Лилия Лукина - Судьбе наперекор...
Ну вот, как-то отстранено, наверное, еще не до конца осознав весь ужас услышанного, подумала я. Я на бабу Варю грешила, а Пан все от Кобзева узнал, потому-то и спросил меня тогда, не собираюсь ли я что-нибудь передать Бате, потому и Солдатова ко мне в заместители пристроил, чтобы было кому меня заменить на время декретного отпуска. Я сидела, оглушенная этими новостями, не в силах произнести ни слова и из этого состояния меня вывел голос мамы, которая со слезами на глазах, быстро и мелко крестилась и дрожащими губами постоянно тихонько повторяла:
— Господи! Не дай беды! Господи! Не дай беды!
— И вот теперь, Лена,— жестко заявил Матвей,— ты должна сама лететь туда, чтобы зарегистрировать брак. Ты должна сделать это ради ребенка, как собирался поступить сам Орлов. Так что собирайся, Лена. Ну? Чего молчишь?
А что я могла сказать, если вдруг поняла, что оказалась по отношению к собственному ребенку законченной эгоисткой и редкостной сволочью, что я плевка Батиного не стою — ведь он, даже зная, что не нужен мне, готов был прилететь, чтобы дать ребенку свое имя. И Колька, и Юлия, и моя мама были правы — Батя красивый, сильный, добрый, надежный и необыкновенно порядочный человек. И я собиралась лишить ребенка такого отца! Господи, какая же я дура! Тут я не выдержала и разрыдалась.
Мама подошла и присела рядом со мной, обняв за плечи.
— Езжай, доченька! Езжай! Так надо. Поверь мне. Так надо! — она положила свою добрую, теплую руку мне на живот и слегка погладила его.—Ты хочешь к папе, Игорек?
И, словно действительно услышав ее, сынуля так стукнул меня кулачком, что я сморщилась и тихонько застонала.
— Вот видишь? — сказала она и, поднявшись, спросила: — Ты что оденешь, доченька, шубу или дубленку? Я думаю, лучше шубу, она попросторнее, тебе в ней удобнее будет.
— Шубу,— ответила я тихо — Я одену шубу, мама.
— Вот и хорошо,—поняв, что я согласна, сказал Матвей.— Билет на твое имя забронирован в кассе, а немного попозже подъедет Володя и отвезет тебя в аэропорт.
— Не надо! — глухо сказала я, все еще под впечатлением всего услышанного и прочувствованного.— У него и так дел полно. Меня Слава с Сережей отвезут.
В аэропорту мы с ребятами стояли в сквере в ожидании посадки — в зале было очень душно — и молчали. Чувствовала я себя препогано: уж слишком много горьких новостей и неприятных открытий свалилось на меня сразу — не до разговоров мне было. Да и они тоже думали о чем-то своем и тоже, видимо, безрадостном.
— Елена Васильевна,— сказал, наконец, Слава.— А вы надолго уезжаете?
— Не думаю,— очнувшись от своих мыслей, ответила я.— А что? — я посмотрела на него и только сейчас заметила, что вид у парней весьма озадаченный и взволнованный.—Так! А ну быстро колитесь, что произошло? И не врать! Я вас уже достаточно изучила и пойму это мгновенно. Ну? Что натворили?
Они помялись, а потом Вячеслав, решившись, сказал:
— Мне сегодня утром Генка позвонил... Ну... Один из тех, кто у Наумова работал, и сказал, что Гадюку с Быком этой ночыо грохнули.
— Как? — невольно воскликнула я, ощутив неприятный холодок в кончиках пальцев.— Как грохнули? Кто? — Они только пожали плечами и я решительно потребовала: — А ну давайте все порядку!
— На следующий день, после того как вы к нему ездили,—начал Слава,— Наумов вместе с Машкой и Быком на завод жить переехал. Всех до единого работников в отпуск за свой счет отправил и там только его люди остались. Генка говорил, что он прямо круговую оборону вокруг административного корпуса организовал. Сам он с Машкой в комнате для отдыха, что рядом с кабинетом, жить устроился, а Бык — в приемной на диване. Гадюка целыми днями в кабинете сидел и все бумаги какие-то изучал. Никуда не выходил и даже из своих людей к себе только самых доверенных допускал. А сегодня утром ребята к нему сунулись, а Быка в приемной нет. Они — в кабинет, а там тоже никого. Тогда они в комнату. В общем... — Слава отвернулся и, покусывая губы, тихо сказал: — Померли они смертью страшной. Генка говорит, даже смотреть невмоготу было.— Он немного помолчал, шумно сглотнул и, дернув головой, продолжил: — А как именно, я вам, Елена Васильевна, не скажу. Лучше вам этого не знать — в вашем-то положении.
— А Маша? — испуганно спросила я.— Она-то жива?
— Да,— Слава кивнул.— Жива. Ее в туалете, что к комнате примыкал, связанную и с кляпом во рту нашли. А как в чувство привели, рассказала она, что спать они с Наумовым легли нормально, а очнулась она от холода — пол-то в туалете кафельный, а она голышом. И слышала она голос какой-то... Бесцветный, как она его описала. И произнес он только: «Женщин и детей трогать нельзя». Но т а к он это сказал, что она от ужаса сознание потеряла и больше ничего не слышала. А кто это был? Черт его знает! Следов после себя, кроме двух трупов, он не оставил. Вот и все, Елена Васильевна!
«Есть бог на свете! — удовлетворенно подумала я.— Есть! Хотя... Называть «Кузнецова» богом — это уже перебор. Скорее уж — дьяволом. Но край он действительно видит и кровь льет с большим разбором. Значит, правильно я тогда решила ничего Матвею не говорить! Получили-таки Гадюка с Быком по заслугам! Но как «Кузнецов» смог выяснить, что те убийства именно их рук дело? А, впрочем, чего гадать? Я этого все равно никогда не узнаю. Ну вот и все, Елена Васильевна! Вот и закончено дело о загадочных убийствах семьи Богдановых-Наумовых. Теперь остается только по возвращении рассказать всю правду Матвею, а там он пусть делает то, что сам сочтет нужным — меня же эта история больше никаким боком не касается. Будем надеяться, что Матвей меня за такую самодеятельность не пришибет на месте, а ограничится словесным внушением, но это уж я как-нибудь переживу»,— решила я и спросила у ребят:
— Ну, а вы-то чего такие хмурые? Или Гадюку с Быком пожалели?
— Ну вы и скажете тоже, Елена Васильевна! — покачав головой, хмыкнул Слава.— Нет, конечно! Тут другое,— он замялся.— Понимаете, там... Ну, в общем, у Наумова, несколько хороших, ни в чем пока не замаранных ребят осталось. Если их сейчас оттуда не вытащить, их же Дьяк подберет — деваться-то им некуда. Так, может?..
— Значит, именно поэтому ты меня и спрашивал, надолго ли я уезжаю?Он кивнул.— Ладно. Мы сейчас этот вопрос по-другому решим,— я взяла сотовый и позвонила Солдатову.— Семеныч...
— Ой, Елена! — радостно заорал он.— Мне Панфилов уже сказал, что ты замуж выходить едешь. Поздравляю! Ну, наконец-то, ты себе мужа нашла! Видать, орел-мужик, если не побоялся на тебе, при твоем-то характере жениться! Познакомь потом, я ему от всей души руку пожму за отчаянность такую! А тебе, Елена, желаю счастья и, вообще, всего самого хорошего, что только есть на свете! Ты уж домой-то не спеши! Свадьба есть свадьба! Ее, как положено, отгулять надо!
— Спасибо за поздравление, Семеныч,— безрадостно поблагодарила я.— Только вряд ли я там надолго застряну. Но я тебе сейчас по другому поводу звоню. Ты ведь, наверное, уже знаешь, что Наумова грохнули?
— А-а-а... И тебе уже сообщили,— он потускнел голосом.— Знаю, Елена. И то знаю, что из Москвы комиссия едет — кончилось у них там терпение на баратовский беспредел смотреть. Ох и головы полетят!
— Ну вот пусть в Управе у людей о своем будущем голова и болит! — отмахнулась я.— Меня другое волнует. Тут Вячеслав сказал, что среди наумовских ребят парни неплохие есть, вот я и думаю, что не мешало бы тебе с ними поговорить и, если они действительно ни в чем криминальном не замешаны, то взять к нам, после консультации с Владимиром Ивановичем, естественно. Сделаешь?
— Есть там стоящие ребятишки,— согласился он.— Ты скажи Вячеславу, чтобы он с ними к нам в офис подошел завтра часикам к десяти. Планерка как раз кончится, вот я ними и поговорю! — и уже другим тоном заявил: — А ты, невеста, делами себе больше голову не дури! Тебе сейчас о своем, о женском думать надо! Ну, езжай с богом и ни о чем не волнуйся!
Поблагодарив Солдатова, я отключила телефон и передала его слова Вячеславу, который, услышав это, застыл, закрыв глаза, и молчал, не в силах сказать ни слова, а Сергей, глядя на меня просто с обожанием, проникновенно, совершенно искренне сказал:
— Вы святая женщина, Елена Васильевна! Вы словно мать нам! Если вам когда-нибудь что-нибудь потребуется, то вы только скажите. Мы для вас все сделаем!
— Спасибо, Сережа! — я улыбнулась парню, который даже не мог представить, как согрели мне душу его слова — значит, не такая уж я законченная дрянь, какой считала себе еще несколько минут назад.— Спасибо!
Тут объявили, что заканчивается регистрация пассажиров рейса «Баратов — Москва», и мы двинулись к сектору. Пройдя через металлоискатель, я взяла свою сумку и документы, помахала ребятам рукой, крикнув: «Надолго не прощаюсь!», и пошла на посадку.
* * *Когда все пассажиры рейса вышли из автобуса и подошли к самолету, стоящая у трапа стюардесса громко спросила:
