Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
А над этой ароматной благодатью возвышался смуглолицый черноглазый красавец в радужной тюбетейке. Лида, что называется, кожей почувствовала на себе восторженный взгляд заезжего торговца фруктами. И, выпятив свою налитую грудь, подошла к столу и спросила звонко:
— Почем груши, джигит?
Черные глаза торговца замаслились. Он поцокал языком, разулыбался блаженно и ответил осевшим голосом:
— Ты сама, ханум, слаще груш, слаще винограда. Тебе отдам даром. Бери сколько душе надо. Только скажи, где живешь…
Вечером стол в доме Лидии едва не ломился от обилия восточных яств. Мать сидела поджав губы, словно воды в рот набрала, искоса посматривала на болтавшего без умолку гостя.
Так в нудную районную жизнь Лидии Кругловой ворвался житель ташкентского пригорода Рахманкул Нуретдинов.
Он не был сто вторым сыном эмира Бухарского, как в шутку любил говорить о себе. Но имел деньги, не просто большие, а в понимании Лидии — огромные деньги. От торговли ранними овощами, фруктами, самодельным вином, каракулевыми шкурками.
О том, что такая коммерция называется спекуляцией и наказывается по закону, ослепленная сладкой жизнью Лидия узнала лишь на суде над Рахманкулом.
На суде вместе со словом «спекуляция» часто звучало слово «преступление». «Но какое же это преступление?» — возмущалась Лидия. Отправляясь в Сибирь с ящиками овощей или фруктов, Рахманкул имел справку, что все это выращено его трудами на приусадебном участке. А то, что Рахманкул прикупал на местном рынке еще добрую толику товара, Лидия не брала в расчет. Он возвращался с чемоданчиком денег! Так ведь не грабил же он банк или сберкассу. Цены такие на сибирских рынках устанавливал не Рахманкул.
Лидия следом за Рахманкулом повторяла, что сибиряки должны быть благодарны Рахманкулу. Без его дорогой, но очень нужной продукции сибиряки вовсе бы захирели без витаминов. И Лидия готова была вместе с Рахманкулом возносить хвалу аллаху за то, что сибирские потребсоюзы никак не развернутся скупать овощи и фрукты по местным дешевым ценам в среднеазиатских колхозах. Молить аллаха, чтобы многие годы у сибирских деятелей не было надежных овощехранилищ и чтобы поскорее исполнился головокружительный проект обводнения всех земель Средней Азии… Вот дожить бы до такого дня! Сколько под благодатным узбекским солнцем можно будет разбить новых садов, сколько Рахманкул и его предприимчивые дружки выручат денег на сибирских рынках.
Как завороженная, слушала Лидия Рахманкула о коране, вековых устоях Востока, священном праве правоверного мусульманина иметь гарем… Но чаще всего о деньгах, о всесилии их. О том, что только человек большого ума, великой настойчивости и беспощадности способен изыскивать источники добывания денег, сколько ему хотелось бы их…
Рахманкул и Лидия были убеждены, что о действительных доходах скромного рабочего совхоза знают лишь они.
Но однажды, когда Рахманкул пересчитывал выручку, дверь дома бесшумно распахнулась и в зашторенную веранду вошли двое в милицейской форме.
Минуло еще несколько месяцев, и Рахманкул по приговору суда на десять лет уехал в очень далекие края, а Лидия осталась одна, без привычных денег.
Снова, так сказать, родное Шарапово. В нем показалось Лидии холоднее и глуше, чем прежде. Так называемый отчий дом совсем врос в землю, а праведные речи матери стали еще нуднее:
— Снова ты, Лидка, восвояси со стыдом, как с братом… Вовсе стала попрыгуньей-стрекозой. Смотри, как бы и тебе не пришлось плясать на морозце босиком… Ведь заматерела уже… А ни мужа настоящего, ни дитенка. Одна только сладостная жизнь на уме.
Лидия морщилась, отмахивалась сердито от материнских нескончаемых нравоучений, а в памяти оживал голос мудрого Рахманкула: «Красивая женщина — драгоценность, а драгоценность нуждается в прекрасной оправе. Прекрасная же оправа — деньги».
И снова танцы под пластинки в районной чайной. По старой памяти Лидию навещал районный архитектор. Но прежнего веселья не было. Или это мать своими проповедями спугнула его? А может, потому, что никак не уходит из памяти смуглый человек с хитрыми глазами и неумолимо тают остатки его денег.
Районный архитектор, Аркадий Лузгин, отмечал день своего рождения. В числе самых почетных гостей была и Лидия. Уже успели поднять не один тост за здоровье хлебосольного именинника, когда в зал столовой, где совершалось торжество, уверенно и по-хозяйски вошел Федор Иннокентьевич Чумаков.
С радостным воплем ринулся из-за стола навстречу высокому гостю виновник торжества. Следом за своим неизменным поклонником устремилась, хотя и не официальная, но всеми молчаливо признанная хозяйкой застолья Лидия.
Пока Аркадий трепыхался в медвежьих объятьях рослого, могучего Чумакова, Лидия успела оглядеть и оценить мужские стати известного ей понаслышке Чумакова. Что и говорить, хорош собою был Федор Иннокентьевич. Пожалуй, затмит даже незабвенного Рахманкула. И высок, и дороден, и в плечах размашист, и лицом свеж. А главное — первый в районе хозяйственник. У такого и сила, и власть, и, конечно же, деньги. И когда пришел ее черед быть представленной Чумакову, она взглянула на него своим испытанным взглядом, от которого мужики приходили в великое возбуждение, но сказала с рассчитанной простотой:
— Лидия Ивановна, — опустила глаза и добавила вкрадчиво: — Можете, конечно, просто Лида…
Но уверенный в себе Чумаков даже бровью не повел, не рассмотрел толком ее, как надеялась на то Лидия. Он прошествовал к столу, решительно отказался от «штрафного» стакана водки и в уважительной тишине, воцарившейся с его появлением, поднял рюмку «за здоровье, процветание и творческие успехи многообещающего нашего зодчего, Аркадия Лузгина». После чего снова облобызал «новорожденного», не спеша сел, не спеша наполнил свою тарелку закусками и стал не спеша жевать, наслаждаясь вкусной едой.
Игривый беспредметный разговор за столом с приходом Чумакова незаметно пошел по иному руслу. Заговорили о хозяйственных и торговых неурядицах, о дефицитности многих товаров. Теперь за столом все чаще слышалось укоризненное слово «бесхозяйственность».
Федор Иннокентьевич так же с наслаждением ел, не принимал участия в застольном разговоре. Но вот положил на стол нож и вилку, протер салфеткой яркие губы и в воцарившейся сразу тишине сказал, не напрягая голоса, как говорил, наверное, на совещаниях в своем кабинете:
— Да, бесхозяйственность есть, только надо самокритично признать, что и мы с вами на местах не всегда активно поддерживаем руководящие органы. Как достичь достатка, тем более изобилия, когда мы с вами, вопреки многочисленным руководящим указаниям, не научились ценить народное добро. — Он отхлебнул боржоми и заговорил печальнее: — Не стану кивать на других, скажу о порученном мне государством хозяйстве. Как известно, наша передвижная механизированная колонна прокладывает линии электропередач напряжением 220 и 500 киловольт. Сооружения громоздкие, сложные. Ведем просеки в непроходимой тайге. Естественно, валим много леса. По-доброму надо бы разделать древесину, вывезти на специализированные предприятия. Да где взять для этого людей и транспорт? И то и другое у нас, как везде, в дефиците. И лежит по обе стороны просеки поваленный лес. Часть его разделываем, а львиная доля гибнет, превращается в труху, кормит разных короедов, заражает окрестную тайгу. — Чумаков низко наклонил над столом массивную голову: не то судьбе тайги соболезновал, не то лицо прятал. — А ведь это — дерево! Сколько в нем всяких полезностей.
Лидия вздрогнула: показалось, ленивый и вместе с тем испытующий, как бы вопрошающий о чем-то взгляд, каким обвел компанию Чумаков, чуть задержался на ней. Показалось, Федор Иннокентьевич даже слегка подмигнул ей, как бы приглашая к чему-то…
Лидия сидела, прикрыв ладонями разом запылавшие щеки. А перед глазами вдруг потянулись ряды мазанок в кишлаках, куда частенько приходилось наезжать вместе с Рахманкулом. И неизменные сетования за богатыми дастарханами о том, что надо строить и жилища, и кошары, и другие хозяйственные помещения.
Незадолго до ареста Рахманкула Лидия услышала такой разговор:
— Ты, Рахманкул, настоящий батыр базаров, — похвалил гостя председатель богатого колхоза. — Да только не пора ли тебе кончать с базарами. Бери от нас доверенность, езжай в свою Сибирь, заключи там договора, добывай лес. Полномочия даем неограниченные. В барыше будешь больше, чем от груш и винограда.
Прав, тысячу раз прав этот умнейший, хозяйственный Чумаков: там же каждая доска на вес золота…
— Вы, Федор Иннокентьевич, согласитесь продать бросовый лес колхозам Средней Азии? — осмелилась Лидия подать голос.
— Отчего же нет? Если, конечно, все по закону. Разумеется, необходимо, чтобы у представителя колхозов имелись надлежащие полномочия, чтобы оплата производилась только предварительно и только по чековым книжкам. И главное, чтобы я получил разрешение треста и местных властей на такую операцию.
