудников.
– А про кардиологический центр ты забыл, что ли, Кучер? – Груздиков вперился взглядом в Кучеренкова. – Там видеомагнитофоны были ого-го какие! Три агрегата, каждый на тридцать тысяч рубликов потянул. – Фёдор потянулся к бутылке и, плеснув себе водки, добавил: – А то, может, и больше… Никто ж не в курсе, сколько ты получил за них.
– Что?
– Мы тебе на слово верим. Мы приносим товар, а ты спихиваешь его и даёшь нам бабки…
Кучеренков жёстко сложил губы и постучал пальцем по стакану.
– Ты вроде как не доверяешь мне? – каким-то придушенным голосом спросил он.
– А я не прав? – дёрнул щекой Груздиков. – Или мы все поровну получаем?
– Каждый получает столько, сколько должен, – злобно повысил голос Кучеренков. – Я придумываю, что и где взять! И я сбываю все шмотки! Хочешь сам заниматься этим? Валяй!
– Не хочу…
– Вот и хватит об этом… А если кто будет недоволен, то я за горло никого не держу. Пусть недовольные уматывают!
– Никаких недовольных нет, – миролюбиво произнёс Сошников и похлопал Груздикова по плечу. – А Федька наш всегда пургу начинает гнать, когда выпьет лишнего.
Фёдор дёрнул плечом и сбросил руку приятеля:
– Отвали!
– Вот и славненько. – Кучеренков холодно улыбнулся. – Стало быть, насчёт серьёзной работёнки возражений нет?
– Ты, Серёга, конкретно скажи, о чём базар, – спокойно проговорил из своего угла Тер-Микалёв. – Лёха прав: нельзя так словами бросаться… Мы с тобой и по твоей указке на разное дело ходили: и квартиры трясли, и магазины потрошили, и всякое прочее было. И про кардиологический центр Груздь верно напомнил. Рискованное было мероприятие: не поликлинику какую-нибудь и не институт Пирогова тряхнули, где не сразу и спохватятся, что куда подевалось. Серьёзное учреждение обчистили, можно сказать, союзного значения центр. Видеоаппаратура – новьё из Англии, за валюту закупили. Но мы гладко сработали. Менты небось всё прошерстили, а мы всё на воле…
– Сплюнь! – рявкнул Сошников.
– Вы меня не так поняли, – чуть смягчив тон, сказал Кучеренков. – Вы классно работаете, но барахло это медицинское залёживается у нас. И порой залёживается подолгу. На все эти аккумуляторные батареи и разные приборы трудно найти покупателя. Вот сколько у тебя, Сошка, дома лежит сейчас этих самых штуковин, ну преци… цизи… хрен их выговоришь…
– Две.
– Полгода уже лежат! И никому мы их впарить не можем, потому что слишком специфический товар. И всякий раз отдаём мы его по дешёвке. Выходит, что вы зря головой рискуете, пацаны… Нет, надо по-другому. Я же о вас пекусь…
– Чего ты хочешь, Кучер? Куда клонишь?
– Надо чистые деньги брать.
– Что?
– Кассу! – Кучеренков хищно улыбнулся.
Из туалета донёсся шум спускаемой воды, и через минуту в комнату вошёл, шаря осоловелым взглядом, Валентин Андрюхин.
– Ну чё? – спросил он, зевая. Груздиков посмотрел на него исподлобья и сказал:
– Кучер предлагает кассу брать.
– Кассу? – хмыкнул Андрюхин. – Мы ж не гангстеры. Да и кто умеет?
– Научимся! – рявкнул Кучеренков и вытащил из кармана пистолет. – Вот! – Он с победным видом положил оружие перед собой на стол.
– Ни хрена себе! – выдохнул Сошников.
– Выходим на широкую дорогу, – громко провозгласил Кучеренков.
– А справимся, Серёга? – Андрюхин облизал губы.
– Вы и квартиру когда-то первый раз брали, – напомнил главарь.
– В квартире никто не стреляет. А касса – дело другое. Там сигнализация, охрана, – веско заметил Андрю-хин, и Груздиков кивнул головой: «Вот именно!»
– Забудьте про сигнализацию, – прошипел Кучерен-ков и налил себе ещё водки. – Я всё обмозговал.
– Тогда выкладывай, – поторопил его Тер-Микалёв.
– По Золотому кольцу давно не катались?
– Это что такое? – не понял Груздиков.
– Малые города вокруг Москвы: Ярославль, Ростов и прочие всякие, – ухмыльнулся Кучренков. – Ты, Федя, похоже, вообще ни хрена не знаешь…
– Что надо, то знаю!
– Ладно… – Кучеренков закурил. – Я предлагаю брать сельские сберкассы. Сигнализацией там не пахнет, охрана – в лучшем случае глухая и слепая старушенция, до милиции всегда далеко. Угоняем машину, катим туда, вскрываем сейф, и всё в шляпе! А главное – сразу наличные, ничего продавать не надо.
– А как сейф вскрывать? – уточнил Тер-Микалёв.
– Плёвое дело. Автогеном разрежем.
– А ты умеешь? Или ещё кого искать будем?
– Я после школы на стройке работал, со сваркой дело имел, – сказал Кучеренков. – Автогеном разрежем.
– Сам резать будешь? – спросил Сошников.
– И тебя поднатаскаю. Или тебе слабо?
– Мне ничто не слабо, – развязно ответил Алексей и потянулся за водкой.
– Все должны научиться всему, – подвёл итог главарь. – И отмычками орудовать, и с автогеном управляться, и с пистолетом тоже.
– С пистолетом? – удивился Тер-Микалёв. – Это ещё зачем?
– Ствол рано или поздно может сгодиться…
* * *В столовой на Петровке было тихо. Лукашин сидел напротив Смелякова и задумчиво тыкал вилкой в сосиску, изогнувшуюся возле кучки жёлтого картофельного пюре.
– О чём размышляешь, Миша?
– Да вот, Виктор Андреевич, пришла в голову странная мысль.
– Поделишься?
– Работаю я в розыске совсем чуть-чуть, можно сказать, ничего ещё по-настоящему не видел. Но на душе как-то тягостно.
– Почему?
– Столько людей, столько судеб! За один день можно соприкоснуться со столькими жизнями!
– Да, этого в нашей профессии предостаточно… – Виктор потряс гранёным стаканом, взбалтывая компот. – Пока до нужного человека доберёшься, с сотней-другой ненужных столкнёшься. И у каждого свои беды, заботы, неприятности…
– Вот это и давит, – сказал Лукашин. – Мне начинает казаться, что во мне всё это не вмещается. Слишком всего много, чтобы переварить. Ведь они – эти чужие мне люди – всё-таки влезают в меня; хочешь не хочешь, а боль их просачивается в меня. Услышишь что-нибудь на допросе – и вот тебе зарубка на сердце. Поначалу-то и не заметишь ничего, но через некоторое время количество переходит в качество и начинает в душе что-то незнакомое копошиться… У вас было такое?
– Было, но понемногу прошло… Или просто я сжился с этим? Слился? Сделался частью всего этого? Не знаю. Но теперь уже не тяготит.
– Сделаться частью этого? Впрочем, я понимаю. Женщины застревают в детях и растворяются в них без остатка, а мужчины – в работе… А что такое работа? Что для человека должно быть важнее – работа или всё остальное, что лежит вне работы? Если всё остальное, то человек будет несчастен, ведь мы почти всё время на службе. Не любить её, не хотеть её – значит ненавидеть подавляющую часть того, чем заполнена жизнь. По сути, такие люди должны ненавидеть собственную жизнь. А ведь таких много…
– Очень много.
– Сталкиваясь с ними, я теряюсь. Они пусты, они не могут себя посвятить ничему. Я этого не в силах понять. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Мне интересно… Но иногда мне делается не по себе от обилия информации. Поговоришь с кем-нибудь, и вдруг мир переворачивается с ног на голову. Думаешь: как такое возможно и как люди вообще живут после того, что с ними происходит? А вот живут же… Пытаюсь осмыслить, переварить, утрясти, а оно только складывается кольцами где-то в глубине меня, сворачивается, затаивается, а потом вдруг как раскрутится ни с того ни с сего, вжарит по мозгам в самый неподходящий момент. И прям-таки почва из-под ног уходит…
